Юрий Поляков - Гипсовый трубач: дубль два Страница 30

Через много-много лет, заболев, Нина Егоровна с точностью до копейки скалькулировала стоимость своих похорон, поминок и памятника. Умерла она в разгар гайдаровских реформ, и отложенных на сберкнижку денег хватило бы разве на похороны куклы в магазинной картонной коробке. И поминальный стол впору было накрывать, как в детстве, понарошку, когда салат резали из листиков подорожника вперемешку с одуванчиками. Памятник? А памятник оставалось соорудить из двух скрещенных прутиков, словно упавшему с балкона котенку.

Входя в «Библио-глобус» сквозь вороулавливающую пикалку, писатель поймал на себе приметливый взгляд охранника, кажется, заранее уверенного в том, что Андрей Львович пришел в магазин с обязательным намерением стибрить книжку. Зачем? Книг вокруг было чудовищно, противоестественно много – с пола до потолка. У нормального гражданина, взыскующего почитать, сразу возникало ощущение неодолимого, бессмысленного излишества. Вероятно, нечто подобное мучило Гулливера, когда он бесцельно бродил по бесполезным женским рельефам игривой великанши. А что же тогда говорить о человеке, сочиняющем книги! Он вообще похож на мальчика, который год мастерил самострел, выдумывая, выискивая, вытачивая нужные детали, и вдруг угодил прямо на склад готовой продукции оружейного завода.

Поздравляя себя с этими неожиданными сравнениями, Кокотов отыскал на первом этаже отдел «Медицина», нашел на полке толстый справочник, раскрыл на букве «Н», полистал и прочел: «Невусы, родимые пятна, – небольшие, обычно темные образования на коже…»

«Так это ж просто родинка!» – заликовал он и ощутил такую легкость, что простой ветерок мог унести его вдаль.

Усилием воли автор «Полыньи счастья» заставил себя вернуться в справочник: «…образования на коже, которые развиваются из вырабатывающих пигменты клеток кожи – меланоцитов. Родимые пятна локализуются практически на любых участках кожи, бывают разными по размеру, по форме, плоскими и возвышенными…»

«У меня, вероятно, возвышенный невус!» – подумал писатель и продолжил чтение:

«…Родимые пятна, которые имеют непривлекательный внешний вид или расположены в местах, где их раздражает одежда, могут быть удалены врачом с помощью скальпеля и местного анестезирующего средства. В основном, родимые пятна безопасны и не требуют удаления, однако некоторые из них напоминают злокачественную меланому. Их трудно бывает отличить…»

«Так вот чего они всполошились!» – догадался Андрей Львович и, не дочитав статью, поставил том на полку.

Повеселев, он отправился с проверкой в отдел любовных романов и на столике с табличкой «Рекомендуем!» еще издалека заметил две книжки Аннабель Ли – «Любовь на бильярде» и «Заблудившиеся в алькове». К последней была прикреплена желтая бумажка с надписью «Лучшие продажи августа». Но чувство законной гордости отравляла горечь вынужденного бескорыстия. Дело в том, что «Вандерфогель» принадлежал к тем многочисленным хитрым издательствам, у которых тираж в 5 тысяч экземпляров, однажды напечатанный, не кончается уже никогда. По этой причине аванс был и оставался единственной разновидностью финансового общения книгопёков с авторами. А Кокотов все свои авансы давно получил и потратил. Вздохнув, он по привычке проследовал к дальним стеллажам, где покетбуки стояли по алфавиту, и обнаружил на полке еще десяток пыльных сочинений Аннабель Ли:

«Кентавр желаний»

«Похититель поцелуев»

«Полынья счастья»

«Женщина как способ»

«Отдаться и умереть» в двух частях

«Бес наготы»

«Кандалы страсти»

«Преданные объятья»

«Знойное прощание»

«Плотью плоть поправ»

Из семнадцати книжек, написанных им для серии «Лабиринты страсти», в ассортименте отсутствовали: «Русалки в бикини», «Жадная нежность», «Роковая взаимность», «Сумерки экстаза» и еще один роман, название которого Андрей Львович, хоть убей, никак не мог вспомнить. Убеждая себя, что книжки успешно распроданы, а не сданы в уценку, он двинулся к выходу, но неожиданно снова задержался у столика с обложками, рекомендованными к чтению. Нестарая еще женщина с унылым лицом замужней брошенки листала «Заблудившихся в алькове», мучительно раздумывая, купить или нет. Автор затаил дыхание и стал следить за ней, делая вид, будто разглядывает новый роман Павлины Душковой «Тайна кантона Гларус».

«Город Женева расположен на берегу одноименного озера», – прочитал он первую фразу, заскрипел зубами, вскипел профессиональной яростью и подумал, что за такое начало писателя надо расстреливать на месте.

Покупательница крутила «Заблудившихся» так и эдак, листала, ставила на полку, брала снова, разглядывала цену и даже взвешивала на ладони, точно упаковку фарша. Наконец она тяжко вздохнула, словно совершая осознанную ошибку, и понесла книгу к кассе. У писателя, охваченного озорным жизнелюбием, вдруг мелькнула занятная мысль – догнать ее и сознаться в том, что Аннабель Ли – это он, Андрей Львович.

– А как ваша фамилия? – спросит озадаченная брошенка.

– Невус! – ответит Кокотов и рассмеется.

Но, конечно, ничего такого он не сделал: как обычно, не хватило смелости и озорства. Размышляя, почему ему всегда и во всем не достает храбрости, писатель поехал домой. Поднимаясь в лифте, автор «Знойного прощания» уже готовил сердце к трем возможным неприятностям. Первая: его обокрали. Вторая: в кране сорвало прокладку, и вода протекла на нижних соседей, людей столь буйно чувствительных к чужой жизнедеятельности, что жить им надо бы в шалаше посреди пустыни Гоби. Третья: произошла утечка газа, которую необходимо с помощью обоняния обнаружить до прикосновения к выключателю. Иначе… писатель, содрогаясь, представил себя живым визжащим факелом, выбрасывающимся из окна.

Однако все оказалось в порядке: воры в помещение не проникали, газом не пахло, протечки не случилось, правда, из крана слегка подкапывало – и три рыжих таракана, придя в раковину на водопой, пали от чудодейственного китайского порошка, предусмотрительно рассыпанного Андреем Львовичем перед отъездом. На столе стояла банка с «Мудрой обезьяной», а рядом лежало зарядное устройство – провод был аккуратно вмотан между двумя штырьками штепселя. Все правильно: он увлекся борьбой с домашними насекомыми и забыл про остальное. Изнемогшая «Моторола» была тут же включена в сеть.

А все-таки странно! Он отсутствовал дома несколько дней, а квартира показалась ему получужой, даже выражение маминого лица на фотографии вроде бы чуть-чуть изменилось, словно она осведомлена и осуждает влечение сына к Наталье Павловне.

Разыскивая на антресолях спортивную сумку, купленную для походов в тренажерный зал вместе с бесконечно самосовершенствовавшейся Вероникой, Кокотов вдруг подумал, что, наверное, можно сочинить рассказ о том, как умершая женщина, глядя со снимка на оставленного в живых мужа, участвует в его одинокой судьбе. Когда все в порядке, ему кажется: покойница чуть улыбается с фотографии. Если же у него неприятности, она будто бы хмурится. Всякий раз безутешный вдовец бросается к портрету, вынимает из рамки, тщательно осматривает, но не обнаруживает никаких подлинных изменений. Однажды он знакомится с новой женщиной, они начинают встречаться. Но после свиданий ему кажется, будто жена со снимка смотрит на него с ревнивым отчаяньем. Мужчина пытается списать все это на свою мнительность, бежит к врачу, но тот склонен видеть причину галлюцинаций во вдовствующем воздержании пациента. И вот новая подруга после долгих ухаживаний впервые остается у него на ночь. Охваченный лихорадкой телесной любознательности, он забывает обо всем, а главное – о том, что по правилам ритуальной деликатности портрет былой супруги в подобных случаях надо прятать, в крайнем случае – оборачивать лицом к стенке. Достигнув желательного и ощутив, как всегда бывает после, разочаровательный восторг, счастливец, отдышавшись, спохватывается и, босо шлепая по паркету, спешит убрать фотографию. Он ожидает, конечно, найти на лице усопшей следы презрения и брезгливости, но, приблизившись, обнаруживает невероятное: лица нет. Нет! Покойница отвернулась, и виден лишь ее затылок с тем неизъяснимым, ренуаровским завитком волос на стройной шее, который сводил его с ума в первые годы брака. Потрясенный, он хватается за сердце и умирает…

«А почему, собственно, умирает? – укорил себя Кокотов, найдя сумку и слезая со стула. – Вот уж так сразу и умирает! А про завиток здорово, про завиток надо куда-нибудь обязательно вставить…»

(Кстати, воспламеняющее колечко волос на шее он позаимствовал у своей первой жены. Эта каштановая виньетка на белой, нежной, почти еще детской коже так волновала юного Кокотова, что в минуты брачного партнерства он настаивал на таком телорасположении неопытной супруги, при котором завиток был ему тщательно виден. Однако Елена, воспитанная в строгой офицерской семье на лучших образцах деликатной советской киноклассики, усматривала в подобном позиционировании явное неуважение к себе как к женщине и личности, предпочитая встречаться с мужем в постели только лицом к лицу. На обидчивый вопрос, почему Кокотов с таким упорством всякий раз настаивает на реверсе, молодой супруг прямо ответить стеснялся и бормотал разные гуманитарные глупости.)