Олег Егоров - Казейник Анкенвоя Страница 30

- Хотя скотине на Княжеской площади, что Марат, что Кондрат. Кричи, кого хочешь.

- Разница есть. Марат Зеленин первым как-то вызвался к позорному столбу

за старую женщину, - Вьюн спустила меня на землю. - Ее приговорили за кражу мешка из-под картофеля. Против нее были прикованы двое сильных грузчиков.

Марат вызвался и замочил их. Возник юридический прецедент.

- Откуда знаешь?

- Дядя поделился, - Вьюн чихнула. - Устные мемуары. Он потом этого Зеленина тихонько пристрелил за изнасилование и убийство. Но в Казейнике Марат все равно ежегодно празднуется. Двенадцатого мая.

Мы добрели уже до безлюдного переулка, где почти все дома были разобраны до фундаментов. Лишь копченый битый кирпич, да обугленные бревна оставили на развод блошиные маклеры. Давно, видать, сгорели строения. Прежде, чем дождь пошел.

- Присядем?

- Здесь в ста метрах пешком инвалид знакомый буржуйку стережет. Учитель географии Марк Родионович, - Вьюн, продрогши до костей, глянула на меня вполне сурово.

- Присядем.

Не дожидаясь ее согласия, присел я на битые кирпичи. Вьюн постояла, и села рядом. Я накинул на нее мой чужой дождевик. Она не вступала в сопротивление. Видать, совсем ей скверно уже сделалось. Но пока я не склеил все, что собрал, мне требовалось уединение. А у Марка Родионовича уединение достигалось разве что в общественной уборной. Итак, сидя на битых кирпичах, я продолжил склеивать. Получалось примерно следующее. В автобусе Могила и его шестерки всерьез хотели меня прикончить. Но их остановил Гроссмейстер Словарь. Значит, Могила тогда еще не знал об инструкциях относительно меня, или они разыграли комедию. Скорее, разыграли. Вряд ли Могила особенно дрожит перед Словарем. После отъезда автобуса с конечной остановки что было? Словарь показал мне плацкарту. «Сбор на плацу», - сказал мне Словарь. Плац, должно быть, где-то рядом с казармами славян. Туда я еще не добрался. Что дальше? Прежде, чем «срезать в обход», он к магазину меня настойчиво подталкивал. До «Нюрнберга» я добирался часа два с половиной. Там я застал капитана Щукина, и это важно. Щукин успел мне сказать, что ход из Казейника есть. Кое-кто знает о нем. «Найдешь меня завтра, сообщу подробности», - таковы были его последние слова. Потом в наш разговор вмешался Могила. А через полчаса он зарезал участкового. Могила давно мог это сделать. Значит, наш разговор с капитаном прослушивался. Кто же знает о ходе из Казейника? Возможно, гений Максимович. Щукин долго прятал Максимовича у себя. В том же погребе. Или в другом каком-то погребе. От кого? Наверняка от Анкенвоя. Анкенвой эколога хотел позарез. Для чего похитили племянницу Щукина. Что сказал участковый Вьюну про лаборанта? Если б не Вьюн, шиш бы немцы гениального химика в свою лабораторию получили. Значит, Максимович теперь где-то есть. Где-то химичит в заводских корпусах.

- Нам нужен свой человек в охране.

- Что?

Дремавшая Вьюн соскользнула с бревна, но я успел подхватить ее за шиворот.

- Мы еще возвращаемся в Москву?

- Да.

- Нам нужен свой человек в славянском ордене.

- Ты свой человек.

- Нужен из тех, кто охраняет заводы концерна.

- Прямо сейчас?

- Нет. Прямо сейчас мы идем к чертежнику. Я у него под арестом.

- Хорошо. Там печка. Я тоже хочу под арест.

Минут через пять мы приступили к стенам уже знакомого барака. От крыльца отлепился верзила с большим целлофановым пакетом в руке и алюминиевым коленом удилища, криво сунутым за пояс. Я узнал в нем валдайского славянина Лавра.

- Ты зачем здесь?

Лавр отвесил поклон, и ткнул в меня увесистым пакетом.

- Пожевать принес, батюшка. Выпить кое сколько. Двойной рацион.

- Ну, идем с нами.

- Нельзя. Я на посту. Могила хотел двоих отправить, да я отказался. На кой вам побег из тепла, да под сырость?

- Ну, как знаешь.

Я забрал у Лавра пакет с продуктами. Лавр подозрительно осмотрел мою спутницу, взлетевшую на крыльцо барака.

- А эта куда прыгнула? Она же из николаевской шайки.

- Обернулась. Она теперь служка в нашей часовне.

- Могила знает?

Я отвел великана чуть в сторонку, и посмотрел в его серые валдайские глаза, пытаясь прочесть работу мыслей. Мысли у Лавра, похоже, отдыхали. Похоже, я смотрел в глаза ребенка, принимающего на веру все, что взрослые говорят.

- Послушай-ка, Лавр. Здесь духовные планы, врубаешься? У нас церковь отделена от славянства. Могиле известно, что эта девушка племянница Щукина. Щукина подло грохнули в магазине. Ты помнишь, как Могила отреагировал?

Лавр взъерошил пятернею мокрые вихры, силясь припомнить реакцию воеводы.

- Он сказал выпить за упокой мусора Щукина.

- Примерно так. А потом? Велел он племянницу Щукина бросить на растерзание контре николаевской? Тебе известно, что эти козлы ее изнасиловать пытались?

- Сволочи. Могила знает?

- Послушай-ка, Лавр. Ты парень честный. И я плутовать не стану. У Могилы свои заботы, как думаешь?

- Ясно. Я в упор ее не заметил. Только ты мне грех потом отпусти за нарушение караульной службы.

- Я тебе сейчас отпущу. А не заметил ты ее зря. Девушка славная. Чемпионка Москвы в боях без правил. Ты присмотрись к ней, Лавр.

Он кивнул, и присмотрелся. Вьюн, согреваясь, высоко подпрыгивала на месте. Сотня косичек взлетала вместе с нею, как будто мелькал и пропадал в пелене дождя рыжий подосиновик.

- Еврейка?

- Тебе что за разница?

- А нам лекцию Могила читал на политзанятиях. Избиение младенцев.

- Во-первых, не все евреи младенцев избивали, во-вторых, избивавшие, опять же, избивали еврейских младенцев.

- Меня папаша в детстве тоже избил, - в голосе Лавра звучало понимание

и сочувствие. - И потом еще бил.

- Тем более.

- Ну, я-то ему ответил рано или поздно. Когда в секцию тяжелой атлетики записался.

- Родителям принято отвечать, когда они строго спрашивают, - отпустил я Лавру и этот грех. - Но известно ли тебе, Лаврентий, что Христос еврей по матери?

- Врешь. Наша Иверская Богородица, что ли, еврейка?

- Именно. И сводные братья Царя Небесного. И апостолы. И композитор Шостакович.

- А Петр и Павел?

- И Петр, и Павел. И Андрей Первозванный. И Осип Мандельштам.

- Это как же российский флот плавает под стягом еврея?

- Хорошо плавает. Плавал, плавает и дальше поплывет.

- Ну, долго вы там? – крикнула Вьюн.

- Учиться тебе надо, Лаврентий, а не на лекции ходить.

Я хлопнул богатыря по плечу, и оставил его на улице.

По счастью, Марк Родионович оказался дома. Тотчас мы с Вьюном уже засели у раскаленной печки. Мы выставили перед ней растопыренные ладони, точно пытались ее остановить, и от нас валил пар, точно от славных камчатских гейзеров. Марк Родионович суетливо разбирал мешок с провиантом.

- Я уголь нашел. На карьере открылся пласт. Геологические сдвиги. Теперь осень протянем года четыре, а там и Казейник затонет.

В комнату проник худой сутулый мужчина баскетбольного роста с верхними конечностями такой длины, что правильней называть их бесконечностями. Сам он еще раскачивался в дверном проеме, а бесконечности его уже ставили на клеенку сковороду с пожаренным картофелем. Весь он походил на подвижный состав, сошедший с рельсов какой-то детской железной дороги. Все его туловище, точно составленное из вагонов, дергалось и шаталось при всяком движении. Головной вагон его имел бороду наподобие щита, каким сбрасывают сугробы с заметенных путей. Одет он был исключительно паршиво. Из джемпера один рукав у него был сорван, второй по ветхости материала был охвачен дырами.

- Владимир Свеча, - густо представился этот поезд ближнего следования. - Сосед, учитель и друг Марка Родионовича. Позвольте к вам, святой отец на совместный ужин.

- Но позвольте, - я встал, протянул ему руку для пожатия, и сразу отдернул, как только состав изогнулся на крутом повороте, а головной вагон захотел мою руку облобызать. - Вы младше. Хотя… и чему же вы обучаете Марка Родионовича?

- Я учитель гимназии, то есть да, - состав подошел к платформе и кое-как пристроился на табурет. - Средней школы. Мы с Марком Родионовичем коллеги. Владимир. Преподавал биологическое учение. Теперь так.

На столе уже были разложены продукты из моего двойного рациона, стояли три бутылки водки «Rosstof», и пять приборных вилок для жареного картофеля уже прислонились к сковороде.

- Владимир наиинтереснейший собеседник, ваше преподобие, - Марк Родионович, потирая ладони, сел на место хозяина. - Прошу к столу. Именно по рюмочке. Володя, зови дирекцию.

Впрочем, директор уже и без Володиного звания, пожаловал. Директор краеведческого музея и нудист-любитель Виктор Сергеевич Пугачев на этот раз явился в вечернем костюме. То есть, с обнаженным торсом, но в тренировочных штанах и забинтованной шее.

- Солил? - Пугачев, спрятавши руки за спину, двинулся на Владимира.

- Солил.

- А я соль принес, - директор вынул из-за спины граненую антикварную солонку из тех, что разъезжают в пассажирских купе. - Отнести?