Лилия Курпатова-Ким - Библия-Миллениум. Книга 2 Страница 30

— Двадцать пять! — удовлетворенно выдохнул он, когда тело девушки шлепнулось на мостовую, прямо под колеса микроавтобуса с надписью «Общественное мнение».

Решив, что на сегодня развлечений хватит, Иисус Навин пошел домой.

— Привет, Моисей! — и он обнял встречающую его собаку. Моисей был уже совсем старым, но не впал в маразм. — Сегодня про меня будет передача!

Ровно в десять часов Иисус Навин уселся перед телевизором с тарелкой салата из креветок. Действительно, передача была исключительно про него.

Трагическим голосом репортеры сообщали о загадочных убийствах.

— Труп неизвестной женщины был найден сегодня на пляжной косе. Эксперты полагают, что труп отнесло течением, так как смерть потерпевшей произошла раньше. Она была жестоко задушена. Следствие располагает данными, указывающими на то, что маньяк, известный как «душитель», снова объявился в нашем городе. Будьте бдительны!

— Еще одно заказное убийство произошло сегодня. Убит известный бизнесмен, эксперты полагают, что стрелял профессионал. Заказчики — скорее всего, те, кому мешал честный и энергичный предприниматель, не желавший мириться с произволом!

— Это точно! Энергичный был до невозможности! — подтвердил Иисус Навин слова журналиста.

— И наконец, самая загадочная смерть на сегодня. Одна из анкетеров фонда «Общественное мнение» была убита прямо на улице, на глазах у десятков людей. Эксперты полагают, что так сексуальные меньшинства высказали свой протест против принятия закона о дополнительных мерах по укреплению семьи. Суть закона состоит в запрете разводов и льготах для репродуктивной части населения, которая обеспечивает нашу страну новыми гражданами…

Иисус Навин смеялся до слез, отдав Моисею половину креветок.

Рано утром он аккуратно разлил по всей лестнице десять литров подсолнечного масла. Тетки падали и матерились. Больше всего Иисуса Навина удивило, что они ругаются на расточительность хулигана, мол, вот кому-то денег деть некуда. Наконец, вопль: «Такую мать!» заставил его выглянуть. Тетка из соседней квартиры вышла самолично на лестницу поглядеть на десять литров разлитого масла. Наклонившись, она разглядывала добро и ругала буржуев. Иисус Навин высунул из двери свою длинную красивую ногу и слегка пнул тетку под зад. Отчаянный вопль любительницы растительного масла заставил Иисуса Навина собрать все силы, чтобы не запрыгать от радости своей мальчишеской выходке.

— Двадцать шесть! — шепотом сказал он Моисею и неслышно закрыл дверь.

— Какая нелепая смерть! Поскользнуться на масле! — подвел итог на похоронах муж покойной.

— Какая нелепая жизнь! Жарить на масле! — пробурчал себе под нос Иисус Навин. Он любил ходить на похороны убитых им людей. — Есть же тефлоновые сковородки, и микроволновые печи, и еще бог знает что!

Незаметно пришла весна, и у Иисуса Навина неожиданно наступила депрессия. Он ходил по квартире, вдыхая долетавший аромат зеленой травы, внимая голосам прилетающих птиц, и не знал, в чем дело. Все опротивело! Он брал в руки винтовку, но собирать ее не хотелось, бродил под арками мостов, видел теток, но убивать их не хотелось… Брал в руки Эпикура и впервые находил места, с которыми не согласен, и вообще, великий гедонист явно устарел и не соответствует современности… Иисус Навин лишился сна… Он бился головой о стены, стараясь понять, что с ним произошло. И однажды ночью… сидя на балконе, упиваясь разлитой в воздухе истомой поздней весны, он понял…

— Господи! — Иисус Навин хлопнул себя по лбу! — Я же влюблен!

Озаренный этой догадкой, он затанцевал по квартире и не мог уснуть от лихорадочного возбуждения, которое бегало по всему телу маленькими смешинками.

— Я влюблен! С ума сойти!..

Утром он отправился на поиски той, в которую влюбился.

— Упс! — сказал Бог, сообразив, что второпях что-то напутал.

ИАКОВ

Лестница Иакова

Иаков с детства верил в собственную исключительность, но не потому, что кто-то настойчиво говорил ему об этом. Как раз наоборот, мать, отец, бабушки и дедушки в один голос поражались тупости и никчемности этого ребенка. Иаков избегал всех традиционных детских занятий: не бегал, не играл, не забирался на стул читать стишки — ничего в этом роде. Он тихо и молча сидел в углу, зажав в руках какой-нибудь предмет, и как только взрослые начинали интересоваться, зачем он его держит, Иаков тут же его откладывал, приводя окружающих в полное недоумение.

Мать ужасно его стеснялась. Угрюмый и нелюдимый, малыш не заставлял никого умиляться, отчего ему обычно доставались самые плохие подарки, а ей меньше родительской помощи. При всем при этом Иаков был еще и ужасно хилым и болезненным, что казалось окончательным для него приговором — он станет пьяницей и рано умрет.

Все эти взрослые измышления, к счастью, очень мало интересовали Иакова. Сам он твердо верил в собственную исключительность. Нежелание общаться с людьми и детьми было обусловлено отнюдь не стеснением, страхом и неловкостью, а именно сознанием собственной исключительности и твердым стремлением не растрачивать оную по пустякам.

В раннем детстве, на даче, Иаков увидел, как его двоюродный брат упал с лестницы. Набежала масса женщин, которые принялись его со всех сторон ощупывать и причитать над ним. Позвали врача с соседнего участка, тот осматривал ребенка ужасно долго и внимательно. Затем ушибленному преподнесли гору шоколада и зефира. Двоюродный брат Иакова раздулся от гордости и уже явно напоказ начинал вопить, когда кто-то притрагивался к его телу, будто оно ушиблено повсеместно. Взрослые очень пугались этого крика и со словами «но я же ничего не сделал» тут же отдавали малышу-манипулятору все, на что тот показывал пальцем.

Маленький Иаков подумал, что крайне глупо одарять ребенка за то, что тот упал. Если бы вот он упал и сам забрался обратно, тогда имело бы смысл его наградить. Занятый подобными мыслями, Иаков подошел к краю крыльца, с которого только что упал его сверстник, встал на край и намеренно кубарем скатился с этой лестницы.

Взрослые повели себя именно так, как он и предполагал: расфыркались, сказав, что пытаться подобным образом привлечь к себе внимание неприлично. И никто к нему не подошел, а зефир убрали в сервант. Однако Иакову только этого и было нужно. Понимая, что никто ему не поможет — мать, закусив губу и покраснев до ушей, ушла в дом, — маленький Иаков принялся, ступенька за ступенькой, забираться на высокое крыльцо. Крыльцо больше метра высотой и имело только три ступеньки, каждая из которых была больше половины роста Иакова, который, как мы помним, отставал в развитии и был меньше остальных детей своего возраста. Особенно тяжело было влезть на первую ступеньку, которая, во-первых, выше всех остальных, во-вторых, прогнила и шаталась, а в-третьих, была ужасно грязная. Иаков мужественно подтянул свое прозрачное костяное тело на эту преграду и тут же, не отдыхая, принялся штурмовать вторую. Наконец, забравшись на самый верх, он вздохнул и торжествующе улыбнулся. Хотя никто и не заметил его подвига, сам Иаков понял несколько очень важных для него впоследствии вещей: первое — он никому не нужен, кроме себя самого; второе — никто не будет ему помогать и, как следствие из двух первых умозаключений, — сам Иаков ничего никому не должен.

Когда вечером мать ругала Иакова за поведение, за его «идиотскую выходку», он ничего не почувствовал — ни малейшей вины. Он сидел, глядя в окно и не обращая на ее выкрики никакого внимания, только задумчиво потирал синяки, полученные при падении с лестницы, которые никто не стал мазать йодом.

Затем, памятуя полученный днем урок, Иаков поднялся и, по-прежнему не обращая внимания на мать, подошел к холодильнику, с огромным усилием открыл тяжелую дверь. Дотянулся до полки с лекарствами, взял йод, тут же стянул брюки и принялся мазать свои ссадины йодом. Без ваты — просто руками, которые смачивал из бутылки.

— Дай сюда! Бестолочь! — налетела на него мать, отбирая бутылку. Иаков отвернулся, чтобы не отдавать, так как он еще не все смазал. Пытаясь отобрать у него йод, мать дернула за бутылку и выбила ее из рук Иакова. Йод разлился, оставив на полу огромное несмываемое пятно.

— Вот видишь, что ты наделал! Горе мое! Ну за что мне такое наказание! — запричитала мать.

Иаков посмотрел ей в глаза и твердо ответил:

— Я НЕ ВИНОВАТ.

И он действительно знал, что не виноват.

Его оставили без сладкого и сказали, что не возьмут на следующий день в зоопарк вместе со всеми остальными детьми, но Иакову было совершенно наплевать — он засыпал, улыбаясь, угадывая, ощущая всем своим детским телом бесценность прошедшего дня.

Все это случилось, когда ему было чуть больше трех лет.