Михаил Веллер - Приключения майора Звягина. Роман воспитания Страница 31

Звягин огорченно цыкнул.

— Дай сюда! — приказал резко. Вырвал у него шляпу и, сильно размахнувшись, запустил далеко в Неву. Шляпа по высокой дуге спланировала над водой, косо коснулась свинцовой поверхности и поплыла по течению.

— Ты что?.. — растерялся Володя.

Усач в белой курточке распрямился над дымящим мангалом, ожидая развития событий. По дорожке меж голых кустов шел неторопливый милиционер. Юная компания сосредоточенно следила, как шляпа вершит свой путь к Финскому заливу.

— Она тебе не подходила, — сказал Звягин. — Я выкинул, я и куплю новую. Поехали в Гостиный. — И дружески подпихнул его в спину.

На Мытнинской набережной брызнуло коротким дождем. Володина лысина заблестела. Он покорно переставлял ноги, не обнаруживая способности к сопротивлению.

— Где тебя учили так позориться, друг любезный Вова?.

— Да не нужна мне никакая шляпа… — вывалился вялый ответ.

— Отчего невесел?

— А чему радоваться…

— Жизни! — закричал Звягин.

— Разве это жизнь…

— А что?

— Существование…

На втором этаже Гостиного двора Звягин придирчиво перетасовал десяток шляп. Остановил выбор на широкополом сером экземпляре, почти «борсалино». Чуть наискось водрузил на мокрую Володину голову.

— Мне не нравится, — тот скривился перед зеркалом.

— Шляпа, — наставительно произнес Звягин, — как и любой головной убор, требует умения носить ее. Девушка, в какую кассу платить?

Уже в наружной галерее Володя с раздумчивым удивлением спросил:

— Почему, собственно, я тебя слушаюсь?

— Потому что я сильнее. Это во-первых. А во-вторых — потому что ты сам этого хочешь. А вот и трамвай — прыгаем!

Втиснувшись в вагон, Володя запоздало буркнул:

— Куда ты меня тащишь?

— В самоварную напротив Юсуповского садика. По пятницам там бывают блины с медом. Для подслащения твоей жизни.

Расположившись за угловым столиком, Звягин потрогал хромированный бок самовара и сунул штепсель в розетку. Из-под сдвинутой крышки повалил пар. Звягин подержал шляпу над паром и аккуратно расправил тулью. Ребром ладони осторожно вмял два желобка по бокам. Затем распарил гнутые кверху поля и слегка загладил спереди, так что в профиль образовалась плавная, как лекало, дуга.

— Нравится теперь? Носи на здоровье.

Володя, обставленный блинами с медом, блинами со сметаной, блинами с творогом и блинами с мясом, наблюдал за его манипуляциями.

— Больно лихо, — усмехнулся он. — Мне не по возрасту.

— А какой твой возраст?

— Сорок…

— В таком возрасте офицеры в десанте с парашютами прыгают и марш-броски бегают.

— Я не десантник.

— Это точно. Ты самоходная книга жалоб без предложений.

Володя бережно положил шляпу на скамью.

— Я средний человек, — сказал он. — А знаешь, что такое средний человек? Это тот, кто проживает свою жизнь только до середины. А дальше —.жизнь продолжается, а судьба уже кончена… Понимаешь?

— Понимаю, — лениво согласился Звягин. — Я тебя, среднего человека, насквозь вижу. Институт, в который ты поступил не от большого призвания. Работа, которая и без тебя будет делаться. Квартира, в которую тебя после работы ноги не несут. Жена, от которой ты заначиваешь рубли и врешь о вечерней занятости. Так?

«Что ж ты такой несчастный, бедолага? Кто ж тебе виноват? Ну, изливай свою душу случайному знакомому… И ведь не хотел я его слушать! Жалко стало?»

Негромкий гомон висел в низком полуподвале. Журчал чаек из самоварных краников. Володя пригорюнился и померк. Звягин буквально слышал, как со скрипом раскрывается заскорузлая скорлупа, обнажая неприкаянную душу.

— Почти каждый человек к сорока годам понимает, что жизнь не удалась, — произнес Володя. — Мечтаемся в юности о свершениях, о большой судьбе… О счастье.

И ведь до какого-то периода — все хорошо! Жизнь еще не разменяна, не растрачена, будущее принадлежит тебе, любую ошибку не поздно исправить. Поступил в институт — с первого захода. Веселье, друзья. Девочки, танцы, споры до утра… По театрам бегали, на выставки очереди выстаивали, в студенческом научном обществе занимались.

Женился на пятом курсе… Любили друг друга, вроде. Она красивая была тогда… Планы рисовали: уедем на край света, построим там город, — призвание, слава, прожитая сполна жизнь. Загадывали: вот умрем — а внуки будут жить на улице нашего имени.

Я к себе относился всерьез, уважал. Полагал крупным человеком стать — начальником огромной стройки, директором главка: награды, госпремия, портреты и рапорты в газетах… Да не это главное — ведь идей, идей сколько было! Сил невпроворот, веры в себя! С нуля ставить города в Сибири — не так, как повелось: грязь, палатки, авралы, нет — никаких десантов. Тянешь к месту бетонную дорогу, газ, электричество — все сразу. Ставишь дома, горячая вода, больница, детсад, — потом завозишь людей. И никакой текучки кадров, производительность высокая, сроки сдачи объектов короче, стоимость ниже, — потому что разумно все! Детство… Оказалось, это и так всем известно, да никак не получается…

— Молодость переоценивает свои силы, — банальной фразой поддакнул Звягин, поддерживая течение его мыслей.

— Не-ет! — возразил Володя. — Свои силы молодость оценивает верно. А вот что она недооценивает — это препятствия, с которыми еще не столкнулась и потому не представляет всей их тяжести.

В юности мы о благополучии не думали. Работа будет, зарплата будет, жилье какое-никакое будет — чего еще? дело надо делать, о главном думать, об общем!

М-да… А тут — распределение. У нас ребенок — только родился. Ехать с ним неизвестно куда? А как там с питанием, с жильем?.. А тут предоставляются несколько мест в Ленинграде, ведомственная комната, перспектива научной работы… Две ночи мы решали с женой, думали… И родня подзуживает, друзья руками машут: да вы с ума сошли, коли есть возможность остаться в Ленинграде, так чего еще колебаться, и в таком духе…

Он отодвинул чашку и упер локти в стол:

— Я тебе вот что скажу. Знать бы, что в любой момент мы могли вернуться в Ленинград — уехали б на Восток, точно. И рост там быстрее, и заработки выше, на ноги раньше становишься. Но ведь захочешь вернуться — а как? Право на прописку, квартирная очередь… Билет-то получается в один конец. Ну и рассудили просто: уехать-то мы всегда сможем, а вот в Ленинграде устроиться — сложнее… и — остались.

Большинство, кого я знаю, по той же причине за Ленинград цепляются. Потому что уехать — это необратимый шаг. Многие бы и не захотели вернуться! Но им необходимо знать, что в любой момент могут вернуться, если захотят. А так — боятся потерять, судьбу клянут, а держатся за него.

И много они с того Ленинграда имеют? У нас командированные со всего Союза спрашивают — как там в театрах, в музеях? Пожимаешь плечами: давно не был. Ах, как же так, великие артисты, знаменитые картины! Отвечаешь: ребята, я не посещаю Ленинград, я в нем живу, а это вещи совсем разные… Ведь театры и музеи не ленинградцами набиты — приезжими. Ленинградцу некогда. Семья, работа, быт заседает…

Первый год на работе я аж светился энтузиазмом. Самостоятельный человек, зарплата, инженер, начало пути. А ниточка незаметно, исподволь уже свивалась в петлю.

Ребенок растет. Ясли. Детсад… Болеет. Хороших врачей ищешь. Устраиваешь одно, достаешь другое. Работу на дом берешь для приработка. Заводишь нужные знакомства. Добиваешься очереди на кооперативную квартиру. Жизнь!.. Второй родился. А старшего в школу устраивать пора, да желательно школу получше, со спецуклоном, об его будущем думать уже надо. Ремонтируешь квартиру, добываешь деньги на раздачу долгов. Мебель, телевизор, то-сё. Жена стареет, характер портится, усталость не проходит, болезни появляются какие-то…

И наезжает тоска, как паровой каток. И начинаешь прикидывать, сколько лет осталось до пенсии.

Годы под горку покатились. Что впереди? Дача, машина, должность? Живешь, что называется, не хуже других, а главного в жизни нет. Ведь была и у меня духовная жизнь, высшие стремления — свобода была! Чувство, что жизнь принадлежит тебе. Что ты в этой жизни — как корабль в океане: вышел в плавание открывать свои неведомые острова. И нет тебе никакого океана, только клуб путешественников по телевизору.

Радоваться я жизни разучился, понимаешь, радоваться!! — закричал он.

— Где-то есть Гавайские острова, — без веры сказал он.

— В Америку хочешь, — вопросительно-утвердительно произнес Звягин.

— Хочу, — с естественностью согласился Володя.

— А они не хотят.

— Не хотят. Жена не хочет.

— А что, собственно? У нас со «скорой» уже практически все евреи свалили.

— Евреям хорошо. Их и выпускают, и принимают там, и помогают.

— Наконец-то дожили, что выгоднее быть евреем, чем русским, — с непонятной усмешкой подытожил Звягин.