Елена Катасонова - Кому нужна Синяя птица Страница 31

— Останешься здесь. У нас. У себя. И не воображай, что я на тебя претендую. — По ее щекам снова текли слезы. — Я постелю тебе в кабинете.

И такая она была жалкая, и такая несчастная, что Павел смирился. «Нельзя, в самом деле, так ее оставлять. И Сашка, как назло, на этой дурацкой даче», — подумал он и коснулся ее руки.

— А меня завотделом оставили… вместо Сергеева, — сказал он и зачем-то добавил: — Провели приказом. — Хотя приказа еще не было. — Ты сиди, я поставлю кофе.

Он прошел в их вычищенную к его приходу кухню, чиркнул газовой зажигалкой (как ему надоели тети Лизины спички!), сварил кофе, сделал бутерброды, поставил все на японский поднос и принес в кабинет.

Таня уже успокоилась. Она погасила верхний свет, достала из бара коньяк, налила в их югославские рюмки: на каждой рюмке — какой-то город, очень они Павлу нравились. Они пили коньяк за его назначение — Таня так и сказала: «Видишь, как тебя ценят», — они курили, молчали. Потом Таня разлила кофе, ровно до золотых ободков крошечных лакированных чашек. Бутерброды остались нетронутыми. Павел отодвинул игрушечную чашечку, встал. Но Таня его опередила:

— Я постелю…

Она постелила на диван свежую простыню, старательно взбила подушку, положила в ногах пушистый плед, подняла руки, поправляя прическу.

— Ну, я пойду… — полувопросительно сказала она, напряженно глядя в сторону, и Павел шагнул к ждущей его Тане.

Истомившись возле Юли, возбужденный и коньяком, и неожиданными Таниными слезами, новым платьем, сшитым специально для него, терпкими духами, полумраком, добровольным своим воздержанием, он притянул Таню к себе, и они накинулись друг на друга с давно забытой жадностью…

Потом Таня молча ушла в спальню, а Павел остался лежать на диване. Ох и тошно ему было! Словно его заманили, обманули и предали. Да над ним же еще и посмеялись. И хотя никто его не заманивал, не обманывал и уж тем более не предавал, это мерзкое чувство не проходило. Он хотел было, как всегда в смутные минуты, послушать музыку, но вспомнил, что систему перенесли к Саше, и усмехнулся: «Сынок, пожалуй, расстроится…» Так он и заснул, с тоской в сердце, преданный и обманутый неизвестно кем.

Утром его разбудила Таня.

— Вставай, опоздаешь!

Завтрак был уже на столе, окурки из пепельницы куда-то делись (когда это она успела?), в окна светило солнце, а по радио веселились дежурные юмористы.

— Тут я привез деньги, — пробормотал Павел, глупо похлопывая себя по карману.

— Положи на сервант, — небрежно бросила Таня и вскользь добавила: — И не забудь про путевки, пора оформлять курортные карты.

«Закрепляет отвоеванные позиции», — с досадой подумал Павел и угрюмо кивнул. Как он презирал себя в эту минуту! Вот и поговорили… А он-то готовился, выбирал слова, взвешивал. Как просто обвели его вокруг пальца, как примитивно, старым, как мир, способом. Жалость, страх, вожделение, привычные вещи вокруг — дорогие, надежные… И еще лесть — «за твое назначение…». Ах, черт.

На работе Павел ни за что ни про что накричал на Виктора, сходил в свой отдел за бумагами, покосившись по дороге на Галю — что-то она в последнее время повеселела, — у себя в кабинете, вздохнув, снял трубку. Дело с путевками в фешенебельный базовый санаторий, где они всегда отдыхали, уладилось в три минуты: в ВЦСПС работал его старый приятель. Вообще-то приятель работал не в ВЦСПС, а в Совете по туризму, но в профсоюзах у него были связи — сто лет сидели в одном здании, вместе обедали, курили в коридоре и, конечно, помогали друг другу. Потом (тоже по телефону) записался к врачу: в самом деле, пора оформлять карту. А потом позвонила мачеха.

Она звонила через восьмерку, слышимость была отвратительной, и Павлу пришлось несколько раз прокричать, что на днях он заедет и все объяснит. В трубке что-то трещало и щелкало и вдруг стало совсем тихо. И в этой тишине откуда-то издалека, с другой планеты, долетел до него печальный голос тети Лизы:

— Да-да, Павлик, я слышу. Ты не кричи, не волнуйся. Я только хотела узнать, вдруг что случилось? А бритву твою я могу переслать…

— Ну зачем же? — с достоинством возразил Павел. Разве он волнуется? Он не волнуется! Что это она еще выдумала? — Я заеду. Завтра заеду.

Конечно, он не заехал. Дома у него была еще одна бритва, запасная, так что он вполне обошелся без «Ронсона». Да и дела замучили — сколько их в новом его отделе, и почти все — неотложные, связанные с людьми. Ну вот, например, предстоящая конференция в академии. Кого туда послать — так, чтоб с пользой и для конференции, и для института, и для самого человека? Это вообще-то дело Сергеева — время терпит, но Павел невольно думает, прикидывает, выдвигает и снимает кандидатуры, ищет, кто ближе по теме, — хорошо, что он давно в институте, что многих знает. Интересно здесь, ничего не скажешь, и как-то уверенно себя чувствуешь — сюда сходятся планы секторов и отделов, отчеты о научных командировках, «объективки» на выезжающих. И ты нужен, очень нужен — недаром Сергеева знает весь институт…

Через неделю Юрий Иванович вышел, — оказалось, с его сердцем ничего серьезного. Павел занялся своей курортной картой — Таня каждый день к этому его призывала, — но тут позвонила Юля.

— Ты жив? Я так соскучилась! Я думала, тебя уже нет на свете!

— Ты где? — с нежностью и тоской спросил Павел: опять все летело к чертовой матери! — Можно тебя видеть? Сейчас! Сейчас же!

— Я дома, — сказала после паузы Юля. — Назвать тебе адрес? Ты подъезжай, а я выйду…

5

Она вышла, очень тоненькая (или это платье такое?), легкая, юная, и почти побежала к машине. До боли вцепившись в руль, он смотрел, как она идет, и не мог двинуться с места. Потом деревянной рукой открыл дверцу.

— Павка, Павка, Павка!

Юля вжалась ему в грудь и все повторяла и повторяла его имя, а Павел гладил ее мягкие волосы, вдыхал их родной запах и сжимал ее плечи.

— Больно… — Она чуть повела плечами, и Павел опомнился.

Теперь он гладил эти плечи, хрупкие плечи под тонким платьицем, они вздрагивали под его руками, и он увидел в ее глазах слезы.

— Что с тобой, Юленька?

Но Юля уже смеялась сквозь недавние слезы.

— Павка, я становлюсь кликушей и истеричкой. Там, на Урале, я все время с тобой разговаривала, все тебе показывала, даже купались мы с тобой вместе…

— Где купались? — не понял Павел.

— Как где? В реке! В Белой… Кругом, знаешь, горы — зеленые-зеленые. А река быстрая и голубая… Слушай, поедем на пляж, а? Ну придумай что-нибудь, ну договорись!

Она так смотрела на него, что он засмеялся. Как с ней легко! Как чудесно! И ничего, кажется, ей не надо — только видеть его, быть иногда рядом, радоваться тому, что он есть. Наверное, так и надо. А он-то чуть не наделал глупостей. Хорошо, что тогда, два месяца назад, он ничего не успел ей сказать. Он хотел похвастаться, что руководил без нее отделом, но мысль эта только мелькнула: рядом с Юлькой таким это было неважным…

— Поедем! — тряхнул он головой, — Иди бери свои трусики, а я позвоню на работу.

Юлька бросилась назад, в дом, а Павел позвонил Гале и, не выдумывая даже предлога, просто сказал:

— Галина Сергеевна, сегодня меня не будет. — И, не дожидаясь ответа (Танина школа!), повесил трубку.

Юля вернулась сияющая и чуть виноватая.

— Пав, я знаю — я, наверно, ужасная эгоистка, но там, на Белой, я так мечтала об этом.

Смешная… Родная, смешная девчонка… Мечтала, как они будут купаться… А он-то чуть не вовлек ее в такие страсти! Павел чмокнул Юлю, и они поехали. И, как всегда, Юля сидела совсем рядом, он обнимал ее на перекрестках и целовал куда-то за ухо, а потом включил приемник, и они понеслись сквозь огромную, плавящуюся от зноя Москву — совсем одни, только они и музыка, — к свежей воде, к зелени и прохладе. И он все же сказал ей об отделе, но она пропустила мимо ушей все то, чем он гордился — планы, отчеты, приемы зарубежных ученых, — и спросила:

— А как же работа?

И относилось это только к его монографии.

На Пироговском водохранилище было шумно и ярко. «И когда они, черти, работают?» — весело изумился Павел. Он хотел спросить об этом Юльку, но она потащила его в сторону.

— Идем-идем, тут есть одно место…

Почти обогнув озеро, пройдя несколько метров по голубой воде — песчаный берег незаметно сошел на нет, — они вышли к уютной бухточке, где берег был узким и глинистым, а над водой свисали ветви деревьев. И где никого не было.

— Ну как? — с гордостью спросила Юлька.

— Молодец! — поцеловал ее в подставленную ему щеку Павел.

— Отвернись!

Он послушно отвернулся, чувствуя за спиной легкое движение, и повернулся, только когда услышал Юлькино: «А ты?» Она стояла перед ним в купальнике и была в тысячу раз прекраснее, чем в самом нарядном своем платье.