Исабель Альенде - Ева Луна Страница 31

Жизнь Рольфа Карле круто изменилась. Здесь, в колонии, учиться ему было негде, и пришлось ограничиться тем образованием, которое он успел получить дома; в свою очередь, его дядя был твердо намерен научить парня всему, что умел сам, — чтобы тот помогал ему вести семейное дело, а в будущем, возможно, и унаследовал бы его. Дядя не терял надежды рано или поздно женить Рольфа на одной из своих дочерей. Он всегда хотел иметь сына, а племянник оказался просто находкой — о таком наследнике по мужской линии можно было только мечтать: сообразительный, сильный, с хорошими манерами и твердыми нравственными убеждениями, ловкий в работе и с рыжеватыми волосами, как у большинства мужчин в их роду на протяжении многих поколений. Рольф быстро овладел плотницкими инструментами, научился собирать часовые механизмы, ухаживать за клубникой и обслуживать постояльцев в пансионе. Дядя и тетя вскоре сообразили, что парень горы свернет, если его навести на нужную мысль так, будто это его собственная инициатива. Для этого следовало воззвать к его лучшим чувствам.

— Как ты думаешь, Рольф, что бы такое сделать, чтобы крыша курятника не протекала? — спрашивала Бургель, беспомощно вздыхая.

— Надо промазать все щели гудроном.

— Бедные курочки, как только начнутся дожди, они все промокнут, простудятся и помрут.

— Не волнуйтесь, тетя, я об этом позабочусь, дело-то минутное.

После этого молодой человек три дня торчал на крыше курятника, промазывая стыки между досками, и спускался лишь для того, чтобы размешать подогреваемую в котле смолу и по ходу дела объяснить любому прохожему суть разработанной им теории непромокаемости крыш и потолков; наградой ему были восхищенные взгляды обеих кузин, а тете Бургель оставалось только радоваться и прятать чуть снисходительную довольную улыбку.

Рольф решил непременно выучить язык страны, куда забросила его судьба, и не успокоился до тех пор, пока не нашел человека, который помог бы ему изучать язык систематически и методично. У него был хороший музыкальный слух, что позволило ему занять место церковного органиста, а также радовать приезжающих туристов игрой на аккордеоне; общаясь при этом с экскурсантами, он пополнял свой словарный запас огромным количеством разговорных выражений, включая и разнообразные ругательства. Использовал он нецезурные слова лишь в редких случаях, но ценил крепкие выражения как часть своего нового культурного багажа. Все свободное время он посвящал чтению; не прошло и года, как Рольф перечитал все книги, какие только были у жителей деревни. Книги он брал у соседей на время и неизменно возвращал в оговоренный срок. Хорошая память позволяла ему накапливать в уме информацию — по большей части бесполезную и в силу своей отвлеченности не поддающуюся проверке — и время от времени поражать родственников и соседей широтой эрудиции. Зачастую, пользуясь тем, что проверить его слова никто не сможет, он шел на хитрости, позволяющие произвести впечатление на окружающих: например, он мог мгновенно назвать численность населения Мавритании или ширину Ла-Манша в морских милях. Иногда эти цифры соответствовали действительности, а порой он брал их просто с потолка, но делал это с такой уверенностью в голосе, что никому не приходило в голову подвергнуть его слова сомнению и заглянуть в какой-нибудь справочник для проверки. Чтобы придать своим речам больше солидности, он вызубрил некоторое количество латинских выражений; употреблял он их не всегда к месту, но цели своей добился: его авторитет поднялся на недосягаемую высоту. Мать успела привить ему хорошие манеры, пусть даже немного устаревшие и церемонные, но это помогло ему завоевать симпатии большей части колонии, особенно ее женской половины, не избалованной галантностью. С особым почтением он относился к тете Бургель, причем вовсе не по обязанности, а потому, что на самом деле искренне привязался к ней. У дядиной жены был дар развеивать внезапно налетавшую на Рольфа ностальгию и грусть по поводу несовершенства рода человеческого, а также помогать ему в решении разных жизненных проблем, деля на первый взгляд сложную задачу на малозначительные мелочи. Он сам порой удивлялся, что не смог прийти к такому простому и очевидному выходу. Кроме того, она умела избавлять от плохого настроения при помощи бесподобных домашних десертов, а также остроумных шуток. После Катарины она оказалась первым человеком, кто мог подойти и обнять его — без всякой причины и не спрашивая позволения. Каждое утро она звонко чмокала его в обе щеки, а перед сном застилала ему постель и перетряхивала перину; такой заботы он в родном доме не видел — мать не решалась лишний раз заходить к нему в комнату, а уж тем более прикасаться к его постели. На первый взгляд Рольф мог показаться робким и застенчивым юношей; он действительно легко краснел и говорил довольно тихим голосом. Но на самом деле ему отнюдь не был чужд грех тщеславия, а кроме того, он находился как раз в том возрасте, когда молодым людям свойственно надеяться в ближайшем будущем перевернуть весь мир. Он был умнее и начитаннее окружающих и прекрасно знал об этом, однако природный ум и уже накопленный жизненный опыт подсказывали, что лучше держаться скромно и не выставлять напоказ свое превосходство.

Каждое воскресенье к ним с утра приезжали гости и потенциальные покупатели из столицы, и дядя Руперт со своими собаками устраивал для них настоящее шоу. Рольф отводил гостей в большой двор, где были установлены искусственные препятствия и проложены тренировочные маршруты; собаки демонстрировали чудеса ловкости, послушания и сообразительности под аплодисменты восторженной публики. Естественно, после такого спектакля всегда удавалось продать несколько щенков. Рольф прощался с ними, как с родными детьми: он действительно заботился о щенятах с самого их рождения, и ничто на свете не могло так растрогать его, как эти беспомощные звериные детеныши. Он заходил в вольер и играл со щенками, позволяя им обнюхивать себя, облизывать уши и даже засыпать у себя на руках. Рольф помнил кличку каждого щенка и, дрессируя их, общался с ними, словно на равных. Он буквально изголодался по заботе и ласке, но, воспитанный в строгости и без лишней нежности, осмеливался утолить этот голод лишь в работе с животными. Далеко не сразу он привык к новой для себя манере общения, принятой в дядиной семье, и лишь постепенно пошел на эмоциональный контакт сначала с Бургель, а потом и с остальными родственниками. Воспоминания об оставшейся с матерью Катарине были для него неиссякаемым источником нежности; порой, закрывшись на ночь в своей комнате, он прятал голову под подушку и плакал, вспоминая о сестре.

О своей прошлой жизни он предпочитал не распространяться: во-первых, ему не хотелось вызывать жалость, а во-вторых, он еще и сам не разобрался в своем отношении к пережитому. Мрачные годы, проведенные рядом с отцом, остались в его памяти не цельным образом, а отдельными фрагментами, словно осколки разбитого зеркала. Он всячески выставлял напоказ якобы свойственные ему прагматизм, трезвый расчет и даже определенный цинизм в отношении к жизни, полагая, что эти качества совершенно необходимы настоящему мужчине. На самом же деле в глубине души он был неисправимым мечтателем, которого можно было легко обезоружить проявлением сочувствия и симпатии. Любая несправедливость окружающего мира приводила его в отчаяние; столь искренний, даже простодушный идеализм присущ молодым людям лишь в ранней юности. Такое отношение к жизни, как правило, не выдерживает первого же жесткого столкновения с грубой реальностью. Пережитые в детстве лишения и страхи обострили в Рольфе свойственное ему от рождения чутье на дурные стороны людей и нечистоплотность совершаемых ими поступков; мрачные видения обрушивались на него зачастую совершенно неожиданно, бомбой взрываясь в мозгу. Однако стремление больше опираться на доводы разума, а не интуиции не позволяло ему уделять слишком много внимания этим таинственным видениям и предзнаменованиям, а уж тем более действовать в соответствии с такими необъяснимыми душевными порывами. Он всячески подавлял свои эмоции, за что те старались ему отомстить, обрушиваясь в виде тяжелых душевных переживаний. Кроме того, он стремился подчинить воле ту часть собственной души, которая имела склонность к мягкости и комфортности существования. С самого начала он решил для себя, что колония — это не более чем прекрасный сон, и не уставал повторять, что жизнь полна печалей, несправедливости и горя. Из этого он делал вывод, что нужно закаливать душу, делать ее более грубой и менее восприимчивой к тяготам жизни. Лишь в таком случае у него появлялся шанс чего-то добиться и выжить в неблагоприятных обстоятельствах. Однако все, кто его хорошо знал, прекрасно видели, что выстроенная им защита абсолютно эфемерна и любое душевное потрясение не оставит от нее камня на камне. Он жил с обнаженными нервами и шел по жизни, то и дело спотыкаясь о собственную гордость, падая и снова поднимаясь.