Джон Фанте - Спроси у пыли Страница 31

— Слышь, ты, — прикрикнул на нее Сэмми, — принеси дров.

— Я схожу, — вызвался я.

— Нет, пусть она, — отрезал Сэмми. — Она знает, где это.

Камилла выскользнула за дверь. Вскоре она вернулась с охапкой дров. Свалив палки в ящик возле плиты, она молча принялась подбрасывать их в огонь. Сэмми уселся на кровать и принялся надевать носки. Он непрерывно говорил о своей писанине, бесконечный поток болтовни. Печальная Камилла не отходила от плиты.

— Эй ты, сделай нам кофе.

Она исполнила указание, разлив кофе по алюминиевым кружкам. Сэмми, отдохнувший со сна, был полон энтузиазма и любознательности. Мы сидели возле плиты, меня клонило ко сну, жар от плиты шалил с моими отяжелевшими веками. Вокруг нас суетилась Камилла. Она подмела пол, заправила постель, вымыла посуду, развесила валявшуюся одежду, она не останавливалась ни на мгновение. Чем дальше Сэмми говорил, тем он становился самоувереннее и убежденнее. Финансовая сторона писательской профессии интересовала его больше, чем сама профессия. Сколько платит этот журнал, а сколько тот? И еще он был убежден, что в журналах все по блату. Если у тебя в редакции есть кузин или брат, в общем, родственник, то тогда у тебя есть шанс, что твои рассказы будут публиковать. Разубеждать его было бессмысленно, я даже и не пытался, так как знал, что такого рода убеждение человеку, не умеющему писать, просто необходимо.

Тем временем Камилла приготовила завтрак — поджарка из кукурузной каши плюс яичница с беконом. Мы съели нехитрую пищу, держа тарелки у себя на коленях. Камилла собрала посуду, вымыла ее и только потом перекусила сама, забившись в дальний угол. До нас доносились лишь клацанье вилки об алюминиевую тарелку. Сэмми не умолкал все утро. На самом деле, ни в каких советах он не нуждался. Сквозь туман полудремы до меня доносились его поучения, как следует делать, а как нет. Я не выдержал и попросился отдохнуть. Сэмми отвел меня в беседку, сплетенную из ветвей пальмы. Солнце было уже высоко, и воздух прогрелся. Я лег в гамак и тут же уснул, последнее, что я видел, это фигура Камиллы, вогнувшаяся над корытом с коричневой водой, в которой плавали несколько пар нижнего белья и комбинезоны.

Часов через шесть она разбудила меня и сказала, что уже два по полудню и пора в обратный путь. В семь часов ей надлежало быть в «Колумбийском буфете». Я спросил, удалось ли ей поспать. В ответ Камилла отрицательно покачала головой. На ее лице отпечатались страдание и изнурение. Я выбрался из гамака и, выйдя из беседки, окунулся в горячий воздух пустыни. Вся одежда на мне промокла от пота, но я чувствовал себя отдохнувшим и посвежевшим.

— Где гений? — осведомился я.

Она кивнула в сторону хижины. Длинная толстая веревка, протянутая почти через весь двор, провисала под массой уже почти высохшего чистого белья.

— Это ты столько наворотила? — изумился я.

— Пустяки, — улыбнулась она в ответ.

Поднырнув под белье, я подошел к двери. Из хижины доносился смачный храп. Я заглянул внутрь. Сэмми лежал на койке — полуголый, рот широко раскрыт, руки и ноги в разные стороны.

— Это наш шанс, — сказал я, прикрыв дверь. — Уходим.

Камилла зашла в хижину и приблизилась к койке. Через открытую дверь я видел, как она склонилась над спящим, внимательно изучая его лицо, тело. Потом потянулась к его губам, ближе, ближе, видно хотела поцеловать. И вдруг он проснулся, и их глаза встретились.

— Пошла вон, — гаркнул Сэмми.

Она отпрянула и выскочила на улицу. За всю дорогу обратно в Лос-Анджелес мы не проронили ни слова. Даже когда мы подъехали к моему отелю Алта-Лома, Камилла лишь молча улыбнулась мне в знак благодарности, я тоже ответил улыбкой сочувствия, и она укатила. Было уже темно, на западе угасали розовые блики заката. Я поднялся в свой номер и, не в силах сдерживать зевоту, завалился в постель. Уже засыпая, я вдруг вспомнил про шкаф. Пришлось встать и открыть дверцу. С виду все было на месте — одежда висела на вешалках, чемодан покоился на верхней полке. Тогда я зажег спичку и осмотрел днище. В дальнем углу я обнаружил сожженную спичку и крупинки какого-то коричневого вещества, очень похожего на грубомолотый кофе. Подцепив пальцем несколько крупинок, я попробовал их на вкус кончиком языка. Я сразу все понял — это была марихуана. Я был уверен в этом, Бенни Кохен однажды показывал мне эту заразу, чтобы я знал о ней не понаслышке. Так вот, значит, для чего она приходила сюда. Тебе понадобилось укромное местечко, чтобы выкурить косячок. Теперь было ясно, зачем ей понадобились мои коврики: она затыкала ими щель под дверью.

Камилла — наркоманка. Я обнюхал воздух в шкафу, потыкался носом в одежду. Запах был такой, будто бы здесь жгли кукурузный початок. Камилла — наркоманка.

По сути, это было не моего ума дело, но ведь это касалось Камиллы. Да, она обманывала и оскорбляла меня, да, она любила другого, но ведь она так прекрасна, и я не могу без нее, поэтому я решил, что это касается и меня.

Я сидел в ее в машине часов в одиннадцать, поджидая, когда она закончит работу.

— Так ты наркоманишь?

— Иногда, когда сильно устаю.

— Брось это.

— Да у меня нет зависимости.

— Все равно брось.

Она пожала плечами.

— Мне это раз плюнуть.

— Обещай мне, что завяжешь.

Она перекрестилась и заявила:

— Да провалиться мне на этом месте.

Но ведь Камилла говорила с Артуро Бандини, а не с Сэмми, и я знал, что она с легкостью нарушит свое обещание. Мы поехали по Бродвею к Седьмой, затем повернули на юг и покатили к Центр-авеню.

— Куда мы направляемся? — поинтересовался я.

— Увидишь.

Мы ехали по негритянским кварталам Лос-Анджелеса: Центр-авеню, ночные клубы, заброшенные жилые дома, полуразрушенные административные здания — свидетельство бедности черных и чванства белых. Мы остановились возле клуба под названием «Куба». Камилла знала вышибалу, что стоял на дверях, — гиганта в синей униформе с золотыми пуговицами.

— Есть дело, — шепнула она ему.

Детина оскалился, подал знак, чтобы его подменили, и запрыгнул на подножку нашего авто. Судя по всему, это была обычная процедура, которую они проделывали не раз.

Камилла завернула за угол, проехала две улицы и свернула на аллею. Выключив фары, она медленно покатила в полной темноте. Вскоре мы остановились возле какого-то прохода, и Камилла заглушила двигатель. Черный великан спрыгнул с подножки, включил фонарик и поманил нас следовать за ним.

— Могу я спросить, что это все значит? — одернул я Камиллу.

Мы вошли в какую-то дверь. Негр шел впереди и держал за руку Камиллу, Камилла держала мою. Мы пробирались по длинному коридору. Пол был без покрытия, просто дощатый. Над нами, как переполошившаяся птица, металось эхо от наших шагов. Мы поднялись по лестнице на третий этаж и вышли в другой длинный холл. В конце него оказалась дверь. Наш проводник открыл ее. Сплошная темень. Мы вошли. В комнате стояла такая вонь от невидимого дыма, что щипало глаза. Дым перехватил мне глотку, защекотал ноздри. Я задержал дыхание. Лучик фонарика заметался по комнате, как оказалось, довольно маленькой. Повсюду лежали тела, тела негров, мужчины и женщины, пожалуй, их было десятка два, на полу и на кровати, пружины которой покрывал лишь один матрас. Я видел глаза лежащих людей, широко распахнутые и мутные, которые закрывались словно устрицы, когда их касался луч света. Постепенно мои глаза свыклись с дымовой завесой, и я стал различать крохотные красные точки — негры курили марихуану, молча в кромешной темноте, едкая вонь от их косяков терзала мне легкие. Наш негр-гигант освободил кровать от курильщиков, просто свалил их на пол, как мешки с мукой, и затем в свете фонарика мы увидели, как он вытащил что-то из прорези в матрасе. Проделав обратный путь по длинным темным коридорам, мы оказались на улице возле автомобиля. Негр протянул Камилле коробку из-под табака «Принц Альберт», она дала ему два доллара. Мы отвезли чернокожего курьера в клуб, а сами по Центр-Авеню поехали к центру Лос-Анджелеса.

Я молчал. Мы ехали к ней на Темпел-стрит. Дом, в котором она обитала, был сильно запущен и постепенно умирал под палящим солнцем. Ее квартирка укомплектовывалась откидной кроватью, радио и мягкой мебелью с грязно-голубой обивкой. Зашарпанное ковровое покрытие было замусорено, в углу, словно обнаженные тела, валялись бульварные журналы. Повсюду стояли, висели, лежали пупсики и различные сувениры с ночных празднеств на пляжных курортах. В другом углу пылился велосипед, спущенные шины свидетельствовали о том, что он уже давно вышел из употребления: В следующем углу торчало удилище со спутанной леской и крючками. Ну и в последнем углу располагался дробовик, изрядно запылившийся. Из-под дивана выглядывала бейсбольная бита, в кресле между подушек приютилась Библия. Кровать была опущена, простыни не первой свежести. На одной стене висела репродукция Блю Боя, на противоположной — фотография воина-индейца, приветствующего небеса.