Геннадий Семенихин - Нравоучительные сюжеты Страница 31

Притаившись за коричневой раковиной, куда критик сбрасывал пепел со своей дымящей сигареты, тарантул Борька слушал их беседу как зачарованный.

Вернувшись в нору, он, полный от счастья, сказал своей родительнице:

– Мама, если бы ты знала, какой это необыкновенный человек критик Переметнов. Что за глубина мысли, что за откровенность и искренность. Мама, я завтра опять пойду к ним.

– Иди, иди, – улыбнулась старая паучиха, – только будь осторожен и никогда не пускай в действие своего яда.

– Что ты, мама! – рассмеялся тарантул Борька. – Да разве против таких людей можно!

На другой день в тот же самый час он снова очутился в прохладной комнате критика. На столе стояла прежняя ваза с фруктами, боржом и рюмки с коньяком, только на том стуле, на котором сидел накануне прозаик Сюжетов, возвышалась огромная фигура другого прозаика – Семена Проломова. Бритый могучий затылок, торс борца и жилистые руки просто очаровали Борьку, притаившегося за той же самой раковиной. Сквозь лениво опущенные веки, Проломов рассеянно взирал на хозяина, а тот, заглядывая ему в глаза, частил:

– Какая радость, Семен Петрович, что вы нанесли мне визит. Я обожаю вас, как мастера нашей современной прозы. И ваш роман «Канитель» – это памятник нашей литературной эпохе. Какая глубина мысли, какая сила образов. К сожалению, подобные удачи у нашего брата весьма редки. Вот много, например, пишет Сюжетов. Но его последняя книга «Одержимость» – это такая убогость, такая примитивность и серость…

«Постой, постой, – зашевелился под раковиной от удивления тарантул Борька, – ведь он только вчера хвалил Сюжетова. Как же так?»

А критик тем временем продолжал:

– Я человек прямой и честно вам говорю, что такой бездарности еще не встречал, Сюжетов – подлинный графоман.

«Да как он смеет! – возмутился Борька. – Вчера хвалить, а сегодня уничтожать. Где же правда!»

– Правда – это великая вещь, – продолжал тем временем Переметов. – Горько, но я должен сказать вам, уважаемый Семен Петрович, что мой сосед Сюжетов бездарен, как пробка, а книги его зеленая тоска.

На нижней губе критика вскипела злая слюна, словно девятый вал на бессмертном полотне Айвазовского.

«Ну, нет, больше не могу!» – пискнул разгневанный тарантул Борька в это мгновение.

Он выбежал из своего укрытия, прыгнул Переметову на рукав, стремительно промчался по плечу, шее и гладко выбритому подбородку, а потом изо всей силы укусил критика за язык.

В кипении жизни

В знойном июле 1966 года я прилетел в Ташкент, этот огромный город, совсем недавно переживший землетрясение. Прямо с аэродрома, вместе с писателем Евгением Поповкиным, мы отправились на заседание республиканского партийного актива. После прохладной московской ночи, столица Узбекистана дохнула ровной устойчивой жарой. Проезжая по улицам, мы с горечью видели, как изменился облик города. На каждом шагу попадались дома с лопнувшими стенами и выбитыми оконными стеклами, рухнувшими перекрытиями и крышами, груды камней и обломки мебели. Остро и больно напоминал Ташкент фронтовой город. Да он и на самом деле был таким, потому что в это утро, когда по местному времени не было еще и девяти часов, уже оказались зарегистрированными три подземных толчка, один из которых равнялся трем баллам. Однако толчки продолжались, а над городом висела густая серая дымка, вовсе не связанная с землетрясением. Это была благородная трудовая пыль над строительными площадками. Стихия еще окончательно не отступила, а новый Ташкент уже строился.

К назначенному часу мы успели в зал заседаний, уже заполненный приглашенными на партийный актив. Большинство участников этого совещания прибыли сюда прямо с бетонных заводов, строительных объектов, проектных бюро. Время не всем из них позволило привести себя в идеальный порядок, и на пиджаках коммунистов можно было увидеть следы пыли, но это тогда никого не могло удивить.

На трибуну поднялся человек с доброжелательными спокойными чертами лица и внимательным, несколько усталым взглядом. В течение часа он с увлечением говорил уже не о драме, а о подвиге, который совершается на улицах и площадях Ташкента, о замечательном узбекском народном обычае «хашар», когда в трудные дни братья и друзья приходят на помощь оказавшимся в беде, о сердечной отзывчивости русских, украинцев, белорусов, казахов, таджиков, сынов и дочерей других советских народов, которые по первому призыву приехали строить новый Ташкент.

Так я впервые встретился с Шарафом Рашидовичем Рашидовым, Героем Социалистического Труда, государственным деятелем, одним из крупных советских писателей. В одной из первых бесед я спросил у Шарафа Рашидовича:

– А вашему творчеству не мешает напряженная государственная работа?

– Не замечал, – ответил он с мягкой улыбкой, но тут же серьезно продолжил: – Конечно, с одной стороны, выкраивать время для собственного творчества порой бывает очень сложно, но с другой, какая огромная и яркая жизнь проходит перед глазами и как хочется о ней писать.

Пристальное внимание к современности, к той жизни, которая нас окружает, умение писать о ней глубоко и остро – вот главная черта писательского таланта Шарафа Рашидова. Она красной нитью пронизывает лучшие его произведения, такие, как романы «Победители», «Сильнее бури», «Могучая волна», полюбившиеся многомиллионному читателю нашей страны.

Несколько лет назад в журнале «Москва» впервые появился роман Ш. Рашидова «Могучая волна», выдержавший много изданий, завоевавший заслуженный успех.

В чем сила и убедительность этой книги?

Мужество советского солдата, отважно сражавшегося за свое социалистическое Отечество на войне, надо всегда рассматривать, как итог его патриотического воспитания. Прежде чем попасть на фронт, он проходил в тылу через многие испытания, порожденные войной, закалялся в преодолении трудностей. Вот почему в нашей литературе особое место занимают произведения, посвященные тылу и тем самоотверженным труженикам его, которые вместе с фронтовиками ковали победу.

В годы Великой Отечественной войны тыл и фронт были у нас едины. Именно такое единство помогло одержать победу над столь сильным противником, как фашистская Германия. Не сразу можно ответить на вопрос, что было порою труднее: идти в атаку, штурмовать с воздуха механизированные колонны врага или в холоде и голоде, стоя по колено в воде, возводить цеха эвакуированных заводов, заниматься укладкой бетона, варить сталь.

Такое единство тыла и фронта прекрасно показал в своем романе «Могучая волна» Шараф Рашидов. Его герой, вчерашний десятиклассник юноша Пулат, пылкий, впечатлительный и неподкупно-прямой в своем восприятии действительности, – это образ, в котором воплощены лучшие черты советской молодежи военного времени.

Пулат чист и светел в своем первом искреннем чувстве, к чудесной девушке Бахор, беспощаден и тверд в борьбе с таким общественно опасным человеком, как работник райкома партии Тураханов, который ратует за честность и принципиальность в демагогических речах, а на самом деле является носителем самых опасных для общества пережитков феодально-байского быта.

С одной стороны лицемерные речи на заседаниях бюро и собраниях, а с другой – забитая жена Зеби, которая не в силах перенести непрерывные издевательства, едва не кончает жизнь самоубийством.

Пулат гордится своим отцом, находящимся на фронте, у самого сердца носит его письма. Юноша сам рвется в бой, но внезапно врачи обнаруживают у него начальную форму туберкулеза. И в этом нелегком положении юноша находит в себе мужество для того, чтобы пойти на самый трудный участок новостройки, и там показывает образцовое отношение к труду.

Ярко выписан автором образ комсомольского вожака, уже побывавшего на линии огня, Анвара. Остается в памяти читателей и образ бригадира бетонщиков наставника Пулата Рустама, человека откровенной широкой души.

В романе Шарафа Рашидова убедительно показаны трудности строителей, их непреклонное упорство в тех случаях, когда всему наперекор надо выполнять план. Писатель старательно поработал над пейзажами, оживляющими повествование. Как правило, они не изолированы от сюжета, а выражают или настроение героев, или реальную обстановку, в которой те действуют. Нам близок и понятен главный герой «Могучей волны» Пулат, когда он мысленно восклицает:

«– Родина! Ты сделала меня сильным, знающим, богатым.

Пришла пора щедрой траты накопленных сил, я готов отдать их тебе, все отдам и стану еще богаче!»

Рашидов сумел вложить в характер своего героя огромный заряд человеколюбия. Вот его размышления о своем товарище комсомольском вожаке Анваре, пришедшем после ранения на стройку: «Ты прост и скромен, в своем рассказе ты ни словом не обмолвился о себе, хотя откуда бы тебе знать все, о чем ты рассказывал, если бы там сам не сражался в рядах защитников непокоренной высоты? Ведь в том памятном бою тебя и ранило… Но все, что ты сам делаешь, ты не считаешь подвигом и не ждешь ни похвал, ни наград».