Ирина Волчок - Чужая невеста Страница 31

— Да мало ли… — Ксюшка помолчала и так же не оглядываясь нерешительно сказала: — В институт готовиться буду.

Нет, она его с ума сведет. Не считая того, что уже свела. Одно дело — радоваться тому, что Ксюшка вообще есть на белом свете, точно зная, что она есть не где-нибудь, а рядом… Совсем другое дело, если она все-таки уедет. Совсем, совсем другое дело…

— Значит, все-таки Америка, — сухо сказал Алексей. — Я понимаю. Такие возможности…

Ксюшка резко повернулась к нему, сердито тараща глаза и хмуря тонкие коричневые брови, и почти закричала:

— Что хоть вы все с этой Америкой ко мне привязались?! Что хоть вам всем так хочется меня куда-нибудь отправить?! Я здесь хочу жить! Мне этот дом нравится! И я никуда не поеду, даже и не надейтесь!

— А я даже и не надеялся, — глупо сказал Алексей. — То есть, я что хотел сказать… Я не хочу, чтобы ты уезжала. И даже наоборот… Просто ты сама говоришь: учиться, учиться… В институт готовиться… Ну вот я и подумал…

— Я в нашем сельскохозяйственном учиться хочу, — по инерции сердито сказала она. — На ветеринара. Я уже давно решила. А все как с ума посходили: Америка, Америка! Чего я там не видела?

— Действительно, — с готовностью подтвердил Алексей. — Чего ты там не видела? Все, что надо, ты там уже видела. Правда ведь?

— Правда, — сердито отрезала Ксюшка, глядя на него, и хотела еще что-то сказать, но вдруг замерла с открытым ртом, захлопала ресницами, расплылась в улыбке до ушей, фыркая и кусая губы, и не выдержала, начала хохотать, отворачиваясь от него и закрывая лицо руками.

Алексей сначала не понял причины ее внезапного веселья, но вдруг увидел себя будто со стороны — как он стоит столбом, нежно прижимая к груди узел с огурцами, затаив дыхание и улыбаясь изумленной, недоверчивой, счастливой улыбкой паралитика, которому сам Иисус Христос только что сказал: «Встань и иди».

— Ксюш, я совсем дурак, да? — виноватым голосом спросил он, когда она отсмеялась.

— Совсем, — охотно подтвердила она и распахнула дверь. — В большую кладовку неси, я там с ними возиться буду.

Он вошел в дом и свернул к «большой кладовке», ориентируясь, как у себя, и чувствуя свою причастность к этому дому, как к своему собственному, и уже нисколько не думая о том, что он был только приказчиком на стройке… Он шел, а сам все оглядывался на идущую за ним Ксюшку, жадно высматривая: а для нее-то этот дом — что? Она-то в этом доме — как? Ему так хотелось, чтобы придуманный им для нее дом не просто понравился ей, а… привязал ее. Так, чтобы она не смогла отсюда уехать.

Размечтался. В конце концов, она еще слишком маленькая, чтобы придавать такое значение каким-то там домам… Не считая того, что в этой своей Америке, наверное, и не такие дома повидала. И не только дома.

— Ксюш, а почему я такой дурак? — с интересом спросил он, высыпая огурцы в большой эмалированный таз и отдавая ей клеенчатый фартук.

— Даже и не знаю, — задумчиво сказала она, подчеркнуто внимательно рассматривая какую-то царапину на клеенке и ни разу не взглянув на него. — Даже просто и ума не приложу. Папа умный, мама так даже очень умная… Наверное, ты не в них пошел. Наверное, ты пошел в какую-то дальнюю родню. У тебя дальняя родня есть? Какая поглупее…

— Не груби, — сказал Алексей строго, глядя сверху вниз на ее лохматую макушку и мечтая о том, чтобы она посмотрела на него своими медовыми глазами. — Никогда не груби страшим. Особенно когда они глупые.

Она подняла лицо и посмотрела на него странным взглядом, будто виноватым, и в то же время — немножко снисходительным. И еще ему показалось, что в глубине ее глаз таятся печаль и страх.

— Ксюшка… — Алексей не выдержал, шагнул к ней, обхватил ладонями ее щеки и чуть тронул большим пальцем кончик ее загорелого курносого носа. — Ксюшка, маленькая… Ты ведь не боишься меня, правда?

Она долго растерянно смотрела ему в глаза, напряженно молчала, а потом уверенно и спокойно сказала:

— Конечно, нет.

Слишком уверенно и спокойно, если принять во внимание продолжительность паузы…

— Ну, ладно… — Алексей опустил руки, отвернулся и шагнул к выходу. — Мне, наверное, ехать уже пора. Мать там еду нам собирает. Верка руку ошпарила, готовить не может, так что я к своим побираться нынче приехал.

— Ты уже сейчас уедешь? — неуверенно спросила Ксюшка у него за спиной.

— Да… нет… не знаю… — Алексей остановился на пороге и с нелепой надеждой оглянулся на нее. — Может, задержусь еще. Может, мать какую работу найдет. Она всегда меня заставляет что-нибудь делать. А что?

— Да нет, я так… То есть… — Ксюшка покусала губы, вздохнула и решительно сказала: — Я к тебе в гости съездить хотела.

— Собирайся! Скорей! — Алексей шагнул к ней, жадно сцапал за руку и потянул за собой. И, почувствовав ее слабое сопротивление, испугавшись, что она передумает, торопливо заговорил: — У Розы два щенка… Один лучше другого… Толстые! Она их за шкирку таскает… А одна белка повадилась в дом лазать, прямо в окно. Сядет в кухне на столе и оглядывается — что бы такое стащить… А Игореша тебе шляпу из соломы сплетет. Он Верке уже сплел, красиво получилось… А Степанида пузатая, к осени опять зайчат нарожает. Она меня всегда на дороге ждет, вот ты сама увидишь… И еще индюшата вывелись, штук сто, просто море индюшат!

Он почти бежал, таща ее за руку, и остановился только на крыльце, когда она другой рукой уцепилась за резной столбик веранды и почти крикнула:

— Да подожди ты! Мне же одеться надо! И еще я хотела огурцы перемыть… И бабушке надо сказать, что уезжаю. Они с дедом в старом доме, вещи разбирают. Что-то перенести сюда хотят. Я помочь обещала.

— Я сам! — Алексей выпустил ее руку, отошел на шаг и критически окинул взглядом ее закрытый черный купальник. — Одеваться тебе не обязательно. По такой жаре и этого много. Обувку какую-нибудь захвати, а то опять на что-нибудь напорешься. Мой свои огурцы, пока я твоим старикам помогу. И чтобы быстро у меня.

Он сбежал с крыльца и торопливо зашагал к старому дому, на миг даже зажмурившись от наслаждения, когда его догнал Ксюшкин внезапный, короткий, страшно заразительный смех. И как он жил, так долго не слыша этого смеха? И как он мог думать, что сможет жить дальше, никогда его не слыша?

— Нет, ты все-таки заполошный какой-то, — сердито бухтела мать, запихивая в корзину всякие банки-кастрюли. — Даже не поевши — и в дорогу! Пообедали бы, да через часок и поехали бы… Куда спешить, не на пожар ведь?

— Потом, — отвечал Алексей невпопад. — Все потом. Скорей, скорей. Некогда.

— Тебе всю жизнь некогда! — Мать совсем обиделась. — К родителям раз в неделю заехать некогда! Поесть нормально за столом некогда! Умереть — и то некогда будет…

— Точно, — согласился Алексей, подхватывая корзину и поскорей уволакивая ее, чтобы мать еще чего-нибудь туда не впихнула. — Мне всегда все некогда. Особенно умирать. Буду жить вечно.

— Да живи, я не против, — разрешила мать, следуя за ним с еще каким-то объемистым свертком. — Если, конечно, тебе такая жизнь нравится. Как белка в колесе…

— Нравится, — рассеянно бормотал Алексей, устраивая корзину на заднее сиденье «Нивы» и оглядываясь на дом Лисковых. — Очень мне такая жизнь нравится… Замечательная такая жизнь, просто ужас какой-то…

— То-то и беда, что ужас какой-то, — насмешливо подхватила мать. — Ты башкой-то не верти, шею свернешь. Вон Ксения-то, от пруда идет… Скоро свадьба-то?

— Скоро, — не думая, ляпнул Алексей. — Очень скоро. Или даже еще скорей… — Он услышал ехидный смешок матери, оглянулся, встретил ее веселый и насмешливый взгляд и тревожно предупредил: — Ма, ты не очень-то… Ты смотри при Ксюшке чего не скажи…

— Ты про меня и вовсе что попало думаешь! — возмутилась она, все так же смеясь глазами. — Я, небось, не глупее некоторых.

— Ма, я серьезно, — почти угрожающе сказал Алексей, оглядываясь на подходящую Ксюшку. — Без всяких шуточек, пожалуйста.

— Да ведь не дура я, — начала мать, тоже оглядываясь на Ксюшку. Хотела еще что-то сказать, но махнула рукой и отвернулась — Ксюшка была уже рядом.

Ксюшка была в мокром от купальника пестром ситцевом сарафане, на шее из-под белой косынки выбивались потемневшие от воды кольца волос, к босым загорелым ногам прилипли травинки, в одной руке она держала босоножки, а в другой — большой и очень нарядный пластиковый пакет, разрисованный черными и золотыми иероглифами. Алексей смотрел на ее загорелую румяную мордашку и чувствовал, как опять расплывается в счастливой до идиотизма улыбке. Господи! Почему они ни разу не встретились здесь раньше? Два года, целых два года он бывал в Колосове чуть ли не каждый день, а она — каждое лето по месяцу и даже больше, и за все это время ни разу не встретились! Сколько времени потрачено даром… Это несправедливо.