Владислав Артемов - Обнаженная натура Страница 31

И даже в машинальном движении собственных ладоней по пылающему от стыда лицу узнал Родионов классический жест, с которым киношный недотепа стирает липкий крем расквашенного об его морду торта. Но самое сильное чувство, испытанное Родионовым в эти секунды, был страх влюбленного Петрушки — только бы Ольга не видела! Только бы не видела!..

К счастью, она в этот момент объяснялась с двумя очередными приставалами, которые совали ей в руку белый прямоугольничек визитной карточки, а может быть, и входной билет — с такого расстояния определить было невозможно.

Эти пятьдесят шагов Родионов использовал на то, чтобы успеть восстановить ровное дыхание, напустить на лицо беспечное выражение, зализать сочащуюся ранку на губе и еще раз промокнуть ее платком. Однако его усилия оказались напрасными.

— Он уже подраться успел! — ахнула Ольга. — И рукав оторван. И колено в грязи… — поворачивала она его, как провинившуюся куклу. — Странный у тебя характер, Родионов…

Он послушно подчинялся ее осторожным ласковым рукам и виновато молчал.

— Билетов, разумеется, нет, — она коснулась пальцами голого Пашкиного плеча. — Не страшно, по шву разорвано…

От этого легкого скользящего касания Родионов замер, почувствовав, как тяжело и опасно колыхнулось в груди.

— Я для тебя сирени наломал, охапку. Не тащиться же с нею через весь город, — заговаривал он и себя и Ольгу. — Она там. На столе у меня. Заготовлена. Ждет тебя…

— Сирень цветы соблазна. — усмехнулась она.

Они двинулись по пустому бульвару, оставив за спиною Дворец с толпою у входа.

Тощая старуха в вязаной лыжной шапочке рылась в чугунной урне, так энергично орудуя клюкой, словно раздразнивала затаившегося там зверя. Но зверь, вероятно, был сытым и сонным, никак не хотел обнаруживаться.

— У вас там, говорят, старуха повесилась? — нарочито равнодушным, как показалось Родионову, тоном сказала Ольга. — Изергиль какая-то…

Глава 9

Конец — делу венец

У Родионова зазвенело в ушах.

Старуха в вязаной шапочке яростно ударила клюкой по чугунному краю.

Большая серая крыса, высоко подпрыгнув, выскочила из урны и кинулась в кусты. Слышно было, как шкрябают ее когти по асфальту. Ольга вскрикнула и больно вцепилась Родионову в локоть. Пашка и сам испугался от неожиданности и тоже крепко схватил Ольгу за руку. Так они стояли, держась друг за друга, постепенно приходя в себя и наблюдая за тем, как старуха, самодовольно ворча, извлекает из урны пустую бутылку и укладывает ее в целлофановый пакет.

— Сама не знаю, — сказала, наконец, Ольга, зябко передергивая плечами, — сама не знаю, отчего я так их ненавижу…

— Ненависть, как и любовь — беспричинна… — глубокомысленно начал Пашка.

— Ничего себе беспричинна! — возразила Ольга. — Зубы, когти, хвост этот…

Косясь на кусты, куда только что спряталась крыса, они осторожно двинулись дальше. Внезапно кусты снова зашевелились, заставив их вздрогнуть. Оттуда выбрался рыжий лохматый пес и перебежал им дорогу. Приостановившись, они проводили его взглядом. Пес скрылся на противоположной стороне бульвара, и в ту же секунду оттуда взлетела серая ворона и села впереди на фонарный столб.

— Какая сложная цепь превращений. — сказала Ольга. — И все из-за этой старухи…

Она вовсе не глупа, решил Родионов, потому что подумал о том же. Но ничего не ответил.

Некоторое время шли молча. Бульвар был пуст и немного грустен оттого, что здесь, под густой аркой ветвей, что почти сходились высоко над их головами, царил сумрак. Пестрые пятна солнечного света были рассыпаны по асфальту.

Родионов остановился, пристально поглядел Ольге в глаза. В карих ее зрачках светились золотые искорки.

— Ты точно знаешь, что никакая она не не Изергиль и вовсе не вешалась.

— Родионов, я просто так сказала про Изергиль, в шутку… — немного смешавшись от его внезапного наскока, ответила она. — Но признайся, это же страшно, когда рядом с тобой умирает такая загадочная старуха. Я слышала, будто она была твоей подружкой…

— Да, — хмуро сказал Родионов. — Я интересовался ею. Но не в том, разумеется, смысле… Не как женщиной…

Ольга улыбнулась, а он, краснея от собственного косноязычия, поспешил исправиться:

— Ну приносил я ей кое-что. Хлеб там, молоко… Она же старая. Она интересовала меня, как тип. Где ты еще найдешь такой персонаж?

— Ты расскажи мне про нее, это должно быть страшно увлекательно! Правда, что ей было сто двадцать лет?

— Я тебе больше скажу. Она была бессмертна… Как дух. У нее и запах старушечий был в комнате. Сухой…

— Старушечий запах? — не поняла Ольга.

— Ну да… Как тебе объяснить… У старух должен быть такой запах, естественный… Старость вообще-то должна пахнуть ладаном, сухими травами, зверобоем… Однажды в «Интуристе» в лифт вошли иностранные старухи. Ну те, что всю жизнь копят доллары, а потом ездят, путешествуют, фотографируются везде… Эти старухи были в шортах, нарумянены чем-то и от них несло дорогими духами и псиной… Это было невыносимо, я на первой же остановке выскочил из этого лифта.

— Да, это ужасно, — подумав секунду, согласилась Ольга.

— А моя старуха… В молодости в ЧК служила, но не рассказывала про это. Раз только, как молоденькую гимназистку застрелила… Мне ее о многом расспросить хотелось, у меня даже список вопросов был заготовлен. Я просто не успел с ней толком сойтись…

— Она бы завещала тебе какую-нибудь драгоценную шкатулку…

— Не было у нее ничего. Немощь одна, — сказал Родионов. — Я представил, как теперь она перед Богом стоит. Со всей своей жизнью… И гимназисточка та просит, чтобы Он простил старуху… Там мести и злобы нет.

— Так ничего и не осталось от старухи этой?

— Да, — сказал Павел. — Знаешь, ведь там все по-другому. В вечности… Там одна только правда…

— Родионов, о чем ты говоришь с девушкой! — мягко толкнула его ладошкой в грудь Ольга. — Ты должен обольщать меня, придумывать комплименты, похвалить мои уши, нос, сказать про породу… Ты же мастер в этих делах, сам хвастался… Или пригласить в кафе… Или, на худой конец, вот за тот столик…

Они как раз проходили мимо столиков, расставленных под зонтиками на тротуаре. Небольшая компания молодых парней сидела за одним из столов, оживленно и громко о чем-то споря.

— Прости, — опомнился Родионов. — Правда, пойдем посидим. Воды какой-нибудь попьем…

Должно хватить, подумал он, уж на воду-то…

Спугнув стайку воробьев, они сели в тени под тентом на пластмассовые стулья с отломанными уголками. Но прежде, чем сесть Ольга внимательно и быстро оглядела сидения. Павел заметил это и почему-то почувствовал себя виноватым… Стол был тоже из грязно-белой пластмассы, осы ползали по лужицам чего-то красного и липкого. С минуту молчали. Солнце било Павлу в лицо. Родионов глядел на ос. Четыре из них присосались с краю лужицы, а три насмерть влипли в середину и вяло шевелились. Всего, стало быть, семь, подумал Родионов и поднял глаза.

Замолкла вдруг компания за соседним столиком.

Она сидела за паскудным столом в чудесном вечернем платье, у нее были светлые золотистые волосы и такие дивные густые зрачки с золотыми крапинками… И взгляд у нее лучистый… И такие тонкие кисти рук… Хрупкость и зрелая сила. Он любил это в ней. Вернее, сейчас понял, что любит. От нее должны народиться славные веселые дети… Все, Родионов, хватит. Вставай и уходи, приказал он сам себе. Вот сейчас сказать ей что-нибудь на прощание… Что-нибудь простое и значительное, а потом подняться и уйти с достоинством. Не споткнуться бы только как-нибудь, упаси Бог. Вот сейчас…

В груди стало тесно.

— Ты красивая, — сказал он. — Как роза…

Получилось сипло и немного фальцетом.

Услышав как прозвучал его голос, он вспомнил, что у него еще и оторван рукав…

— Родионов, попей воды, — смеясь глазами, сказала Ольга. — И мне возьми. Заодно уж…

Он подхватился и бросился к окошечку киоска. Позади загрохотал опрокинутый стул. Родионов сжал зубы и с ненавистью сказал смуглой носатой брюнетке, выглянувшей из окошечка:

— Сок. Два.

Сок оказался дорогим.

Шахтеры голодают, подумал Павел, а эти суки здесь…

Рассчитываясь, он перепутал пятерку и сунул вместо нее пятьдесят. Шепотом потребовал обратно, но чертова брюнетка раскрыла пасть, приготовившись заорать, и он малодушно зашипел: «Ладно, ладно, я ошибся, извините…»

Пили молча.

Он чувствовал себя совершенно никчемным кавалером… Вон тот бы ей больше подошел, — думал он про высокого цыганистого малого, который сидел по-хозяйски развалившись и небрежно поигрывая золотыми ключиками на золотой цепочке. Такая же цепочка болталась у него на шее. Он, не стесняясь, засматривался на Ольгу.