Мелани Бенджамин - Я была Алисой Страница 31

Я ничего не ответила. У меня в сердце действительно жили и страх, и надежда. Вот только вместе уживались они плохо, думала я, кладя руку на грудь, чтобы успокоить поднимавшуюся внутри бурю.

— Не знаю, — в конце концов прошептала я, желая рассказать сестре о своих страхах в надежде, что, озвучив их, я, возможно, пойму, что они безосновательны. — Боюсь, к тому много препятствий.

Эдит кивнула, вынужденная согласиться. Моя сестра была милой маленькой оптимисткой, но отнюдь не глупышкой. Она тотчас поняла, что я имела в виду.

— Мама говорила, что нам надо сфотографироваться? — поинтересовалась я.

— Да. И чтобы это сделал мистер Доджсон?

Я кивнула, не в силах взглянуть сестре в глаза.

— Странная просьба со стороны принца, не правда ли? — Эдит говорила очень мягко, очень осторожно.

Я снова кивнула.

— Значит, как видно, до его ушей не дошли никакие сплетни… то есть никакие разговоры. Наверное, поэтому мама решила устроить сеанс. Она, кажется, видит в этом некую возможность.

— Возможность унизить меня перед принцем? — вырвалось у меня. Я вскочила с кровати и принялась расхаживать по комнате, машинально то завязывая, то развязывая пояс на пеньюаре, но осознала это, лишь обнаружив, что моя рука крепко обмотана шелком.

— Возможность показать, что оснований для… для разговоров, которые кто-то вел в прошлом, сейчас нет. — Эдит, свесив ноги с кровати, наблюдала за мной.

— Но этот кто-то продолжает вести их по сей день. — Я вспомнила мистера Рескина с его полуприказом-полуприглашением явиться к нему на чай.

— Значит, для этого фотосеанса еще больше причин, Алиса. Принц по-настоящему любит тебя. Я это вижу!

— Однако все мамины хлопоты только о тебе. Она желает тебе счастья. Не мне.

— Это не так, Алиса.

— Это так. Принц предназначен не мне. Если она так стремится показать сплетникам, что Лидделлы не боятся общаться с мистером Доджсоном, то вовсе не с целью восстановить мою репутацию: слишком уж тут далеко зашло дело — а для тебя, для того, чтобы обелить доброе имя семьи.

— Но разве ты не понимаешь, что в результате будет все то же самое?

— Нет. Потому что я не знаю, что будет… как можно к этому вернуться… к нему… к… ох, я не знаю. Не знаю! — Я снова бросилась на кровать. Моя голова оказалась на коленях у Эдит, и она стала гладить мои спутанные волосы. Наконец мое дыхание выровнялось, руки и ноги отяжелели, и я, зевая, почувствовала, как уже поздно.

— Алиса, Алиса. Я знаю, что тебе было ужасно трудно, и уверена, что все худшее у тебя позади. Ты сильная… очень сильная! Гораздо сильнее меня.

Я посмотрела в ее милое, встревоженное лицо.

— Ты ничуть не слабее меня. И ты, и я — мы дочери своей матери и навсегда ими останемся.

— Не сомневаюсь, что она желает тебе счастья, Алиса. Я искренне в это верю.

— Знаю, что веришь.

— А я знаю, что ты знаешь. Я молюсь, каждый вечер усердно молюсь, чтобы ты была счастлива, — прошептала Эдит, потом нежно поцеловала меня в щеку и подняла мою голову со своих колен. Затем встала и бегом направилась из спальни к себе.

— Да будем мы счастливы, — пробормотала я, не вполне сознавая, что говорю — просто фраза показалась мне знакомой. Призрачное послание из страны детства, подумала я сонно, вставая, чтобы задуть свечу на туалетном столике. Задержавшись возле него, я взглянула на себя в зеркало, выискивая в своем отражении признаки той маленькой девочки, которой была прежде.

Я до сих пор носила челку и имела все тот же решительный подбородок. Но в остальном в бледной деве, серьезно взиравшей на меня из зеркала, не осталось и следа от той юной победительницы. Что такого разглядел в этой деве Лео, что так его очаровало? Какую добродетель, какую невинность? Я не могла понять. Я видела себя такой, какой видели меня другие, какой видела меня моя мать. Стоит ли мне молиться, чтобы и он увидел меня такой же и своей любовью смог меня оправдать? Или молиться о том, чтобы я неким чудесным образом освободилась от своего прошлого и стала такой, какой видел меня он?

— Да будем мы счастливы, — повторила я и задула свечу. Снова забираясь под одеяла, я подумала, что было бы хорошо, если бы Софи принесла мне грелку: ночи становились все холоднее. — Да будем мы все счастливы, — пробормотала я в подушку.

Затем с потрясающей ясностью — при этом по всему моему телу распространился холодный, липкий ужас — я наконец вспомнила, где слышала эти слова, вспомнила, кто сказал их мне.

И поняла, что никакая медная грелка нынешней ночью не приведет меня в чувство.

Глава 8

На следующий день я, надев свое самое строгое платье — бордовой шерсти с узкими рукавами на пуговицах, высоким воротом и кружевной отделкой, приколов к прическе самую невыразительную шляпку, вышла из дома в сопровождении семенившей за мной Софи и порадовалась, что не придется идти по двору перед колледжем, где я каждую минуту ощущала бы на себе его взгляд.

Несколько лет назад мистер Доджсон переехал в другие комнаты, попросторнее. Теперь он жил не через сад за нашим домом, а через двор перед ним.

Прошли годы после того достопамятного летнего дня, и все это время мы виделись редко, а когда все же такое случалось, чувствовали себя в высшей степени скованно. Встречи наши всегда происходили на людях и потом обязательно обсуждались в обществе. Мистеру Рескину хватило деликатности сообщить мне об этом. Понятно, что совсем избежать толков было невозможно: ведь мы жили рядом. А Оксфорд, хотя и пользовался заслуженной репутацией научного центра, по сути являлся деревней. Приезжали и уезжали студенты, из бедных слоев постепенно вырастал и креп новый энергичный средний класс, требующий к себе внимания, но костяк оксфордского общества оставался незыблемым. Тут ссорились, ревновали, завидовали и интриговали, как в обычных деревнях, описанных в романах мистера Троллопа.

Мистер Доджсон наконец постарел. Причем значительно. Он поседел и стал заметно прихрамывать, его худое тело окончательно утратило гибкость. Встречаясь в публичных местах, что было неизбежно, мы всегда держались с ним корректно. Но никогда не смотрели друг другу в глаза. Разве что издали, из противоположных концов двора перед колледжем, или забитого до отказа лектория, или в полной прихожан церкви. И я всегда ощущала, как его глаза выхватывают меня из толпы во дворе перед колледжем и провожают до самого моего дома, до тех пор, пока я не скроюсь в нем. Теперь меня это не радовало. Теперь я не чувствовала себя от этого особенной и любимой. Теперь я этого боялась. Боялась, что он может наконец увидеть меня — увидеть такой, какая я есть на самом деле, что часто делал его фотоаппарат, — и узнать правду.

Я тоже наблюдала за ним. Наблюдала, как он ходит на пикники с другими девочками. Наблюдала, как он водит их к себе в сопровождении гувернанток. Наблюдала, как он катает их по Айзис, и не могла не спрашивать себя: а рассказывает ли он им свои истории? Фиксирует ли своей камерой их души, их желания?

Ощущал ли и он на себе мой взгляд?

Этого я не знала, но знала другое: от него нет спасения. После публикации сказки «Приключения Алисы в Стране чудес», которую Льюис Кэрролл решил назвать «Приключения Алисы под землей», наши судьбы соединились навеки. Это произведение тут же стало классикой, и мистер Доджсон прилежно высылал мне каждое новое издание, включая иностранные. Опубликованное «Зазеркалье» он прислал мне тоже и в своей странной, уклончивой манере посвятил обе книги мне.

И что мне с этого? Только то, что благодаря человеку, из-за которого повзрослела скорее, чем мне хотелось бы, я навсегда осталась семилетней девочкой? У меня ушли годы, чтобы решить его последнюю, самую запутанную головоломку. Но я сомневалась, что разгадала ее до конца.

И все же воспоминания о нем преследовали меня. Везде, куда бы я ни направлялась. Его глаза, его слова всегда были со мной. Алиса в Стране чудес. Я чувствовала, что мне никогда не стать кем-то другим.

Даже в угоду Лео, вздыхая, думала я. Ведь он приехал в Оксфорд, уже готовый влюбиться в меня, я это знала. Инвалид, до последнего времени живший взаперти. Не естественно ли то, что он влюбляется в девушку, сотканную из его грез, из слов и картинок в книге, а не из плоти и крови и сомнительного опыта?

Порой я задавалась вопросом, о ком он мечтал — обо мне такой, какая я есть, бледной девушке с прямыми черными волосами и челкой? Или о златокудрой девочке в передничке? Я не могла спросить его об этом. Ибо боялась услышать ответ.

— Софи, не отставай! — резко бросила я горничной, шагая по дороге мимо библиотеки.

Свернув направо, я очутилась на Мертон-стрит, намного более узкой и менее людной, чем Хай-стрит или Сент-Олдейтс. Тут в основном располагались университетские здания, магазинов почти не имелось. Мне было ненавистно всюду появляться в чьем-то сопровождении, но что делать — я больше, чем другие девушки, могла подвергнуться риску общественного осуждения. К счастью, от Софи легко отделаться, хотя бы в гостях — она была существом бесхитростным, и ее внимание легко отвлекалось на сплетни прислуги. Обещание чая с пирожным в обществе экономки мистера Рескина, такой же сплетницы, как и он, займет Софи на время моей неизбежной встречи с самим хозяином.