Вера Чайковская - Мания встречи (сборник) Страница 31

Яся жил на свои, очень небольшие, гонорары переводчика. Родители его давно умерли, а воспитывала его в детстве какая-то родственница со стороны матери, страшно ревнивая и капризная.

– Больше всего она боится, что я женюсь, – говорил Яся. – Значит, ты у нее – главный враг.

– Не заливай, – опять смеялась Ольга (она тогда всему и всегда смеялась). – Я сумею ей понравиться! А и не сумею… Что с того! Мы сами по себе. Мы – как герои Библии. Мы – как ветер, как звезды, как небо. Никто нам не указ!

Они оба ожидали поездки в Прибалтику как какого-то чуда. Это была заповедная страна, где сбываются все желания, где все преграды, все комплексы, все страхи уничтожаются.

Осталась неделя, четыре дня, два…

Яся должен был за ней заехать, и они вдвоем отправятся на вокзал. Такси она заранее заказала.

Такси приехало. А Яси все не было. Она оборвала телефон – звонила ему домой, звонила кому-то из общих знакомых. Он исчез…

Сначала она решила, что с ним что-то произошло. Несчастный случай помешал приехать.

А потом, как молния, ее пронзила догадка: он испугался! Он слабый, он постоянно ей об этом говорил. Он испугался и отступил.

Пламя заполнило все пространство картины. Все пространство жизни. И это были уже не розовые сполохи, чарующие своим сиянием, не тихий и проникновенный закат, а беспощадный лесной пожар, сжигающий все на своем пути…

Ольга долго болела. Мама взяла отпуск и ухаживала за ней. Очнулась Ольга другим человеком. Какие глупости ее едва не погубили! Какого странного, ненадежного человека она к себе приблизила! Все, что было, представлялось бредом, безумием. Как хорошо, что это оборвалось!

Ольга набросилась на живопись с жадностью изголодавшегося человека. Несколько уважаемых ею старых преподавателей ее хвалили и поддерживали. Ее дипломная работа «Гадалка на Киевском вокзале» была выставлена на одной из молодежных выставок, и ее отметили критики. А вскоре Ольге встретился замечательный Борис Астахов, умный, рассудительный, любящий.

Жизнь вошла в нормальную колею. Она все, все забыла. Она никогда не вспоминала этого человека. Никогда! Ей даже сны о нем не снились. Черный провал, засвеченная пленка…

Но что это с ней? Она с ужасом поняла, что ее вновь, как когда-то, закрутило. Что ей необходимо его увидеть. Зачем? Чтобы узнать, как он жил все эти годы. Но зачем ей это знать? Ах, ничего, ничего она не хотела узнать! Она просто хотела его увидеть. Может быть, теперь, когда она знает, что это он, она хоть что-то прежнее в нем найдет? А не найдет – тем лучше! Спокойно отойдет в сторонку. Зато избавится от наваждения. В его разгаре она нарисовала несколько рисунков. Почти машинально, доверяясь руке и внутреннему напору. Вот когда все на листах запылало, зажглось, окрасилось пурпуром и чернотой пожара!

Она прекрасно понимала, что лучше не вступать в спор со своим безумием. От спора оно лишь сильнее разгорится. А так, глядишь, и само собой утихнет, пройдет…

Она позвонила все тому же Грише Элькину.

– Так мы, Григорий Осипович, неудачники? – язвительно начала она. (Ей просто необходимо было выплеснуть накопившиеся эмоции.)

– Кто вам сказал? – Гриша возмутился с преувеличенной горячностью.

– Ваша Катя, причем с ваших слов!

– Она меня не так поняла! Напротив, я ценю ваш талант, Олечка, и Борис Евгеньевич…

– Да ладно! – рассмеялась Ольга. – Речь не о том. Может, и неудачники, кстати. Как-то это честнее в нынешней жизни. Все кругом удачники, бизнесмены, олигархи, любимцы счастья… Мне нужен адрес Немо. Он ведь тоже неудачник, как думаете?

– Зачем вам, Олечка? Неудачник – это про него слабо сказано. Он сумасшедший! Вторая женщина от него уезжает за одну неделю. Катя мне о нем такого наговорила!

– Ваша Катя просто интриганка! Попыталась вас поссорить с нами. Поссорила вас с вашей Маечкой… – (Ольга запудривала ему мозги.)

– Мы уже помирились! – сообщил Гриша с радостным хихиканьем. – А Катя уехала. Терроризировала нас с Маечкой звонками и визитами. Даже к вам явилась и наговорила на меня… Она тоже сумасшедшая!

– Адрес! – напомнила Ольга решительным тоном.

И Гриша назвал ей улицу, дом и квартиру. Но идти туда следует только вдвоем с Борисом.

– Конечно, с Борисом! – весело проговорила Ольга. (Как легко она стала врать, а ведь всегда предпочитала говорить правду!)

Днем Борис прилег вздремнуть, а Ольга сказала, что выйдет прошвырнуться. В квартире душно.

– Не заблудись! – крикнул Борис вдогонку. – Возьми мобильник, позвонишь, если что. Я встречу.

– Угу.

Какой благородный, тонкий, какой заботливый человек ее Борис! Чего же еще ей надо?

Она бежала к улице, названной Гришей. Недалеко от мола. Каждый день они с мужем по ней проходили.

Может, его нет дома? Может, он не откроет? Может, Катя еще не уехала, а только собирает вещички?

Но Ольгу несло. Наплевать ей было на все. Если не попытается с ним встретиться, взорвется от странных, противоречивых, бурных чувств, в которых лучше не разбираться.

А так – увидит, снова увидит эту старую больную развалину, полуживого ипохондрика, и само собой, само собой все пройдет.

Лучше всего испытать отвращение. Гадливость. Брезгливое чувство. Лучше всего испытать именно это! Еще Овидий, кажется, советовал, чтобы разлюбить, представить что-то очень гадкое, что произошло с возлюбленным. (Боже, неужели ей мало того, как они его вели, полуживого, бессловесного, после падения с лестницы и как Борис, передавая его Грише, брезгливо отстранился? Неужели ей мало?!)

Она решительно позвонила, не давая себе опомниться. Шаркающие старческие шаги. Дверь медленно, издавая противные ржавые звуки, отворилась.

Она увидела только глаза. Только два прежних горящих глаза, устремленных на нее.

– Оля?

Он говорил теперь тихим, надтреснутым голосом, глухим и сиплым, но интонацию она узнала.

– Яся? – проговорила она и внезапно очутилась в его объятиях.

Он, этот старый и, казалось, почти мертвый человек, поднял ее легко, как перышко, и понес. С ее глазами что-то определенно случилось – она никак не могла представить его теперь тем неопрятным стариканом, который встретился ей на дороге. Теперь он тоже был небрит, но это ему почему-то шло, добавляло мужественности.

Он принес ее в гостиную и положил на диван.

– Подожди. Я приму душ. Это быстро. – (В его сознании, судя по всему, время сместилось, и их новую встречу словно не разделяла бездна прожитых отдельно лет.)

Она хотела сказать, что он сошел с ума. Что она замужем. Что пришла для другого. Но и с ее головой что-то сделалось. Все помутилось.

– Да, вот свежие простыни. Хозяйка оставила.

Ольга послушно, как загипнотизированная, постелила на диван свежую накрахмаленную простыню (Тут еще их крахмалили – какая патриархальность!)

Может, убежать? Она любит своего мужа! Этого человека она не видела много лет! И не вспоминала о нем! Это похоже на бред, страшный сон…

Он вошел в дверь совершенно голый. Он и прежде, несмотря на боязнь близости, любил демонстрировать перед ней свою наготу.

Ей тогда чудилось в этом что-то мазохистское, что-то от древних библейских времен, когда наготы еще стыдились. Когда она еще не мозолила глаза на экранах и на обложках журналов. Когда царица Мелхола могла попенять мужу, царю Давиду, что он, танцуя, заголялся перед всем народом. Когда тот же Давид прельстился наготой чужой жены, увиденной им с крыши купающейся.

Нагота была священна, соблазнительна, пагубна…

…Некогда он был стройным и поджарым, со втянутым животом. Теперь живот отвис, он располнел. Волосы на груди поседели.

Но что-то и впрямь сделалось с ее глазами. Он ей и теперь понравился.

– Ты красивый, – сказала она, преодолевая горловой спазм. – Ты очень, ты очень…

Он с таким нетерпением схватился за ее блузку, что посыпались мелкие декоративные пуговицы.

А когда-то он просто умолял ее ничего не снимать – он ведь не железный!

– Боже мой, мы не зашторили окна! – вскрикнула она.

В комнату и в самом деле пробился яркий солнечный луч, всю ее залив светом.

– Ты стала еще прелестнее, – тихо, на глухих, вибрирующих тонах проговорил он. Разве мог кто-нибудь, кроме Яси, сказать ей это, да еще с такой невыразимой нежностью?!

Может, все это было в фантастическом сне? С какими-то другими людьми?..

– Я когда-то догадывался, что так будет. И боялся. А теперь… теперь я уже словно за чертой жизни. Теперь мне уже ничто не страшно! Ты – первая за много-много лет.

– А Катя? А Алла?

– Кто это? – с изумлением спросил он. Неужели он и в самом деле напрочь о них забыл?

Надо было уходить. Борис мог ее хватиться. Но зачем ей теперь Борис?

– Хочешь, я останусь с тобой? Хочешь? Ну скажи!

Он молчал. Потом пробормотал, раскрыв до того закрытые глаза: