Александр Тарнорудер - Ночь - царство кота Страница 31

Клетчатая рубашка, озираясь, выплыла на поверхность.

На счастье Катерины прямо напротив будок остановился частник, высаживая пассажиров, и она, не дожидаясь расчетов, влетела в «жигуль» с левой стороны, не обращая внимание на шарахнувшийся в сторону троллейбус.

— Большая Ордынка! Пожалуйста! — взмолилась Катерина, и водитель сорвался с места, как ошпаренный — одного опытного взгляда в зеркало ему хватило, чтобы понять, что пахнет хорошим заработком.

— Госпожа Фридман, вы хоть знаете, что сейчас творится в Москве, да и вообще в России? — спросил служащий посольства, выслушавший ее историю, надо отдать ему должное, не перебивая.

— Что творится?

— Да черт знает, что творится, рубль упал вдвое, стоял-стоял год почти, а сегодня упал. Вы хоть можете себе представить, что значит, когда, скажем, было у вас в кармане сто рублей, вы на них месяц жить собираетесь, а их вдруг половина осталась, и что вам еще две недели делать — не представляете, и никто не представляет. Целая страна не представляет, да еще такая, как Россия.

— Могу, — Катерина могла хорошо себе представить, как шекель падает за ночь не на десять процентов, как бывало, а на целых пятьдесят, и им нечем платить за квартиру, или еще того хуже, нечем возвращать за нее ссуду.

— А я думаю — не можете, — молодой человек в желтом попугаистом клетчатом галстуке поднялся с кресла, — идемте.

Он завел Катерину в небольшой холл и включил телевизор. На экране толпа осаждала запертую дверь какого-то банка. Картинка сменилась на другую, аналогичную, потом еще раз, и еще раз. Катерина поняла, что действительно в Москве происходит что-то странное.

— Ну а мне-то как быть? — спросила она упрямо.

— А никак — поезжайте домой и не волнуйтесь так, скорее всего, это вам показалось.

— Ничего себе, показалось! Я что, из психбольницы сбежала? — закаленная израильской действительностью Катерина не собиралась сдаваться. — Я хочу говорить с офицером безопасности посольства. Если вы не понимаете, то может, он меня поймет.

— Его сейчас нет, вам, возможно, придется ждать до позднего вечера, да он вообще может здесь сегодня не появиться.

Ну-ну, подумала Катерина, я так клиентов к директору отделения банка не пускаю — плавали, знаем, не на тех напали.

— Я, знаете ли, подожду, здесь посижу, на диванчике, и посплю, если надо.

— Это — как это, поспите? Не положено посторонним в посольстве находиться.

— По-моему, это вы посторонний, а я гражданка Израиля, и из Израильского посольства, когда я прошу помощи, меня выставить никто не может, а если попробует, то в Израиле суд есть, и совсем не такой как в вашей России. — Катерина шкурой почувствовала, что попала в точку, не просто в точку, а в самое яблоко.

Галстук потерялся, и что делать дальше, просто не представлял.

— Шалом, — прозвучал сзади голос без малейшего налета акцента, и Катерина поняла, что дальше будет легче.

— Привет, — ответила она нейтрально.

— Я хочу поговорить с гверет на четыре глаза, — русский был тоже почти без акцента, но Катерина не удержалась и засмеялась.

— Знаю, что не правильно, просто слово забыл, улыбнулся стриженый по короткой моде ШАБАКа (полубокс и спереди покороче) парень.

— Наедине, — поправила его Катерина.

— Правильно, наедине, — полубокс сделал галстуку презрительное по израильским меркам движение рукой. Я слышал ваш рассказ, вы извините наши правила, но мне кажется, что вы сильно ошибаетесь, к тому же, у вас сильны предрассудки против палестинцев — наших партнеров, кроме всего прочего, по мирному процессу.

Катерина ждала продолжения.

Полубокс ждал ее реакции.

Не дождавшись, полубокс продолжал:

— Послушайте, вы, наверное, «русскую» прессу в Израиле читаете, так ведь? А она к палестинцам не слишком расположена. Но ведь существует и другое мнение. Вы ведь не будете отрицать, что существует в нашей стране совершенно другой взгляд на конфликт и отношения с палестинцами?

Катерина помотала головой.

— Правильно, — полубокс перешел на иврит, — я проверил по компьютеру: госпожа Татьяна Черноус действительно получила у нас визу на въезд в Израиль с целью лечения, по официальному приглашению Набиля Абуда, жителя автономии, женатого, отца пятерых детей, не состоящего на учете в органах (он так и сказал: «в органах»), в прошлом учившегося в Москве.

— Но…

— За нее, как положено, внесен денежный залог, куплен обратный билет…

— Без даты!

— Да, без даты, но срока лечения никто не знает, даны нотариальные гарантии и оформлена страховка, как положено…

— И вы верите в эту туфту!!?

— Послушайте, Катер-рина, вы изначально предполагаете в арабах врагов, не так ли, а что, если далеко не все — враги, и также, как вы и я, способны на добрые чувства, переживания, заботу о ближнем? Представьте на минуту, что приглашает Татьяну Черноус не араб Набиль, а еврей Миша, тоже с ней учившийся в институте. Можете? Ведь тогда все нормально, никаких вопросов?

— Не могу!

— Почему?

— Нет у еврея Миши таких денег, Татьяну Черноус в Израиле лечить, ему бы за квартиру расплатиться, а у Набиля — и подавно нет.

— Зато у автономии есть, но и они тоже не дураки, на Черноус у них большие планы имеются, мы проверили по своим каналам, гуманитарную кампанию развернуть. В смысле рекламы нам, кстати, у них есть чему поучиться.

— А если они бомбу в самолет, вместе с Танькой Черноус? Хорошая реклама получится, а?

— Знаете, я все-таки верю в отряд безопасности Эль-Аль, это годами доказано. Кстати, с ней еще двое человек летят, знакомые этого Набиля.

— А сам он? — Катерина непроизвольно улыбнулась.

— Сам он летит на неделю раньше, двадцать третьего.

— Вот видите!

— Ничего я не вижу, хватит глупостей. То вам преследователи мерещатся, то заговоры везде, меньше газет надо читать.

— Двадцать третьего, говорите?

— Да.

— Спасибо.

Катерина вышла из посольства со сложившимся решением менять билет на двадцать третье. Пусть родители и обидятся — придумаем что-нибудь.

15

Юсенеб поежился от холода. Сырости не ощущалось, а то бы его старым костям пришлось совсем плохо. Но и без того несколько часов, проведенных в подземелье, отобрали последнее тепло состарившегося тела. По щекам его катились слезы, он понял, что в этот самый час окончена его миссия в этом мире, что исполнено предназначение, данное ему богами. Таинство посвящения совершилось, и ничто более не удерживало его на бренной земле, но ему выпала честь, недоступная смертным, наблюдать это таинство, ЕГО выбрали боги быть рядом с Хори и пройти с ним начало пути. Он, Юсенеб, знал Хори с рожденья, он всегда находился рядом, он отдал этому мальчику остаток своей жизни. А теперь он стоял рядом с Посвященным, не богом, конечно, но поднявшимся над миром людей, и в то же время все тем же шестнадцатилетним мальчишкой. Царь чужой земли — ЕГО избрали боги Египта, и может, в награду, пошлют они той забытой земле удачу, а ему самому уже ничего не надо, ему довольно лишь мудрости, дарованной щедрой рукой Осириса.

Лишь неясная тревога не давала покоя — справится ли Хори со своей ношей, устоит ли перед соблазнами мира? Едва заметно забрезжил проем в дальней стене. Хори, оглянувшись на Юсенеба, стряхнув оцепенение, медленно двинулся вперед. Сам Осирис говорил с Хори, принял его как собственного сына, и дал ему покровительство и путеводный Орион. Но понял ли Хори язык богов? Даруя СИЛУ, боги берут взамен ЗАЩИТУ. Он, Юсенеб, был до поры защитой Хори, а теперь он может помочь лишь словами. Хори все увереннее продвигался вперед по тоннелю, по ступеням, ведущим теперь вверх. Повеяло теплом, и скоро они увидели слева и сверху еще один проход, манивший свежим воздухом, но Хори, не колеблясь, выбрал продолжение в толщу, где стены обозначились огромными каменными блоками. Подъем прекратился, мягкий свет сиял все сильнее, и за ближайшим поворотом их глазам открылся зал, шириной около пяти и длиной метров в пятнадцать. У противоположной стены, окруженный грубо отесанными плитами, стоял черный гранитный саркофаг, а далее, в нише, четыре церемониальные вазы.

Юсенеб со вздохом присел на плиты. Он слышал когда-то от бродяг легенду о черном саркофаге Великого Кафре, но принял за обычные сказки, и теперь, под конец жизни, Боги, как-бы в насмешку, еще раз дают ему убедиться в собственной глупости. Эта мысль развеселила Юсенеба. Он, вдруг понял, что вместе с миссией избавился от огромнейшей ноши, что все это время он был ответствен за Хори, а теперь Хори одинок пред богами.

— Садись и ты, — нарушил долгое молчание Юсенеб, но Хори не спешил последовать совету.

Он обошел саркофаг и преклонил колени перед вазами.

— Огнем в ночи мы произносим имя, святое и древнее, — пробормотал Хори, и светильники ответили ему желтыми языками пламени.