Анатолий Азольский - Легенда о Травкине Страница 31

— Пьянство?..

— Не строй из себя трезвенника. Уж когда-нибудь да где-нибудь ты рюмочку пропустил. Этого достаточно.

— Великолепно... Оторванность от жизни коллектива?..

— А как же иначе. Сидишь на 35-й, а где народ? Народ твой, настройщики, на четырнадцати площадках полигона. Оторвался, слов нет.

— Огульное отрицание?

— Так это что-то вроде цвета волос при охоте на рыжих. Есть словосочетания, ничего не выражающие, ничего в себе не несущие, но обретающие политическую значимость, будучи к некоторым предметам приложенными. Что-нибудь да человек отрицает, криминалом это не сделаешь. Но огульное отрицание — это уже плохо, огульно отрицать может только плохой человек.

— Чудеса... Использование государственного имущества в корыстных целях?..

— Две машины у тебя, хоть раз да съездил в ларек или столовую. Мой заводской «Ан-2» не раз брал, с моего ведома, конечно, этот грех на себя беру.

— Да не брал ни разу! — весело удивился Травкин.

— Так возьмешь, когда туда-сюда мотаться будешь, комиссия по доносу не на 4-й площадке заседать станет!

— Ну и ну... Засорение кадров...

— Лучше меня знаешь: Воронцов и Родин. Ни друзей у них, ни заступников, зато врагов полно. Эти архаровцы на весь полигон прогремели. Воронцов — настоящий эсэсовец. В парткоме зыкинского НИИ лежит интереснейший документ, жалоба одной дамочки на твое самоуправство. Уверяет, что выселение с 35-й площадки напоминает ей осень 1943 года, когда ее семью немцы выбросили из дома. Родин к тому же неуч, прохиндей и вор. Понимать буквально это не следует. По чужим карманам твой Родин не прохаживался, но сам посуди: в течение нескольких лет быть фактически заместителем главного конструктора — и сидеть на окладе старшего техника?

— Ну и ну... — Травкин улыбался, как бы дивясь могуществу человеческого разума. — А как насчет аморального поведения?.. Женщины?

— Упаси Бог, — отмахнулся от легкомысленной версии Куманьков. — Совращение несовершеннолетней. Принуждение к сожительству лица, не достигшего половой зрелости.

Выразительным поднятием бровей Травкин углубил то, что говорила его улыбка: да, разум всемогущ, но существуют и пределы, те железобетонные факты, надолбы и колючки здравого смысла, что преграждают путь скользкому, изворотливому и прожорливому вымыслу. Однако Федор Федорович продолжал смотреть на Травкина в упор, открыто и честно, и палец его продолжал держаться на какой-то закорючке в раскрытом блокноте, словно придерживая закорючку, будто опасаясь, что она безвозвратно улетит с бумажного листа в небо.

— Надя Федотова, — с нажимом произнес он. — Которую ты оставил на площадке для известных утех. Утехи с которой продолжил на 4-й, в домике, чему и свидетели есть. Которую обесчестил и выгнал. И крупным денежным подарком заткнул ей рот. Имеются и вполне официальные документы на сей счет. Вернее, будут.

После длительной паузы, достаточно насытившись молчанием Травкина, Федор Федорович снял палец с загогулины в блокноте, сунул блокнот в карман, куда-то под бороду, считая пункт о Федотовой закрытым, а текст официального уведомления — согласованным. Еще раз глянув на Травкина, застывшего в каменной неподвижности, он с дружеской теплотой сказал:

— Уж не подумал ли ты, будто я сам верю этой чуши?.. Нет, конечно. Прекрасно знаю, что с девчонкой ничего не случилось. Я, кстати, говорил с Федотовой. Прелестная девушка, высокого мнения о тебе. Но что поделаешь. Все — спектакль, роли расписаны, сценическая площадка такая огромная, что не поймешь, где реальная жизнь, а где картина третья действия второго. Зрителям еще можно шушукаться, опаздывать после звонка, дремать, но там, на сцене, отсебятина запрещена. Там, правда, временами в абсурд впадают, тогда-то и раздается совет: давайте-ка по-человечески. А то зрители не только разбегутся, но еще потребуют денежки за билеты.

Травкин понемногу оживал. Вымученно улыбнулся.

— Конечно, — произнес он вяло. — Федотовой, правда, восемнадцать лет уже. Однако это не тот возраст, чтобы таскаться по комиссиям и отвечать на вопросы, способные сбить с толку и более взрослых людей. Не подставить ли вместо нее другую фигуру? Ну, скажем, аспирантка университета в Ташкенте, американка, что немаловажно, Мэри Джонсон. Это была бы хорошая приманка.

Федор Федорович отмел эту кандидатуру немедленно.

— Мне понятно твое желание выгородить Федотову. Но то, что предлагаешь ты... Нет, этот политикосексуальный демарш явно не к месту. Да и рискован. В прошлом году двоюродный брат мой, доктор географических наук, океанограф с мировым именем, собирался уйти в годичное плавание на океанографическом судне, уже оформил все документы, уже вещи во Владивосток отправил — и все-таки на борт не попал! Какая-то скотина отправила цидульку в органы: брат будто бы купил доллары у пятого секретаря американского посольства. Чушь, дичь, какие доллары, какой пятый секретарь, пятых секретарей вообще нет, и все это знают, и все же цидулька сработала, на ней же входящий номер поставлен был, какие-то меры предпринимать надо было, и брат так никуда и не поехал, хотя полная лживость цидульки была ясна каждому в этих органах!.. Нет, Вадим, вариант с американкою отпадает. У тебя «Долина», не забывай.

— Неужели так обязательна женщина?

— Баба нужна! Баба! — разволновался Куманьков. — Женщина здесь просто необходима! Надо же учитывать ханжество всех комиссий. Женщины в комиссиях, увидев твою Надю, сразу представят себе обесчещенными своих дочерей. Это — с одной стороны. С другой — возмутятся тем, что переспал-то ты с Федотовой, а не с ними. Таковы уж бабы, поверь мне. Меня трижды обвиняли в сожительстве с девчонками, уж я-то знаю баб. И мужчин тоже. Никому ведь в комиссиях не хочется копаться в сложнейших вопросах экономики и планирования, никому не хочется раздувать обвинение до пузырей, которые могут лопнуть от случайного дуновения ветерка. Все внимание концентрируется на аморальном поведении того, кто захотел вдруг что-то новое ввести в практику хозяйствования. Это — закон. Он тем более приложим к тебе, что в резерве у потенциальных доносителей есть козырной туз, похлеще «огульного отрицания» карта.

— Что же именно?..

— Отрицание руководящей роли КПСС — ни больше ни меньше. На «Долине» у тебя даже партгруппы нет. Ты вообще два года уже не бывал на партсобраниях в монтажке. Секретарь парткома признался, что магическая справка «Коммунист Травкин отсутствует по уважительной причине: выполняет важное правительственное задание» звучит на всех собраниях, у представителей райкома души млеют. Да понимаю я, понимаю, — досадливо отмахнулся он от протестующего взгляда Травкина, — понимаю и знаю, что на «Долине» всего два коммуниста, ты и мой механик Спиридонов, но опять же ты забываешь о спектакле, в нем многое по-древнегречески табличками обозначено, декорации убогие донельзя, жанр такой... Тебе известна биография Сергея Павловича Королева? Так ему среди прочего вменяли уничтожение опытной летательной установки, хотя установка невредимой стояла в сарае и следователи щупали ее. И все равно вменили. Так что будь бдителен. Потому что кроме упомянутого есть не менее устрашающие таблички. Как тебе, кстати, понравится такое: издевательское отношение к теории и практике колхозного строительства в СССР?.. А?.. Намекну. Твой заместитель Родин в конце апреля перед началом сеанса в кино громогласно объявил: «Колхозы наконец-то самоликвидировались!..» Понимаю — анекдот, знаю, какие колхозы имел в виду этот стервец, но табличка-то уже выставлена!.. Слушай, ты не обиделся?.. — забеспокоился он, участливо глянув. — Я что-нибудь не то сказал?

— Все то, — кивнул Травкин и улыбнулся. — Все то, Федя. И то, что ты именно со мною обговариваешь текст будущего... э-э-э... уведомления. Все то, все правильно. Я думаю, это свидетельствует о дальнейшем расширении демократических основ нашего общества. А также о сплочении вокруг целиком и полностью.

Он медленно встал и подошел к окну, к плотной металлической кисее, заменявшей стекла и почти прозрачной. Идиллическая картина знакомого реального мира открылась ему. Обеденный перерыв кончился уже давно, из магазина бежала телефонистка с банкой персикового джема, о джеме прокричав подруге, к магазину устремлявшейся. Вращалась ближняя антенна, явно в нарушение плана профилактических работ, на сегодня антенных дел мастера назначили себе осмотр шарового погона, но весть о прибытии шефа заставила их изображать кипучую деятельность, для чего вращение антенны более чем подходило. Артемьев появился, всегда казавшийся великаном, и солдат, вдалеке появившийся, не бросился наутек, завидев полковника, а, застыв изваянием, ждал слова, замечания от Артемьева, худого или хорошего, все равно, лишь бы услышать, лишь бы полковник отметил службу его, солдата, в этом гарнизоне, под этим небом, и, чтоб уж отмечание произошло наверняка, солдат лихо выкинул в локте согнутую руку, приложил к виску, и Артемьев так же четко приложил, без фатовской небрежности старшего начальника, вынужденного от подъема до отбоя так вот помахивать правой конечностью. Из окна видна была и дорога от площадки к «Долине», и дорога эта была уже перекрыта: предстоял пуск ракеты, — санитарные и пожарные машины заняли свои места, ферма с нацеленной ввысь ракетой высматривалась хорошо, надежно, и Травкин с секундомером в руках ждал, и щелчок запускаемого секундомера поднял со стула Куманькова, он подошел к окну, встал рядом с Травкиным, плечи их соприкоснулись, все то, что призвало Куманькова сюда, на 35-ю, забылось, два знатока ракетного дела увидели желтый дымок ускорителей, резвый ход подброшенной вверх ракеты, начавшей затем валиться набок, в нерешительности застывшей, чтоб резко, с набором высоты, вильнуть вправо и стремительно, словно ее снизу потянули за привязанный к ферме поводок, броситься к земле. Щелкнул секундомером Травкин, щелкнула и крышка часов Куманькова, но не тех, что наигрывали душеспасительный мотивчик, а деловых; Травкин и Куманьков одновременно издали вздох разочарования. Еще один щелчок дал возможность определить расстояние от них до места взрыва, происшедшего далеко за зданием «Долины»: здание находилось в мертвой зоне, и сама «Долина», чтоб не быть пораженной неудачными пусками учебной батареи, уже не могла быть перенесена ни на полкилометра в сторону, учебная батарея тоже, дорога тоже не могла не перекрываться, и жалобам на батарею, которая мешала площадке сообщаться с «Долиною», штаб полигона отвел вместительный шкаф, новую же дорогу никто и не собирался строить, потому что все эти годы «Долина» мыслилась временным объектом, но на дорогу-то и бросил иссякавшие силы свои Павел Григорьевич Базанов, влез в канительные дрязги, исписал горы бумаг, обуреваемый жаждой деятельности, и не «тумблер — ногою» выбросил его с 35-й площадки, а одолевший его старческий зуд к сочинению входящих-исходящих по поводу технической и психологической несовместимости двух радиолокационных станций.