Andrew Лебедев - Проститутка Дева Страница 31

– Ты питбулей любишь?

– В каком смысле? – спрашивает, и смотрит на меня нагло.

– А в том смысле, что у меня питбуль. Любит он блатными шеями хрустеть.

– Не понял.

– Все ты понял! Повторить?

– Повтори, пожалуй, я, правда, не понял, о чем ты.

– Любит, говорю, мой питбуль шеями директорских сынков хрустеть. Врубаешься?

– Да теперь врубаюсь, – отвечает Карабас. – Только это для меня не аргумент. Ты, Вова, если на моего отца намекаешь, на его положение во всем этом, тогда ты – зря. Я сам по себе. – И нагло на меня смотреть продолжает. Понятно, как он сам по себе! Я ему в тот раз больше ничего не сказал, но, ясно, осадок у меня от этого разговора остался. Неприятный осадок…

Как, блин, доставал этот режиссер! Заставлял меня перед камерой карячится.

Переодевать их шмотки туда-сюда. Как сигнал, так стаскивай с себя все и переодевайся по новой.

Я говорю Владу:

– Достали вы меня своими шмотками. Вон пусть Карабас с Бармалеем переодеваются по двести раз перед камерами, а мне это дело не по кайфу! Вы мне тренажеров не принесли, как я просил. Музыку, какую я люблю, нельзя включать громко!

Материться тоже нельзя! Короче, я блин, переодеваться не буду.

Влад морщиться начал, недовольным тоном сказал:

– Черт тебя подери, Вован! Вот если бы рейтинг у тебя поменьше был, то я тебя вышиб бы с шоу сразу, без разговоров. Но зрителей ты цепляешь, объясняться придется перед зрителями, куда ты делся!

– Ну вот! Короче, решили тогда. Я карячиться штаны туда-сюда снимать-одевать не буду. Пусть вон Бармалей на себя возьмет переодеваний за меня. Я с ним договорюсь.

– Неужели ты не понимаешь, что большую роль играют спонсорские деньги!? В нашем случае это фирма "До-До"! – застонал Влад.

– Знаю я, знаю вашу долбанную фирму! Тока о ней и слышу каждый день.

И вот тут вмешалась Алина. Она все с Владом крутилась, хрен знает, кто такая, но симпатичная баба.

– Володя, – сказала, – ты парень у нас на шоу самый выдающийся.

Я на нее подозрительно так глянул, и прикололся:

– Чё это вы меня лечите? Самый у нас выдающийся это Карабас! Вон он как по-французски с Русалочкой хреначит! Тока трещит!

– Да нет, Вова, – пояснила Алина. – Ты не так меня понял! Ты самый фигуристый на шоу. Самый накачанный! Ты подумай, когда ты переодеваешься, на тебя ж девчонки всей страны смотрят. На твои мышцы, как там они называются, забыла…

– Бицепсы, трицепсы. Ну, это основные группы мышц, – сказал я.

– Во-во! – продолжила Алина. – А ты хочешь лишить телезрительниц удовольствия тебя лицезреть во всей красе. Не на серьгу же Бармалея им любоваться.

Я прикинул и ответил:

– А чё, это правда. В этом есть кайф, я как-то и не задумывался. Может, мне вообще в одних плавках ходить?

– О нет! – закричал тут Влад. – Это будет всех выбивать из ритма. Это драматургично! Это уже абсурдизм!

– Да ладно, – успокоил я его. – Хрен с вами, буду ваши до-довские шмотки переодевать.

Когда я рассказал о нашем разговоре всем, то Русалочка первая так подленько заулыбалась, я спросил чего она рожи корчит, а Танька-Шапка мне за нее ответила:

– Нашей Русалочке главное в мужчине мозг! Точно, Русалочка?

Та головой кивнула, типа – да. А тут ещё Бармалей вклинился:

– Да тебя, Волк, чисто на понт взяли, не понял, что ли? Они тебя чисто развели, чтоб с тобой в конфликт не вступать. Эта Алина так повернула, что ты теперь с кайфом, а не с тупой кислой мордой будешь перед камерами переодеваться!

Психология! Понимать надо.

Я разозлился не слабо, если бы не Танька, то я б точно заехал Бармалею в торец.

– Ва-ау! Бармалеюшка, а ты нашему Волчарику уж не завидуешь ли? – сказала она.

Бармалей оправдываться начал:

– А чему тут завидовать? Каждый может накачаться. Особенно легко получается у тех, у кого голова – сплошная кость и места для мозга в ней нет.

Я усмехнулся:

– А ты, Бармалей, накачайся, потом и побазарим!

Я бы еще эту тему поперетирал, хотел предложить Бармалею посоревноваться, кто сколько раз от пола на кулаках отожмется, но сбили меня! Русалочка с Ваней-Карабасом, как начали чего-то лопотать по-французски и хихикать, так я сразу с темы сбился.

Вот они меня в тот день достали, по полной!

ГЛАВА 9.

1.

Толик Борщанский заканчивал юрфак в одно время с нынешними руководителями страны…

Только вот непруха: не Ленинградского университета имени Жданова, а МГУ. Может, поэтому и не поднялся выше восьмого этажа в первом административно-студийном блоке, хотя любому известно, что даже первый граунд-флор здания на Старой площади, где теперь заседают питерские счастливчики, повыше будет и шестнадцатого этажа в Останкино.

Но в те года, когда Толик через день, а порою и через два с ленцой ходил на лекции по гражданскому и уголовному праву, чаще пребывая в пивном баре в Столешниковом переулке или в таком же заведении на Киевской, в те года Толик полагал себя счастливым избранником небес.

А как же!

Коренной москвич, сталинская квартира на Соколе, за родителей не стыдно, весь набор достатка брежневских времен: министерский распределитель с крабами и твердокопченой колбасой, загранкомандировки, а значит и джинсики, и японская видеотехника, дачка по Казанской дороге в Кратово, машинка, белая "Волга" – дизель, купленная на боны-сертификаты, после папашиной командировки в Монголию.

Да и сам определен родителями не в какой-нибудь там инженерный институтишко, а в университет на Ленинских горах!

Так что Толик смело и уверенно мог гордиться, заносясь перед рабфаковцами, производственными стипендиатами и всякой иногородней шушерой, проживавшей в общежитии.

Их было три дружка – Толик Борщанский, Лёвчик Дульчанский и Сева Бронштейн.

Тремя мушкетерами они себя не называли по причине скептического отношения к общепринятым ценностям. Они презирали все то, что любила толпа.

Поэтому они называли себя тремя деголясами.

Это пошло после того, как на первом еще курсе, на занятиях по французскому языку, отвечая по теме "ма фамий", моя семья, Толик Борщанский, вызванный к доске и не учивший канонического текста из пособия, начал и кончил примерно таким образом:

"Лорск жё т э Пети, ме парант иль сонт контон де муа, пар ске жё не бувэ па водка, не фюме па таба, не жуэ па о карт, не куше па авек пьютан… Э ментено ме парант иль сонт не па контон де муа, пар ске же суи деголяс…"** Молоденькая "француженка" вся до корней волос покраснела и… под общий хохот выгнала Борщанского с треском… из аудитории, чтобы не возвращался без разрешения декана.

Разрешение от декана Толик получил.

Но с тех пор сперва его одного, а потом и всех их троих, Толика, Лёвку и Севу, прозвали деголясами… ** (Когда я был маленьким, мои родители были довольны мной, потому что я не пил водку, не курил табака, не играл в карты и не спал с проститутками. А теперь мои родители не довольны мной, потому что я – гадкий) Рассказывая молоденькой аспиранточке грустную историю своих взаимоотношений с родителями, Толик привирал… Родители в нем души не чаяли. Но в чем-то по большому счету был и прав, внутренне полагая, что является гадким мальчиком, совсем не таким, каким хотели бы видеть его папа и мама.

И глумясь над юной француженкой с кафедры иностранных языков, Толик тем самым принимал симпатичную ему позу, рисовался этаким грязным поросенком, каким ему очень хотелось выглядеть в глазах общажной урлы и белой комсомольской гевони*** их факультета. ***урла, шпана, белая и черная гевонь – классовые прослойки советской студенческой молодежи по классификации известного фарцовщика Мунипова. Выше всех в обществе юных москвичей времен студенчества Толика Борщанского стояли фирмачи, то есть студенты и аспиранты из капиталистических стран. Далее, по убывающей, шли фарцовщики и белая гевонь – детки ответственных работников. Ниже шла черная гевонь – студенты в черных костюмах с галстуками и комсомольскими значками, карьеристы от комитета ВЛКСМ. Еще ниже – урла, то есть приезжие, провинциалы, живущие в общежитии. В самом низу студенческого общества – шпана – рабфак, стипендиаты направленные с предприятий.

Итак, Толику хотелось выглядеть гадким деголясом.

И он им стал. …

Обычно, от чего отпихиваешься, чего сторонишься – в то и вляпаешься.

Так и с Толиком произошло.

Презирал всю эту приезжую урлу со жлобской шпаной, а женился на приезжей, на немосквичке.

Втюрился, влюбился, запал…

Случилось это уже на пятом курсе, когда и мальчиком-то Толик уже был большим и в общем-то взрослым.

Звали ее Асей.

Ноги у нее были от груди. А грудь была просто атомной!

Когда Ася шла по коридору, и мальчики, стоящие возле расписания аудиторий, глотая слюнки глядели ей в след, стоящий тут же Толик, тоже пялясь на очаровательный развал ножек под обрезом Асиной мини-юбки, сто раз давал Богу клятву, что готов отдать все, что у него есть и когда-либо будет, за то, чтобы побывать там – в этом сладком развале.