Мария Галина - Медведки Страница 31

– Да, – сказал я, – на яхте было сыро. Я замерз. Подождите здесь, я выйду через двадцать минут.

– Но госпожа Левицкая занятой человек, – укорил шофер.

– Я ценю ее время, – сказал я, – я только отложу несколько деловых встреч, переоденусь и присоединюсь к вам.

– Ты все правильно сказал, – одобрительно щебетала Рогнеда, пока тянула меня за рукав к дому, – молодец. Так с ними и надо. Сейчас быстро я ценники посрезаю, одевай джинсы и пиджак...

– Надевай, – поправил я машинально.

– Не занудствуй. Я пробник в аэропорту зажилила, тоже Хьюго Босс, других не было, удачно получилось, мы сейчас быстро их опрыскаем, фумигатором вонять не будет, кроссовки у тебя так себе, ну ладно, с джинсами сойдет, будет такое кэжуал. Что еще у нас тут есть? Гольф, черный. Вот, его надевай.

Я безропотно натянул водолазку, хотя терпеть не мог, когда что-то сжимается вокруг горла.

– Черт, надо было ботинки тебе еще посмотреть, ладно, в следующий раз. Поедешь, с водилой этим осторожнее, он хитрый, лучше молчи, а начнет спрашивать, извинись, скажи, весь в новом романе, у тебя творческий приход, и пускай не мешает тебе обдумывать ключевую сцену. Паркер, паркер в нагрудный карман. Только чернилами не испачкай ничего. Вот так, отлично.

Она обошла меня противосолонь и одернула полы пиджака.

Я полагал, мы направляемся в здание городской Думы, белое и с колоннами, но «Мерседес» остановился у новых розовеньких корпусов Университета юриспруденции и международных отношений. Ну да, она ведь еще и ректор. Именно под ее рукой юрфак местного университета превратился сначала в институт, потом в университет, оброс корпусами, отрастил часовенку, напрудил бассейн, обзавелся четырехзвездочным отелем и теперь процветал, как хозяйство рачительного феодала. Она и была таким феодалом – о ее властности и деловой хватке ходили легенды. За своих она стояла горой, с недругами расправлялась беспощадно. Еще Левицкая славилась своей любовью к бриллиантам и тягой к безвкусным, но шикарным туалетам – для женщин ее статуса не столько недостаток, сколько почтенная традиция.

Вежливый шофер передал меня с рук на руки секретарше, молодой, но не слишком красивой, в деловом костюме и черных лодочках на низком каблуке, и она, стуча этими каблуками, провела меня по широкой мраморной лестнице на второй этаж. По пути она деловито и негромко что-то говорила в коммуникатор, слегка с придыханием, поскольку не прерывала движения. Высокое витражное окно отбрасывало на скромный грим секретарского лица то красные, то синие блики, зрелище по-своему завораживающее.

Около тяжелой двери с массивной табличкой она пропустила меня вперед, и я прошел через пустую приемную в ректорский кабинет.

– Я вас ждала, – укорила меня госпожа Левицкая.

Я сказал:

– Прошу прощения. Слишком спонтанное приглашение, я вынужден был отложить некоторые дела.

– Да-да, – она благожелательно показала волевым подбородком на кресло, – садитесь.

По-моему, ей понравилось слово «спонтанное».

Кресло было глубоким и неудобным, пришлось сесть на самый его край, я подумал, это специально так, чтобы посетитель с самого начала почувствовал себя неуверенно, наверняка она консультировалась у психолога производственных отношений, или как там они называются. Я огляделся, в кабинете было еще несколько стульев, у стены.

Я спросил:

– Вы разрешите?

Взял стул и подтащил его к начальственному столу. Она наблюдала за мной, прищурив подкрашенные глаза. Деловая женщина. Седина, слишком яркая помада, слишком крепкие духи.

И еще она нервничала.

Я уселся на стул, который был гораздо удобней кресла, и молчал.

Она зажгла тоненькую сигарету, затянулась, сломала ее в пепельнице. Я положил ногу на ногу, достал трубку и стал ее набивать. За неплотно прикрытой дверью было слышно, как секретарша беседует по телефону.

Она нажала на кнопку вызова. Секретарша прекратила говорить по телефону и заглянула в кабинет.

– Верочка, – сказала госпожа Левицкая, – закрой дверь поплотней и никого не впускай. Я занята.

– Да, Эмма Генриховна, – шепотом сказала Верочка и исчезла. Вместе с ней исчезли все наружные шумы.

– В последнее время я много о вас слышу, – сказала Левицкая наконец, – и с интересом слежу за вашей литературной карьерой. Буквально вчера перечитывала ваш недавний роман...

– Да? – доброжелательно спросил я. – Какой именно? «Синий свет»? «Мангазею»?

– «Мангазею», – уверенно ответила она.

– И как вам?

– Очень. Характеры, коллизии, все... психологическая достоверность... Вы талантливый человек. Мы были бы очень рады, если бы вы выступили перед нашими студентами. Или нет, пожалуй, следует поговорить о курсе лекций... о современной литературе, как вам это? Вы ведь понимаете, сейчас это очень важно. Мы их теряем. Навыки чтения пропадают, торжествует клиповое мышление, ну, не вам, человеку слова, мне это говорить! Этот их ужасный албанский язык, ктулху какой-то... Мы – процветающий вуз, мы можем себе позволить нанять лучших, ну, и платить им соответственно, разумеется. Молодежи надо прививать духовность, хорошему их учить, высоким отношениям учить, а кто сможет сделать это лучше вашего брата, писателя?

Ее пальцы нервно барабанили по столу. В плоть левого безымянного врезалось обручальное кольцо с косой полосой бриллиантов.

– Спасибо, – я выпустил красивый клуб дыма, который тут же развернулся в ленту и уплыл в сторону, – я обдумаю ваше предложение.

И опять замолчал.

– Кстати, насчет брата, – сказала она.

Специалисты по межличностным отношениям, те, что ее учили, были дилетантами. Обучая ее ненавязчиво и незаметно переходить к интересующей теме, они забыли сказать, что, когда человек говорит «кстати», это значит, он вот-вот скажет нечто, совершенно не относящееся к сказанному прежде.

– Сметанкин Сергей вроде ваш родственник? Я не ошиблась?

Она произнесла «Сметанкин Сергей» так, что я вспомнил: в незапамятные времена она вроде бы преподавала обществоведение в школе.

– К сожалению, нет, не ошиблись, – сказал я, и выпустил еще один клуб дыма. – Родственник. Дальний.

– А почему – к сожалению?

– Он несчастный, запутавшийся человек, – пояснил я, – истосковавшийся по теплу. Рано лишился родителей, тяжелое детство...

– Он вроде собирает родню.

Грудь в вырезе платья пошла красными пятнами. Чересчур глубокий вырез. Бриллиантовое колье, опять же. Ну почему она не наняла себе приличного стилиста? Вот, например, Рогнеду. Могу ей порекомендовать.

– Да, – сказал я, – об этом было в прессе. И не только в местной.

– В центральной? – насторожилась она.

– Нет. В сибирской.

Она с облегчением вздохнула.

– И вы идете? На слет родни?

– Да, конечно. И я, и мой батюшка.

«Батюшка» было уже явным перебором. Но само как-то выскочило.

Она опять замялась.

Потом собралась, стала жесткая деловая женщина. Женщины вообще легко меняют личины, эта вот тоже...

– Я вас очень огорчу, Семен Александрович, – сказала она, – очень. Вы стали жертвой ужасного заблуждения. Обмана. Я надеюсь, непреднамеренного.

– Да что вы говорите?

– Сергей не ваш родственник. Он просто не может быть вашим родственником.

– Почему? – очень удивился я.

– Потому что он мой сын, – сказала Эмма Генриховна.

Зазвонил телефон, она, не глядя, нащупала трубку и бросила ее на рычаг.

– Ну да, – она раздраженно потянула пальцем бриллиантовое колье, – в общем... у моего мужа... это останется между нами, я надеюсь, так вот, у него не могло быть детей. А я тогда с делегацией полетела в Чехословакию... тогда еще была Чехословакия... Ну и был один человек. Я не хотела, чтобы муж знал. И оформилась на курсы повышения квалификации. В Красноярск. На полгода. Вы не думайте, я следила за судьбой Сережи. То есть поначалу. Потом как-то... потеряла его из виду. Но когда увидела эту газету... Слишком много совпадений. И я навела справки. И здесь, и в Красноярске. Это он, сомнения нет.

– Ясно, – сказал я.

– Сначала я подумала, может, он откуда-то узнал? У меня тоже есть недруги.

– Испугались, что он будет вас шантажировать? – спросил я напрямик.

– Нет, что вы! То есть... да, испугалась. У меня достаточно уязвимая позиция. Но вы понимаете, я ничего не понимаю. Какие-то несуществующие родственники. Если бы он хотел меня шантажировать, вообще со мной встретиться... Я думаю, что... многие вопросы можно решить. Я бы ему помогла. Помогла с бизнесом. Поддерживала бы его.

– Эмма Генриховна, – спросил я, – вы чего хотите? Чтобы он признал вас матерью или, напротив, чтобы не признавал? Это же две разные вещи.

– Я готова его признать, – сказала Эмма Генриховна.

Вот это номер. Сметанкин, получается, никакой не аферист, никакой не убийца старушек, а просто псих. Самое банальное объяснение обычно оказывается верным. А если он просто псих, просто несчастный человек, несчастный отказной малыш, как он и говорил, это значит... это значит, что и Рогнеда никакая не авантюристка, никакая не зловещая сообщница, а тоже несчастная брошенная девочка... И сосед Леонид Ильич прав. А я не прав. Рикошеты, такие рикошеты.