Стивен Чбоски - Хорошо быть тихоней Страница 32

Короче, высадил он меня у дома. Обещал позвонить утром, если что-нибудь узнает.

Перед сном я кое-что для себя уяснил. По-моему, это важно. Я уяснил, что в течение всего вечера ни разу не испытал радости от того, что Крейг и Сэм расстались. Вообще никакой.

Ни разу не сказал себе: вот теперь, наверно, Сэм к тебе потянется. Все мои мысли были о том, насколько ей сейчас больно. Видимо, тогда я и понял, что люблю ее по-настоящему. Потому что я ничего для себя не выиграл и ничуть от этого не расстроился.

В гости к Биллу я шел с тяжелым чувством, потому что утром Патрик не позвонил. Мне было очень тревожно за Сэм. Я набрал их номер, но никто не снял трубку.

У Билла совсем другой вид, когда он не в костюме. Он меня встретил в старой университетской футболке. «Университет Брауна», какого-то линялого цвета. Футболка, а не университет.

Его девушка была в сандалиях и в симпатичном платье в цветочек. Подмышки не бреет. Честное слово! Похоже, им вместе очень хорошо. Я порадовался за Билла.

В доме у них уютно, хотя мебели совсем мало. Масса книг — я полчаса про них расспрашивал. На стене — их общая фотография студенческих времен. У Билла на ней длиннющие волосы.

Его девушка стала готовить обед, а Билл нарезал салат. Я сидел на кухне, пил имбирную шипучку и смотрел на них. На обед было какое-то блюдо из макарон, потому что девушка Билла не ест мясного. Билл теперь тоже не ест мясного. В салате, правда, попадались какие-то кусочки соевого бекона, потому что по бекону они оба скучают.

У них отличная подборка джазовых пластинок, и обедали мы под аккомпанемент джаза. Через некоторое время они откупорили бутылку белого вина, а мне дали еще банку имбирной шипучки. Потом у нас завязалась беседа.

Билл спрашивал меня насчет «Источника», а я отвечал, не забывая быть фильтром.

Потом он спросил, как прошел мой первый учебный год в старшей школе, и рассказал, упомянув все истории, в которые «погружался».

Затем он стал задавать вопросы насчет девушек, и я ответил, что по-настоящему люблю Сэм и хотел бы знать, что сказала бы автор «Источника» по поводу того, как я для себя открыл, что люблю ее.

Билл меня выслушал и замолчал. Прокашлялся:

— Чарли… Хочу тебя поблагодарить.

— За что? — спрашиваю.

— За то, что учить тебя было одно удовольствие.

— О… я рад. — А что еще было сказать?

Потом Билл выдержал долгую такую паузу и заговорил как мой отец, когда готовится к серьезной беседе.

— Чарли, — начал он, — ты догадываешься, почему я загружал тебя дополнительными заданиями?

Я только головой помотал: нет, не догадываюсь. А у него такое лицо сделалось. Я сразу успокоился.

— Чарли, известно ли тебе, насколько ты умен?

Я опять только головой помотал. Он говорил на полном серьезе. Даже странно.

— Чарли, ты один из самых одаренных людей, какие мне только встречались. Я не имею в виду учеников. Я имею в виду всех своих знакомых. Потому я и загружал тебя дополнительными заданиями. Ты это заметил?

— Кажется, да. Вроде бы.

Я смутился. Не понимал, к чему он ведет. Ну, писал я какие-то сочинения, и что?

— Чарли, не пойми превратно. Я вовсе не собираюсь вгонять тебя в краску. Я просто хочу, чтобы ты понимал: ты — необыкновенный… А завел я этот разговор только потому, что, сдается мне, тебе этого раньше не говорили.

Поглядел я на него. И смущение как рукой сняло. Но я почувствовал, что к глазам подступили слезы. Он со мной так по-доброму разговаривал, и я по лицу его девушки понял, что для него это важно. Только не понял почему.

— Так вот, по окончании этого учебного года я перестану быть твоим учителем, но хочу, чтобы ты знал: если тебе что-нибудь понадобится, если ты захочешь побольше узнать о литературе, да мало ли что, ты всегда сможешь обратиться ко мне как к другу. Я в самом деле считаю тебя своим другом, Чарли.

Тут я слегка захлюпал. По-моему, его девушка — тоже. А Билл — нет. У него был предельно собранный вид. Помню, мне захотелось его обнять. Но я никогда прежде такого не делал — Патрик, девушки, мои родные не в счет. Посидел я молча, не зная, что сказать.

А потом сказал так:

— Вы самый замечательный учитель, лучше у меня не было.

И он ответил:

— Спасибо тебе.

На этом дело и кончилось. Билл не стал требовать с меня обещание, что я непременно обращусь к нему на следующий год, если мне что-нибудь понадобится. Не спросил, почему у меня текут слезы. Он предоставил мне самому истолковать его слова и не стал давить. И это, наверно, было самое классное.

Через несколько минут настало время прощаться. Не знаю, кто определяет такие вещи. Наверно, это само собой происходит.

Пошли мы к дверям, и девушка Билла на прощанье меня обняла, что было очень приятно, если учесть, что мы с ней только в этот день познакомились. Потом Билл протянул мне руку. И мы обменялись рукопожатием. А я мимоходом все-таки его обнял, прежде чем распрощаться.

Ехал я домой, а в голове крутилось это слово: «необыкновенный». И я подумал, что после тети Хелен ни от кого такого не слышал. Я был очень рад услышать это снова. Потому что все мы, как мне кажется, просто забываем это сказать. Я считаю, каждый человек по-своему особенный. В самом деле.

К вечеру приедет мой брат. Завтра для всех — вручение аттестатов. От Патрика ни слуху ни духу. Я сам ему позвонил, но его опять не было дома. Тогда я решил пойти и купить всем подарки к окончанию школы. Честное слово, раньше просто времени не было.

Счастливо.

Чарли

Дорогой друг!

Только что приехал домой, на автобусе. Сегодня у меня был последний учебный день. И на улице хлынул дождь. Как раз когда я ехал в автобусе. В автобусе я всегда сажусь где-нибудь в середине, потому что слышал: впереди зубрилы, сзади дебилы, и я от этого начинаю нервничать. Интересно, как в других школах дебилов называют?

Короче, решил я сегодня сесть впереди и занять все сиденье. Как бы полулежа, спиной к окну. Чтобы смотреть на других ребят. Хорошо, что в школьном автобусе пристегиваться не надо, а то я бы не смог так развалиться.

Заметил я одно: как все изменились. В детстве мы в последний день учебы по дороге домой всегда в автобусе пели. У нас и песня любимая была: как я потом выяснил, пинк-флойдовская, «Another Brick in the Wall, part two». Но была еще одна песня, которая нам нравилась еще больше, потому что заканчивалась она ругательством. Там пелось:

…Звенит звонок в последний раз / И нам учитель — не указ /Долой учебник и тетрадь / На школу нам теперь насрать.

А потом все хохотали, потому что за сквернословие нам доставалось, но тут у нас был большой перевес в живой силе. По глупости мы не понимали, что водителю наша песня до лампочки. Ему бы развезти нас поскорее — и домой. Пообедать, выпить да вздремнуть пару часиков. Но в ту пору мы этого понять не могли. Зубрилы и дебилы были заодно.

Мой брат приехал в субботу вечером. За этот год изменился он еще больше, чем ребята в автобусе. Бороду отрастил! Как я обрадовался! Он теперь и улыбается по-другому, и ведет себя «галантно». Сели мы ужинать, и все расспрашивали его про универ. Папа насчет спорта интересовался. Мама — насчет учебы. Я все просил, чтобы он рассказал какой-нибудь смешной случай. Сестра нервно выпытывала, как там «вообще» и не грозит ли ей «студенческая пятнашка». Не знаю, что это такое, но думаю — пятнадцать фунтов лишнего веса.

Я ждал, что мой брат будет без остановки рассказывать о своих делах. Пока он учился в школе, так бывало и после важных матчей, и после всяких событий типа выпускного. Но в этот раз он, похоже, больше интересовался нашими делами, особенно тем, как у сестры прошло окончание школы.

Пока они болтали, я вспомнил того спортивного обозревателя, который упомянул моего брата. И так обрадовался! Рассказал нашим. И что получилось.

Папа сказал:

— Нет, вы слышали?!

Брат сказал:

— Честно?!

— Ну да, — отвечаю. — Я же с ним лично разговаривал.

Брат спрашивает:

— А что он конкретно хорошего сказал?

Папа говорит:

— Любая пресса — хорошая пресса.

Не знаю, откуда он это взял. Брат не унимается:

— А что конкретно?

— Ну, — говорю, — сказал, что для студента спорт — огромная нагрузка.

Брат кивает.

— Но зато закаляет характер. И еще сказал, что Пенсильванский университет проводит очень разумную политику спортивного набора. Тут он как раз тебя упомянул.

Брат спрашивает:

— А когда у вас был этот разговор?

— Недели две назад.

Сказал — и оцепенел, потому что припомнил другое. Ведь повстречал я этого обозревателя ночью в парке. И угостил сигаретой. А он пытался меня заклеить. Сижу как каменный, надеюсь, что пронесет. Но нет.

— Где ж ты с ним познакомился, солнышко? — Это мама спросила.