Станислав Говорухин - Повести. Рассказы Страница 32

— Это уже не важно.

Он наклонился к ней.

— Ты что, сказала ему?

— О чем?

— О нас. О чем же еще? — уже произнеся это, он понял, он вспомнил, в чем еще она могла признаться мужу.

— Нет, — сказала Катя. — Я не могла. После похорон? Слишком много потерь для одного человека. Это нельзя.

Митя позвонил на дачу днем, как они договорились, — никто не подходил к телефону. Он позвонил в городскую квартиру, и там телефон молчал. Митя решил обидеться, но вечером, когда сидел в гостинице за разоренным ресторанным столом с напарником и заводскими ребятами, его вдруг пронзило: а что, если беда, ведь она же гоняет на машине, как бешеная, да еще была в таком состоянии. Митя встал и вышел. Руки дрожали, когда набирал номер по пятнадцатикопеечному автомату. Он судорожно соображал, что делать, куда звонить, если и теперь не ответят. Тане? Даше? Он не знал номеров их телефонов.

— Слушаю вас, — отозвался мужской голос, такой спокойный, домашний.

В первое мгновение Митя подумал, что ошибся номером, что неправильно соединилось, но во второе мгновение понял, что не ошибся, что все соединилось очень даже правильно. Вот почему Катя была такая чужая в эти дни. «Слушаю вас», — сказал этот мерзавец. Никогда не предполагал, что это возможно с ним, в его, в их жизни — муж в командировку, а у жены любовник. Какая пошлость. Какая грязь. Он никогда не сочувствовал обманутым мужьям, высокомерно считая, что — сами виноваты, он посмеивался над ними, презирал. Вот и посмеивайся теперь над собой, презирай себя.

Не заходя в номер, никого ни о чем ни предупредив, Митя приехал в аэропорт. Он едва наскреб денег на авиационный билет.

…В Московском аэропорту он подошел к царькам автостоянки «такси» и только тут вспомнил, что у него нет больше денег. Взъерошенный человек, в галстуке, криво болтающемся на шее, с пятном побелки на рукаве, но при всем том совершенно трезвый. На него посмотрели с интересом.

— У меня нет денег, — сразу сказал он.

— Парень, это твои проблемы, — было сказано ему.

— Мне очень надо ехать.

— Всем очень надо.

— Мне надо! — закричал он. — Хотите, я на колени встану. А вот у меня часы, — он уже расстегивал браслет. — Я часы отдам.

— Часы-то какие? — заинтересовались.

— А хрен их знает, какие, — он уже протягивал часы.

— Иди туда, — указал подбородком один царек. — Надо ехать, значит, поедем.

Митя сел в машину, сжимая в кулаке часы.

Он им устроит. Он им покажет. Он торжествовал, предчувствуя их суетливый испуг, жалкие попытки оправдания, она будет беспомощно плакать, просить прощения, и он ее, быть может, простит, а этот похотливый ублюдок трусливо ретируется в ночь, прихватив с собой штаны. При мысли о снятых штанах Митя чуть не застонал. Шофер покосился боязливо — ночью на пустом шоссе с шизиком в машине — это тебе не двести грамм с перцем.

Сука, блядь, убью. Он с наслаждением подумал, как оттрахает ее в постели так, чтоб орала. И, кстати, о штанах — кто он такой? Уж не тот ли улыбчивый, бородатый виршеплет, которому она печатала? Едва ли, Катя сама жаловалась, что графоман, хотя, с другой стороны, при чем здесь литературные изыски? Странное чувство удовлетворения поднималось в нем: Митя был уверен, что измена жены давала ему власть над нею.

Он не стал подъезжать к самому дому, остановил машину в начале поселка, чуть ли не в поле, отдал часы и вышел.

Шофер с настороженным любопытством смотрел ему вслед. Какой-то псих ненормальный. А может, беда у человека какая. Он открыл «бардачок», где уже лежала пара наручных часов, и положил Митины туда же.

В доме горел свет. Посреди гостиной стоял давешний ханыга и тянул минеральную воду из горлышка бутылки. Он был в халате, распахнутом на голом теле, — в Митином халате, твою мать! Вода шумела в ванной комнате, и дверь туда была отворена. Она там, понял Митя, Катя в ванной.

Муж молча ждал, пока его заметит любовник.

— Ого! — изумился тот, заметив, наконец. — Уже?! — И быстро запахнул халат. — Как это ты лихо обернулся.

Митя растерялся. Все началось совершенно не так, как он рассчитывал.

— Катя, он все-таки примчался, — громко сказал Сергей.

— Что? — сквозь шум воды голос жены.

— Дорогая, у нас гости! — сказал Сергей.

Когда жена вошла, Митя поразился, какое у нее светлое, юное лицо. Увидев мужа, она тоже почему-то не испугалась, не устыдилась. Она почти обрадовалась, выдохнула с облегчением:

— Это ты. Хорошо. Как хорошо, что ты приехал.

Она заговорила быстро, виновато:

— Мне надо было раньше, но я не могла. Так трудно лгать, ты знаешь. Я старалась, но у меня не получилось. Ты видел, у меня не получается обманывать. Я не умею.

Этот ее виноватый тон очень не понравился Сергею. Чего уж так унижаться, житейское дело.

— Женщина, — строго сказал он, — иди в кухню. Человек с дороги. Должен отдохнуть.

Катя посмотрела на этого мерзавца снизу вверх, как на божество, вся лучась, сияя от счастья, и ушла.

— Митя, ты есть будешь? — спросила из кухни.

— Не буду, — буркнул Митя.

— Будет, — сказал Сергей, направляясь в спальню.

И тут Митя, наконец, опомнился.

— А что здесь вообще происходит?! По какому праву вы распоряжаетесь моей женой?

— Это уже не твоя жена. Это моя жена.

— И не смейте говорить мне «ты»! — тонким голосом вскрикнул Митя.

— Позвольте, я хотя бы частично оденусь, — и уже из спальни: — Кстати, мы ведь незнакомы. Меня…

— А я не собираюсь с вами знакомиться!

— …зовут Сергей.

— Убирайтесь вон из моего дома!

— Может, вы лучше…

— Вон отсюда!

— …выспитесь, а утром мы спокойно поболтаем о наших делах.

— «Наших»?! У меня нет с вами никаких дел. У меня с вами не может…

— Ну как хотите. Но ты же… пардон, Вы же в таком состоянии, что…

— Катя! — закричал Митя вошедшей жене.

— Не кричи так, Бога ради. Сейчас я тебя кормить буду, — она вытирала руки о полотенце. Вернулся Сергей, одетый, как и намеревался, «частично», то есть в брюках, но без майки, без рубашки.

— Катя, очнись! Что ж ты делаешь?! Ведь ты и я… Ведь это же нельзя! Нельзя вот так вот взять и все — псу под хвост. Всю жизнь…

— Ой, Митя, не надо, — устало попросила жена. Она даже не собиралась спорить с мужем, точно все было решено и от него уже ничего не зависело.

— Хорошо. Хорошо. Да. Хорошо, — быстро проговорил Митя, вскинув подбородок.

Он говорил, глядя не на них, не на этих двоих, а исключительно в пространство перед собой; вернее будет сказать, глядя внутрь себя, всматриваясь, вслушиваясь с мазохистской приятностью в оттенки собственных пронзительных ощущений — ах, как он был трогателен, несчастен, как благороден он был.

— Я все понимаю, — говорил Митя. — Я согласен. Пусть будет так, как хочешь ты. Я не надеюсь на благодарность. Я не жду понимания. Я мешаю тебе. Да, хорошо. Я тебе не нужен больше. Я понимаю это, и я уйду из этого дома.

— Господи, — всплеснула руками Катя, — да кто тебя гонит-то? О чем ты вообще?

Она накрывала на стол и даже жевала что-то. Какое безразличие. Какая жестокость.

— Я должен уйти. И я уйду! — звонким пионерским голосом. — Я могу совсем уйти, чтобы не мешать вам.

Митя заметил, что Сергей, вооружившись фруктовым ножичком, приводит в порядок ногти, и задохнулся от бешенства. Плебей! Он понаблюдал за Сергеевыми манипуляциями.

— А Вы, наверное, футбол любите? — спросил Митя, как сумел, ядовито.

— А? — Сергей не понял, яд не подействовал.

— А пиво? — не успокаивался Митя. — Вы пиво любите?

— Ну, — кивнул Сергей, так и не поняв.

А вот Катя поняла сразу. У нее даже лицо побелело. Она усмехалась недобро, презрительно.

— Зато ты у нас милорд, — сказала Катя. — Белая кость, голубая кровь. Ну и дерьмо же ты. И всегда был дерьмом.

Митя просто и ясно понял, что Катю вернуть нельзя: она не уходила — она уже ушла, и в ее глазах он вовсе не благородно-несчастен и возвышенно-трогателен, а жалок, мелок, нелеп. У Мити подбородок задрожал. Губы его не слушались. Но он все-таки выговорил обиженно:

— Ты выбрала очень удачный момент, чтобы ударить меня. Ты именно теперь, когда умерла моя мама…

— А она не умерла, — сказала Катя, мягко улыбаясь. — Я ее убила.

Митя засмеялся.

— Я всегда ее ненавидела. И я ее убила, — сказала Катя все с той же мягкой ласковой улыбкой.

— Ведь ты же не нарочно, — пожал плечами Сергей. — Так неудачно все получилось.

— Получилось так, как я хотела, — сказала Катя. — Я хотела ее смерти, и я ее убила.

— Что ты несешь? — сказал Сергей.

— Я больше не могу, — сказала Катя. — Я устала. Пусть знает.