Паскаль Брюкнер - Дом ангелов Страница 32

— Здравствуйте, я хорошо зарабатываю на жизнь, ни в чем не нуждаюсь, провожу отпуск на Лазурном берегу летом, в Альпах зимой. Я собственник моей квартиры, не имею детей на иждивении, ужинаю каждый день в ресторане. Если вы так глупы, чтобы дать мне один-два евро, я, пожалуй, соберу. Заранее спасибо.

Пассажиры зааплодировали, щедро зазвенела мелочь. Антонена эта тирада привела в ужас.

И тогда он скрылся в подземельях города. Добрые люди подсказали ему, как спуститься в канализацию, — через незакрытый люк на улице Шарль-Фурье в XIII округе, возле приюта «Крошка хлеба», где он провел несколько ночей. Под блестящей поверхностью Парижа, под его оживленными улицами существует сложнейшая сеть подземелий, лабиринт линий метро и катакомб, переплетение газовых труб, телефонных и электрических проводов. А еще ниже, под этим лабиринтом коридоров и туннелей, раскинулся колоссальным полипом целый пейзаж провалов и проемов, настоящий муравейник, не нанесенный на карты, каменные бездны, темные пещеры с узкими горловинами, подземные озера, промытые в известняке, гипсе, песчанике. Париж похож на чемоданчик фокусника или контрабандиста, это город с двойным, с тройным дном. В этом царстве теней живут призраки-полулюди, пещерные дикари, враждующие племена и одиночки, бежавшие от мира. Украв фонарик, Антонен неделю блуждал по городскому нутру, боясь, что его раздавит бремя темноты. Он шлепал в грязи, ориентируясь по надписям на каждом ответвлении коллектора, день был под собором Парижской Богоматери, другой под Оперой. Увидев полустертую табличку «Вандомская площадь», он сказал себе: надо же, я ночую в «Ритце». Он наблюдал издалека за бригадами рабочих, одетых, как водолазы, в тяжелые сапоги до бедер, в дыхательных масках, и видел в них воплощение своих замыслов: они прочищали трубы от сточных вод, грязи, тяжелых металлов. Он тоже хотел вычистить мир от дерьма, он провозгласил себя Великим Ассенизатором, Принцем Уборки — и вот теперь копошился, как червь, под землей. Он встречал диковинную фауну: огромных крыс, тысячи тараканов, от полчищ которых, казалось, колыхались стены, пауков, летучих мышей, мертвыми плодами висевших под потолком.

Очень скоро он не выдержал зловонных испарений: ему казалось, что он окунулся в выгребную яму парижан. Окончательно потеряв голову в этом лабиринте, он выбрался на воздух через выход под мостом Альма, открытый для посетителей, проскочив между двумя группами. Гигантский кишечник Парижа исторг его как тошнотворный экскремент — каковым он и был. Заросшее грязное существо, распространявшее трупный запах, — вот чем он стал теперь. На время он нашел приют на Монмартрском кладбище, в конце улицы Клиньянкур: перебирался ночью через ограды и спал в мавзолеях, под защитой от ветра, но не от стужи и заморозков. Он делил с покойниками их жилище, но еще не был столь нечувствителен к тяготам и вынослив к холоду. В конце концов он спустился на станции метро, которые Управление городского транспорта превращает на зиму в коллективные дортуары. На каменных перронах, как скот, спали люди. Устав от этого отребья, слишком похожего на него самого, Антонен облюбовал пустой уголок на станции «Круа-Руж», заброшенной с незапамятных времен, подобно другим станциям-призракам, «Аксо», например, или «Молитор». Это помещение арендовали иногда для киносъемок, в 2008 году там устроили выставку эротических рисунков, которую пассажиры видели мельком из окон, шарахаясь от невероятных поз на этих фресках. Стены были исписаны гигантскими граффити, пол засыпан осколками стекла, всевозможными отбросами, пластиковыми, металлическими, картонными, которые грызли крысы. Он нашел в туннеле на запасном пути маленькую нишу метра два глубиной, служившую для хранения инструментов, и устроился в ней. Шум проходящих поездов убаюкивал Антонена. Машины везли пассажиров к механическому апокалипсису, взвывая и скрипя колесами на поворотах, уносились с такой скоростью, что он едва успевал различить прижатые к стеклам лица, покачивающиеся вправо-влево тела. Он забился под землю, стал ископаемым существом и, точно святой в алькове, свернувшись клубочком, ждал смерти.

Бригада рабочих нашла его в нише и вызвала полицию. Два агента ББПБ, Благотворительной бригады помощи бездомным, пришли за ним под вечер и, положив на носилки, вынесли наверх. Он еще отбивался, несмотря на слабость, и его силой затолкали в автобус социальной помощи, ожидавший на перекрестке Круа-Руж. Фургон с тонированными стеклами был полон горластых бедолаг, расхристанных баб в синяках. Его бесцеремонно толкнули на продавленное пластиковое сиденье рядом с верзилой с мутными глазами. Тощий тип в больших очках вошел следом за ним, непрерывно бормоча:

— Поэзия — она стоит сэндвича. Послушайте стихи…

Он старательно выговаривал слова, но его заставили замолчать увесистой оплеухой, разбив ему очки. Он не протестовал, продолжая бормотать себе под нос. ББПБ была кошмаром бродяг, предпочитавших улицу приютам. Свобода в аду лучше комфорта в оковах. Их всех везли в Нантер, в центр размещения и лечения бездомных. Бывшая тюрьма, исправительный дом в XIX веке, теперь это был приют для нищей братии. Автобус, отправившийся около одиннадцати вечера, объезжал город всю ночь. Полицейские — их называли Синими, — отделенные от толпы решетчатой перегородкой, сидели спиной к гвалту. Работу свою они ненавидели, находились в самом низу служебной лестницы и постоянно опасались удара ножом или бутылочным осколком. У Порт-де-Ванв автобус сделал долгую стоянку: кто-то сообщил о полуголом парне на вентиляционной решетке метро. Его нашли буквально поджаренным от лба до пупка, с отпечатками решетки, как на антрекоте. В автобусе хихикали и отпускали шуточки:

— А ну-ка, бифштекс на стол, это для нас, а то живот подвело!

Обожженного бродягу завернули в термоодеяло и увезли на «скорой» в больницу. Синие обшаривали каждую станцию метро, автобусные остановки, подворотни, кусты, где могли быть их «клиенты», кишевшие, как тараканы под камнем. Иногда садились и добровольцы, которые хотели умереть в тепле и из последних сил набирали номер службы спасения — 115. Другие, «строптивцы», которых сажали силой, бранились, обзывая вновь прибывших коллаборационистами и предателями. Нужду справляли прямо в автобусе, ноги шлепали по вонючей жиже. Тусклые лампочки слабо освещали весь этот сброд: наркоманов и проституток, старых обдолбанных хиппи и случайно подобранных нелегалов, нищих всех мастей, с опухшими лицами, воспаленными глазами, в свищах и гнойных корках, — корабль дураков разъезжал по Парижу, вот чем был этот вонючий автобус. Жуткий смех из самого нутра звучал порой как выстрел и нес с собой слизь, кровь, дерьмо. Ревущий легион громогласно требовал оставить его гнить и подыхать как ему заблагорассудится. Никакой помощи эти босяки не просили — только права разлагаться заживо. Грязная бабища, подсев к Антонену, предложила ему свои прелести за глоток из горлышка, — ей показалось, будто у него из кармана торчит бутылка.

На рассвете они въехали в больничный двор. Шел снег. Прямоугольные здания под крышами в белых фестонах, заснеженные ветви деревьев — все это походило на сказочный дворец. Провода и карнизы были покрыты коркой льда. С водостоков свисали острые сосульки, словно кинжалы, готовые поразить неосторожного. В окружающем безобразии этот дом стоял, будто осиянный славой. Все было прекрасно и чисто на одно утро — пока не замарает пейзаж людской обоз. И тогда вновь явится из XIX века мрачный мегалит для наказания неимущих. Раздался звон колокола. Автобус исторг свой горластый груз. Антонен еще успел услышать речь надзирателя.

— Ну, шваль, добро пожаловать в клуб. Знаете, какая разница между человеком и животным? Напомню вам: горячая вода и мыло.

После этого он рухнул без сознания на девственный снег.

Глава 18

Лазарь восстал из могилы

Когда врачи раздели Антонена и очистили его, точно луковицу, снимая щипчиками прилипшие к телу лохмотья с величайшей осторожностью, чтобы не содрать кусок кожи с майкой или носком, их глазам предстало живое мясо, все в трещинах и язвах. В длинных густых волосах вши кишели так, что им было тесно. Исходивший от него запах гнили был настолько невыносим, что врачам и санитарам пришлось работать в масках. Мелкая живность гнездилась на всех волосистых частях — лобковые вши в паху и под мышками, блохи на ногах, парша на торсе. Волос на лобке не осталось — их сгрызли насекомые. Его тело было одной большой язвой, кишащей червями и крошечными крабами: вся эта живая пыль покрывала его остов, создавая броуновское движение мошек, личинок и прочей гнуси. Врачи были потрясены и сделали десятки снимков, прежде чем приступить к обработке. Антонена положили на мешковину и осторожно опустили в металлическую ванну с крезолом и другими дезинфицирующими препаратами — бетадином, противогрибковыми, бактерицидными. Он отмокал в ней целый день; тем временем ему обрили голову машинкой, вызвав ливень гнид. Сотни задохшихся насекомых всплыли на поверхность, образовав живой ковер, который медики собрали в контейнеры. В этом растворе, регулярно подогреваемом, он пролежал семь часов. Потом, с бесконечными предосторожностями, его вынули и поместили в палату интенсивной терапии. Ему выбрили все тело и крошечными щипчиками извлекли яички и личинки из множества открытых ран. Его искусанная кожа напоминала терку для сыра и рвалась от малейшего прикосновения. Он едва избежал ампутации большого пальца, на котором воспалилась ранка от колючей проволоки. Он был истощен, обезвожен, страдал авитаминозом, осложненным кандидозом, кровь его кишела паразитами, в пищеводе образовался абсцесс, не говоря уже о тяжелейшей анемии. Молодость спасла его, и через месяц он встал на ноги. Хорошо, что он хотя бы не пил и избежал цирроза и гепатита С. Его поместили в общую палату на шестерых, где каждый лежал в выгороженном боксе. Выходить было запрещено, за столом не давали ни вилок, ни ножей.