Ольга Трифонова - Запятнанная биография (сборник) Страница 32

Схватила облатку. Отдам все таблетки, может, поможет.

Он лежал, откинувшись на подушку, смотрел в потолок и говорил, не останавливаясь.

Показалось — бредит.

— …Пожил, конечно. Разные страны повидал…

Промедольщик сделал мне предупредительный жест: не лезь со своими таблетками, погоди!

— …В Польше был, Чехословакию видел и Китай, можно сказать, знаю.

— Откуда?

— Нас же потом на самураев перебросили. У них у всех зубы золотые были, а в коронках — яд.

— Брось!

— Правду говорю. Но они этот яд, конечно, не ели. В плен сдавались очень охотно. Был один случай… — Отвел глаза от потолка, увидел меня, стоящую у двери, обрадовался: — Анюта! Ты это… ты сотвори мне услугу нужную, а?

— Какую? — Я подошла, без нужды поправила одеяло.

— Ты сбегай за коленвалом.

«Бредит. Какой коленвал? Зачем за ним бежать?»

— А где он?

Ребята засмеялись, и когда обернулась, удивленная, тот, у стены, что бритву свою давал, пояснил, как глупой:

— За коленвалом — это значит за поллитровкой. «Водка» написано на ней, буквы — одна над другой, вроде коленвал получается. Поняла? По три шестьдесят две.

— В больницу нельзя.

— Ему можно. Видел, как мучается, а так — выпьет и уснет. Ты сбегай, как раз обед кончился. Знаешь ларек возле фабрики?

— Сбегай, Анюта. Одна нога здесь, другая — там, — попросил Илья и улыбнулся обметанными губами. — Сбегай, лапушка, а то опять подступает.

Мужчины, толпившиеся у закрытых дверей деревянного киоска, когда стала в конец очереди, оборачивались, посматривали быстро, каким-то цепко-недоверчивым взглядом.

Когда за дверью загремело, один объявил громко:

— Сенегалы, может, пропустим сестричку?

«Сенегалы» зароптали глухо, а кто-то уже подталкивал сзади:

— Иди, иди, небось послали тебя доходяги оперированные.

Косясь на «сенегалов» — и вправду лица страшные, синюшные, стоят первыми, — подошла к двери. Кто-то чертыхался за ней хрипло, возясь с запором.

— Давай скорей, белоснежка, — в нетерпении выкрикнул синюшный. Ежился зябко, хотя жара сегодня убийственная. — Чего там застряла?!

Что-то грохнуло, и двери распахнулись.

Белоснежка — здоровенная баба в грязном халате, переваливаясь на открытых высоко толстенных ногах, шла к прилавку. Без слов мотнула головой, вопрошая «чего тебе?». Я протянула деньги.

— Коленвала нет, давай следующий. — Лицо — словно из бани выскочила, волосы огненные, как парик клоуна, но на макушке выпуклый валик-обруч, обтянутый черной кожей.

Я сунула руку в карман халата, там должен быть рубль на обед.

— Возьми четвертинку, — посоветовали сзади.

Металлический рубль завалился в угол, оттого не сразу нащупала.

— Не лезьте все сразу, — с придурковатой кокетливостью сказала белоснежка, — я ж одна на всех и слабая.

— Слабая! — Очередь заржала, оценив подтекст, выделенный детской шепелявостью. — Да тебя крысиным ядом не проймешь!

Я очень не нравилась белоснежке. Делая вид, что не замечает протянутых денег, отпускала споро бутылки.

— Девчонке-то дай! — заступился кто-то, помедлив платить. — Ее в палате ждут.

— А я не знаю, где ее ждут, в палате или в кустах, — отрезала белоснежка злобно, — меня это не касается.

— А ты все равно дай, чего тебе стоит, — парировал мужчина.

И очередь хохотнула снова.

Белоснежка не глядя взяла с прилавка деньги, не глядя на меня, поставила отчетливо и резко бутылку.

— А сдача? — спросил мой заступник. — Пятьдесят восемь копеек, забыла?

— Надо было ровно давать, — огрызнулась белоснежка, — некогда мне, вон вас сколько набралось. — Сдачу чуть в лицо мне не швырнула.

— Ну и зло…ая ты, — услышала я от двери, — позавидовала, что девчонка чистенькая и молодая…

Бутылка торчала из кармана, больно била по ноге. Подниматься по лестнице совсем уж неудобно, пришлось вынуть, держать в руке. На площадке второго этажа встретила доктора Зариню, глянула на меня мельком, равнодушно. Я успела — бутылку за спину, а потом наоборот — вперед, к груди прижала. Кажется, не заметила.

Обед стоял нетронутый на тумбочке.

— Ты компот хоть выпей, чтоб стакан освободился. — Промедольщик, опередив меня, проковылял к Илье. — Выпей, выпей, — держал стакан на весу, а Илья уже подтягивался медленно.

На бутылку посмотрел равнодушно, но, когда я нагнулась, чтоб в тумбочку спрятать, сказал тихо плывущим каким-то голосом:

— Оставь. Я сейчас буду, не могу больше.

Видно, мучился сильно, пока меня не было, в палате была тишина сострадания, лишь один чавкал громко, обсасывая кость.

— Сам выпей компот, — поморщился Илья, — и давай стакан поскорей.

Промедольщик медлил, оглянулся на соседей. Кто-то одобрил, наверное, кивком, потому что выпил залпом, вытряхнул в ладонь фрукты.

— Налей!

Промедольщик взял у меня бутылку, ловко зубами сорвал крышечку из фольги, зубами же вытащил пробку.

Я подставила стакан.

— Атас! — сказали сзади тихо. — Атас! Доктор…

Я услышала терпкий запах «Красного мака», белая тонкая рука с коротко стриженными ногтями протянулась из-за моего плеча, взяла бутылку.

— Прекрасно! — сказала доктор Зариня. — Прекрасно! После обеда водка, как в кабакэ.

Кабакэ, через «э» на конце.

— Это вы принесли?

«Какое чистое у нее лицо. Какие прозрачные стекла у очков».

— Я.

Промедольщик исчез, будто растворился в крепкой, холодной кислоте ее гнева.

— Прекрасно.

— Я попросил. Не могу больше, — сказал Илья. — Я и попросил.

Она не услышала. Приказала резко:

— Идемте со мной.

Я пошла. Мы спустились по лестнице, вышли на улицу.

«Я не буду ее умолять. Я пообедаю за пятьдесят восемь копеек и уйду отсюда навсегда. Пообедать, надеюсь, мне разрешат».

Черные дрозды пасутся на зеленой лужайке, идут двое навстречу в больничных халатах, остановились, замолчали, наверное, смотрят вслед. Куда она меня ведет?

На ступнях аккуратные подследники. Не люблю женщин в подследниках, сама никогда не ношу. Снова по лестнице, теперь вверх. Девушка с малиновыми губами печатает на машинке.

— Янис Робертович у себя?

Быстрый взгляд на меня, на бутылку, вскочила:

— Минуточку. — Исчезла за обитой дверью.

И вот уже распахнулась дверь с другой стороны.

— Лудзу.

Он сидит спиной к окну — что-то очень большое, в белом халате, темный загар лица, шеи, обнаженных до локтей рук.

Я осталась у двери, а она подошла к столику, поставила бутылку, как недавно белоснежка на прилавок — четко и резко.

— Вот.

«Я понимаю тебя. Я очень хорошо понимаю тебя. Отличный предлог увидеть его. Лишний раз один на один. Я не в счет. Я так понимаю тебя, ведь ты больше не видишь его один на один. И та девушка с малиновыми губами это поняла».

— Что это?

— Водка, — села в кресло, вынула сигарету, затянулась.

— У меня курить не надо, — сказал мягко. Очень мягко. — А вы сядьте.

Я села около столика в углу. На столике какие-то странные предметы из пластмассы, белые рогатки. Я взяла рогатку, развела упругие штырьки.

— Положите протез на место, — попросил и вдруг фыркнул.

Это было неожиданно — вот так, по-мальчишески, фыркнуть. Но тотчас нахмурился, спросил строго:

— Откуда эта водка?

— Она принесла больному. Я отняла, когда уже разливали. Специально дождалась, чтоб не выкрутилась.

— Похвально. И долго ждали?

Она резко поднялась.

— Я пойду. Я свой долг выполнила. Ваш приказ…

— Сядьте, пожалуйста.

— Вы знаете, что приносить в палату водку категорически запрещено? — это мне.

— Знаю.

— Но принесли?

— Да.

— Зачем?

— Ему очень больно.

«О Господи! Мне действительно надо принимать тазепам. Утром, вечером и днем. Я не хочу плакать. Я не хочу перед ними плакать».

— Что за больной? — это ей.

— Ампутация.

— Вчерашняя?

— Да.

— Сильные боли?

— Возможно. Я только заступила на дежурство. Девочка должна быть уволена, раз она знала.

— Сильные боли? — это мне.

— У него глаза белеют, и он не знает, что можно укол…

— Перестань плакать, как тебе не стыдно.

«У меня никогда нет платка. Никогда. А он мне был так часто нужен. И теперь нужен».

Чтоб не заметили, отвернулась, вытерла нос быстро рукавом халата.

«Мне стыдно, но я вам этого не покажу. Я вот буду проспект рассматривать».

Позвольте, откажите — все равно,И будет мудрым каждое решенье…И будет мудрым каждое решенье…

«Ой, что это! Какая гадость. Как можно это фотографировать». Красная надпись: «Фаллоэндопротезирование».