Майя Кучерская - Бог дождя Страница 32

Это были блаженные отлучки из мертвого пространства дома – ученики живили душу, смягчали внутреннюю сухость. И уже спустя месяц любили ее – едва Аня заходила в маленькое одноэтажное здание (гимназия арендовала бывший детский сад), сыпались навстречу, кричали: «Анна Александровна пришла!», «Здравствуйте, Анна Александровна! А контрольная будет?» Анна Александровна отвечала сдержанно, как настоящая училка: «Здравствуйте, дети. Конечно, будет. Не забудьте вытереть доску перед уроком!»

Работа в гимназии и борьба со страстями неожиданно дополнили друг друга, оказались в какой-то непонятной, но правильной связи, и идя после занятий к метро, даже после неудачных уроков, она изумленно чувствовала: учить детей – святое дело. Бабушки, конечно, тоже, но от них она последнее время выходила придавленная, совсем убитая, а после гимназии чувствовала себя живой, легкой и совсем юной, чуть не ровесницей собственных учеников. Именно в это время она снова начала летать во сне – никаких злых дядек уже не было, так, неторопливые прогулки над Москвой – ходила над улицами большими воздушными шагами. Веселыми ногами.

В остроте радостей того поста невозможно было предчувствовать конца. Между тем, он был не за горами. Вопреки всему – до него оставалось несколько недель.

Наступила страстная, Аня ныряла из службы в службу, два раза в неделю на работу, изредка в университет – занятий почти не осталось. В Великую субботу она принесла освящать куличи, которые испекла в пятницу мама, самой ей было, конечно, некогда! В церковном дворе на длинных столах, укрытых смешными, какими-то детсадовскими клеенками в горошек, стояли разнокалиберные куличи и куличики, вокруг лежали луковые, красные, зеленые, пестрые яички, белые и розовые пасхи с воткнутыми красными свечами. Во дворе витал тонкий сдобный аромат. Когда она пришла, из храма как раз вышел отец Антоний – освящать кушанья; он ходил вдоль столов и кропил все святой водою, слетавшей со специального веничка. В промежутке между освящениями, пока счастливые обладатели «свящёных» куличей упаковывали их обратно в сумки (один бородатый дядька в очках пришел с большой плетеной корзиной), пока новенькие выставляли на стол свою еду, Аня подошла к батюшке и выдала ему свежую порцию грехов. Отец Антоний накрыл ей голову епитрахилью прямо во дворе; щурился, улыбался, стоял солнечный теплый день. Сказал, что на светлой служит теперь в среду, Аня обещала зайти, заодно вернуть наконец книжку про Алексея Мечева.

Часть четвертая

ПРИЕХАЛИ

Бесконечный разговор (2)

Милость и жалость

Но в среду отец Антоний не пришел. Вновь в храме собрались те, кто обычно ходил к нему, небольшой кружок его духовных детей – и снова в лицах сквозила растерянность. Где же он?! А нету. Неужели опять повторится невыносимая зимняя история? Кое-как отстояв службу и отходив крестный ход, она поехала в университет. Нужно было увидеться с научной, обсудить с ней главы диплома, потом встретиться с оппоненткой. Научная дипломом осталась как будто довольна, во всяком случае ни одного серьезного замечания не высказала, велела только вписать в библиографию недавно вышедшую большую немецкую монографию о Людвиге Тике. Оппонентка, молодая, только что закончившая аспирантуру преподавательница, вежливо попросила написать отзыв за нее – ей самой скоро предстоит защита, и как раз в ближайшие недели ожидается крайне напряженный график… В буфете Аня столкнулась с Олькой, обе от радости засмеялись – виделись они сейчас реже, даже в гимназию попадали в разные дни. Съели по коронному здешнему блюду – скворчащей яичнице, пили кофе, болтали всласть, как вдруг Олька заторопилась, она шла на лекцию Зализняка, раз в год он рассказывал о своих открытиях, бурно звала Аню, Аня пошла.

С обычной своей юношеской просветленностью в лице, в наглухо застегнутой голубой рубашке с торчащими вверх треугольничками воротника, как будто слегка подпрыгивая (летая?), Зализняк рассказывал о недавно расшифрованной им берестяной грамоте, в которой говорилось о… Господи, о том, как один человек ждет, а другой не приходит. Девушка ждет, а любимого все нет. «Я посылала к тебе трижды. Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ты ко мне не приходил? А я к тебе относилась как к брату! Неужели я тебя задела тем, что посылала к тебе? А тебе, я вижу, не любо. Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под глаз и пришел». Примерно так он перевел ее на современный русский.

Вечером Аня вернулась домой.

Мама, мне никто не звонил? Никто.

Быстренько проверила детские тетрадки – сочинения на тему «Репортаж из Пушкинского музея», подготовилась к завтрашним урокам, закрыла в комнату дверь поплотней. Набрала знакомый номер.

Трубку взял отец Антоний, и… кажется, ужасно обрадовался. Но голос его был до чрезвычайности странен. Батюшка произносил все с какой-то глубокой необычной хрипотцой, и точно замедленно.

– Что с вами? У вас такой необычный голос…

– У меня – необычный голос?

– Немного.

– Когда ты позвонила? Я думал, ты позвонишь мне утром, ждал, а сейчас-то поди полночь?

– Всего полдевятого.

– Прости, мы с тобой договорились, я помню, но я не пришел сегодня в храм.

– Если бы тебе было любо, ты бы вырвался из-под глаз и пришел!

– Что такое?

– Новгородская грамота XI века.

Он только вздохнул тяжело.

– Вы опять заболели?

– Нюша!

Опять он назвал ее этим именем, но ей не смешно, ей страшно. Батюшка замолчал, точно не решаясь продолжить.

– Неужели снова сосед?

– Был да сплыл. И я о нем забыл.

Она улыбнулась невольному стишку, а батюшка замолчал.

– Что случилось? Почему вы молчите?

– Я не молчу, – раздумчиво произнес он и снова смолк, но она набралась терпения и ждала. Отец Антоний, наконец, продолжил: – Ну во-первых, у меня болит нога, распухла, я даже не могу выйти из дома, такое случается раз в полгода.

– Да-да, вы рассказывали…

– А во-вторых, я выпил.

Это прозвучало так доверительно и невинно, что Аня только усмехнулась про себя.

Она не предчувствовала, не видела, да и не могла видеть, что необратимые сдвиги уже пошли, жизнь ее уже начала переворачиваться и к концу этого бесконечного разговора, разговора длиной в три дня, перевернется совершенно. Нежная травка, зеленый дерн окажется снизу, черная сухая земля – вверху.

Разговор этот преследовал ее потом как бред, как страшный и желанный сон, и на многие месяцы это превратилось в глубочайшее потаенное наслаждение души – вспоминать, боясь пропустить хоть слово, слушать снова и снова этот больной, надорванный, так ясно звучащий в ней голос…

Впервые в жизни Аня узнала, как обаятелен может быть пьяный человек, как многое из того, о чем принято молчать, выносится на поверхность, как сильна иллюзия, что только пьяная душа может искренно выплеснуть все, что ее наполняет, и именно пьяные слова сочатся почти непереносимой в своей подлинности правдой, ибо они одни писаны кровью сердца.

– Прости меня, прости меня ради Христа. Ради бога, не осуждай меня. Ну да, я выпил. Но я больной человек, я лежу тут, у меня болит нога, я поссорился со всеми, мы опять чуть не подрались с этим подонком.

– Соседом?

– Да, мне было сегодня… просто хреново, и я выпил. Прости меня. Я перед тобой честен, я ведь мог бы притвориться, мог повесить трубку, но я тебе все честно говорю. Мне было плохо, и вот я надрался как сивый мерин.

– Не вижу в этом ничего страшного.

– Да я тоже не вижу. Конечно, с одной стороны я – одно, но с другой – я человек имею я на это право? или нет? И хватит уже называть меня на вы, хватит, Нюша…

– имеешь

– я болен у меня депрессии наверное любой психиатр посоветовал бы мне лечиться я просто серьезно болен я недавно перечитывал «Доктора Фаустуса» это моя любимая книжка ты прочитай эти надломленные люди мне почему-то близки но скорее я просто болен я бы с удовольствием поехал сейчас в ниццу виндсерфинг солнце прозрачная теплая вода… аня прости я спрошу тебя можно

– Да

– скажи только честно я хороший тебе духовник

– да. ты хороший, ты очень добрый и все принимаешь в сердце и у тебя дар исповеди так никто меня не исповедовал никогда в жизни

– аня!

– это правда так

– Сам Бог тебя мне послал! а если честно, то ко мне ведь еще в школе многие подходили и открывали свои тайны рассказывали секреты не знаю почему наверное потому что я был тихий такой хулиганом никогда не был и уже потом в театре один человек даже смеялся надо мной: «А это наш Лука» он со всеми так сладенько поговорит всех утешит я тогда очень обижался

– тебя крестили в детстве

– да еще в младенчестве по семейному преданию я на собственных крестинах схватил батюшку за бороду и истошно при этом закричал. Может быть тут был знак – он засмеялся

– атеистом я никогда не был недавно наткнулся тут у себя на философский словарь сталинских времен – открыл а там исправления и надписи которые вносил еще отроком – про то что Бог существует и везде писал его с большой буквы исправлял прямо ручкой… знаешь мальчиком оставив всех я вообще часто ходил в церковь как мог тянулся к вере как-то нашел у бабушки Евангелие и жития святых и читал эти книги… потом пошел в армию и там тоже тайно носил крест там у нас возникла группа я играл на гитаре – видишь уже тогда была тяга к чему-то неотмирному к искусству вернулся на гражданку и тут уж обратился по-настоящему вошел в церковь у меня был друг детства Коля Черенков он чуть раньше стал верующим и наставлял меня в вере подарил Новый завет. Потом был театр восемь лет проработал там устраивал разные звуковые эффекты а каждую субботу убегал в храм он был там совсем неподалеку мой первый храм