Михаил Чулаки - У Пяти углов Страница 32

Отец прислал длинное письмо с объяснениями: о том, как Нина Ефимовна старательно мстила ему и Нине Павловне — не только не давала развода, но и писала во все возможные инстанции от Президиума Академии до ЦК, и отца вызывали в многочисленные комиссии, стучали по столу кулаком, требовали, чтобы он прекратил «незаконное сожительство», а Нине Павловне отказывали в прописке и грозили выселением… Все это Вольт знал и раньше, ну разве что без некоторых подробностей, знал и безоговорочно осуждал материнскую кампанию по «спасению здоровой советской семьи». Все так — но он, Вольт, не ребенок, он может говорить с матерью когда хочет, тем более что, уходя из дома, отец оставил семилетнего Вольта с матерью и никогда не пытался взять его к себе — отсудить, отнять, украсть наконец, как делают сильно любящие своих детей отцы.

Жалко было отца, уже в такси сделалось жалко! Вольт представлял, как отец входит в его комнату, видит, что исчезли книги, бумаги, рубашки, да и чемодана нет под кроватью… Очень жалко! Так они хорошо гуляли с отцом еще накануне вечером: отец рассказывал, как в школе поспорил с учителем литературы, получил за непокорность двойку, но не сдался, послал свое сочинение прямо в Пушкинский дом, и была потом статья о схематизме в преподавании литературы, и учителя чуть не выгнали из школы, он извинился публично и потом всегда говорил с отцом заискивающе… Вольт слушал, гордился отцом, ему казалось, он сам воюет с учителем… Так хорошо они гуляли только накануне.

Очень жалко было отца, но поступить иначе Вольт не мог, чтобы остаться самим собой. С тех пор он вежливо пишет отцу три-четыре раза в год, но не виделся с ним больше ни разу. С Надей отец незнаком. Что отрублено — то отрублено.

Иначе поступил в свое время Перс — вскоре после того как переехал в Москву в надежде на обещанную кафедру эсперанто.

Перс с детства дружил с девочкой по имени Даля. Обе семьи считали само собой разумеющимся, что Перс с Далей поженятся, когда вырастут. И вот, когда Перс уже учился на первом курсе, Даля приехала в Москву. Приехала к нему и рассчитывала остановиться в квартире отца своего Перса, потому что знала, что квартира большая. Но Перс чувствовал, что это неудобно, хотя и непонятно почему. Поэтому, встретив Далю на вокзале, он повел ее гулять по Москве, и гуляли они целый день, присев только пообедать в каком-то кафе. И к вечеру выяснилось, что Даля больна — она и приехала чуть простуженная, а от слишком долгого гуляния в холодную погоду разболелась совсем. Выхода не было, и Перс привел Далю в отцовскую квартиру. Температура у нее оказалась — тридцать девять и три.

Ей постелили на раскладушке в столовой, но Нина Павловна вызвала Перса в коридор и шепотом кричала ему:

— Зачем ты ее привел?! Она на стороне твоей матери! Чтобы завтра же утром ее здесь не было!

И на другое утро Перс отвез Далю — с температурой! — на самолет. Через полгода она вышла замуж.

Перс потом объяснял Вольту, что не мог хлопнуть дверью и улететь вместе с Далей, что отец тогда был очень нервным, что приближался новый суд по поводу развода, что накануне приходил милиционер, предупреждал о незаконности проживания без прописки Нины Павловны, и если бы тогда хлопнуть дверью, у отца мог бы случиться инфаркт — при его сердце!

Вольту трудно было представить ту сцену: он познакомился с Ниной Павловной позже, она ему понравилась, и никогда они и мимолетно не поссорились, потому представить, чтобы она подняла на Вольта голос — нет, невозможно! Почему же могла кричать на Перса? Разве что объяснить тогдашними обстоятельствами, недавним визитом милиционера… Но как мог Перс такое вытерпеть, как потом с нею общался?! Вольт пробовал вообразить в подобной ситуации себя — нет, абсолютно исключено! В конце концов ситуацию создал изначально отец — своим уходом, и жертвовать собой, оберегая его больное сердце?! Нет уж, каждый должен получать то, что заслужил!

Теперь, приезжая в Ленинград, Перс всегда звонит Дале: они друзья… У ее мужа диабет, так Перс в прошлый приезд привез целый ящик ксилита, которого тогда не было в Ленинграде. Ну что ж, это хорошо, когда друзья. Но только слишком уж он волнуется, набирая ее номер… Правда, Даля никогда не была эсперантисткой, так что в этом смысле их будущее могло оказаться непрочным, но выучила бы и эсперанто, если любила! Язык легкий, а Даля от матери с детства знает литовский — где два языка, там и третий.

Да, ни из-за какой жалости нельзя изменять себе: жалость пройдет, а измена останется!

Вон сколько воспоминаний вместо работы. Все из-за Нади. А Перс, конечно, так и не пришел до сих пор, хотя уже скоро десять.

Наконец Вольт достаточно успокоился, чтобы работать. Хотя материалы для книги у него уже собраны, оставалось только выстроить их в удобном порядке, Вольт снова и снова удивлялся, когда писал — будто все это узнавал впервые. Сейчас он дошел до японских ниндзя, невидимок, а к ним хорошо прикомпоновывались эскаписты во главе с Гарри Гудини. Способность вычленять кости из суставов и тем приобретать неограничейную гибкость — как можно этому не позавидовать? И чему нужно удивляться больше: необычайным способностям, которые тренировками приобретают лишь немногие, или нежеланию большинства людей приобрести такие способности?

Вольт совершенно ясно представлял себе будущий мир всемогущих людей, когда антропомаксимология станет точной наукой, которой сможет воспользоваться каждый. Мир физического совершенства. Мир подлинного разума, энциклопедических знаний, невозможных сейчас открытий. Ну что ж, Вольту предстоит жить в этом мире, раз у него впереди не меньше ста двадцати лет. И как бы он жил, чем бы жил — без этого постоянного предчувствия близких перемен? Вольт не представлял.

Не только он, хотят необычного все: выскочить из обыденности, зажить совсем по-новому! Но редки такие, как Родион Иванович Груздь, которые понимают, что необычность достигается трудом. Большинство надеется на внезапные чудеса: отсюда мечта об инопланетянах, экстрасенсах… Конечно, это замечательно, если бы прилетели инопланетяне и всему научили, — слишком замечательно, чтобы случилось на самом деле. На самом деле нужно надеяться только на себя… При этой мысли снова вспомнились Надины глупости — и подумалось о ней без жалости: тоже сама виновата, сама создала ситуацию. Чтобы достичь максимума, чтобы все стали всемогущими, нужно возненавидеть человеческие недостатки, а не потакать им, называя эти потачки гуманностью. Подлинно гуманны только высшие требования к человеку, а всякая потачка слабости — камень на пути прогресса…

Послышался ключ в двери. Вольт посмотрел на часы: 23.08. Всего лишь. Мог бы прийти и в час ночи, да и в два. Или Перс начал остепеняться?

Сразу же и мамины шлепающие шаги.

— Петюнчик! Наконец-то! Обещал в семь! Я уже начала волноваться!

Послышались неизбежные поцелуи. Вольт тоже вышел в прихожую.

— Волька, это я! Как дела? А Надя уже спит? Тогда давайте шепотом.

Вольту не захотелось так сразу сообщать о разрыве с Надей — в прихожей, словно бы мимоходом. Хотя и отрублено окончательно, но говорить об этом тяжело — успеется. Он промолчал, но молчанием как бы подтвердил, что Надя спит.

Перс старался говорить шепотом, но то и дело срывался на полный голос:

— Позвонил Дале, у меня для ее дочки итальянский словарь из Москвы, она просила, занес ей туда… как это — лаборейро… на место работы, в школу то есть, а там педсовет, пришлось ждать, потом помог ей до дома, потому что полный портфель тетрадей. У Дали интересная дочка. Итальянский — это неплохо, и к эсперанто он ближе, чем германские. Вот только зря она взяла вторым английский. Я ей объяснил, что будущее за эсперанто, а английский только временно узурпис… как это — захватил законное место международного!

Перс никогда не упускает случая выказать неприязнь к английскому, который старается узурпировать функцию международного языка.

Матушка разнежилась, глядя на Перса.

— Петюнчик обо всех заботится! Тащил этот словарь, а словари же ужасно тяжелые! И ты подумай: с Охты пешком! Такой конец!

— Ну что ты, у вас все расстояния короткие после Москвы! Я люблю ходить пешком для физкультуры. Волька плавает в бассейне, а я хожу пешком.

Судя по комплекции брата, ходьба отнюдь не заменяет бассейн — Вольт уж не стал говорить об этом вслух,

— Все знают твою доброту и пользуются. Пришлось ведь тебе бегать искать этот словарь. Потом тащил, да еще пошел относить сам. Уж могла бы прийти взять, а не затруднять тебя.

Мама осуждает Далю. И за то, что не вышла за Перса — московскую историю она не знает, — и за то, что теперь продолжает знакомство, обращается с просьбами: маме кажется, что это неприятно Вере, жене Перса. А может быть, и вправду неприятно? Вольт давно уже не понимает, что такое ревность, так трудно и представить, что ревнуют другие.