Жан-Мишель Генассия - Удивительная жизнь Эрнесто Че Страница 32

– Уверен, вы найдете молодого врача, мечтающего сделать карьеру в институте.

– Молодость и есть главное препятствие.

Йозеф вернулся к своим заметкам, Сержан вздохнул и направился к двери:

– Особое внимание нужно уделить изучению костного мозга.

– Я этим займусь, – пообещал Йозеф. – Кстати, патрон, могу я в следующее воскресенье взять вашу «Juvaquatre»?

Это был четырехэтажный, беленный известью дом, прилепившийся к середине одной из мощенных плиткой лестниц, что змеились над Баб-эль-Уэдом и вели в Старый город. По обочинам дороги росли опунции и густой тростник. На лестничных площадках дети запускали волчок, играли в абрикосовые косточки и бабки. Каждый дом стоял, привалившись боком к соседнему, они как будто поддерживали друг друга.

По совету Мориса Йозеф припарковался у одной из лестниц рампы Вале, и они начали выгружать вещи. Чтобы добраться до дома Кристины, нужно было подняться на двадцать ступенек, пройти под аркой, преодолеть крутой подъем по тропинке, спуститься по лестнице и свернуть за угол. Ее квартира на третьем этаже выходила окнами во внутренний дворик. Морис все время повторял: «Как же здесь хорошо!» – и даже рискнул заметить, что «вид, конечно, не королевский, зато воздух свежий».

Они совершили первый рейд и едва не надорвались, у Мориса разболелась спина, и он тут же нанял двух арабов, которые за три франка и шесть су закончили разгрузку и отнесли наверх всю мебель, коробки и ящики.

Кристине совсем не хотелось переезжать – новая квартира находилась далеко от центра и была не слишком удобной, – но она потеряла работу на радио и жила теперь только на свою театральную зарплату. Приходилось экономить на всем. «Ничего, это временные трудности, – утешала она себя, – дела обязательно наладятся, просто не могут не наладиться!»

– Ты не должен был позволять ей селиться в этом опасном районе, – укорил Мориса Йозеф.

– Я пробовал одолжить ей денег, но ты ведь знаешь, мадам и пяди своей независимости никому не уступит! Тогда я сказал, что буду компенсировать ей долю Нелли, – она возмутилась, как будто услышала худшее из оскорблений.

– Вот оно как…

– Я бы предпочел, чтобы Кристина согласилась. Когда не платишь за женщину, не знаешь, во сколько она тебе на самом деле обходится.

Йозеф не сразу понял, что заблудился.

Ничего удивительного, в этом лабиринте не путаются только местные жители. Объясняя дорогу, Морис сказал: «Свернешь за дом, дойдешь до второй лестницы и спустишься вниз». Йозеф ошибся, потому что был раздосадован и пытался отогнать неприятные мысли. «Эти двое начинают меня раздражать!»

Он оказался на незнакомой площади, вернулся назад, свернул направо, поднялся по лестнице, спустился по другой, перешел через улочку, где никогда не был, еще раз спустился по узким ступенькам, оказался на пустыре, служившем свалкой, и снова пошел назад. Все дома были похожи, одна улица ничем не отличалась от другой, и Йозеф никак не мог сориентироваться. Он добрался до перекрестка и увидел старика-араба, стоявшего рядом с большой металлической бочкой. На крышке было укреплено разноцветное колесо лотереи-аллегри[92].

– Хотите зубли́, друг мой?

Заметив недоумение на лице Йозефа, он поднял крышку, сунул руку внутрь и достал свернутую в рожок золотистую вафлю:

– Зубли́, очень вкусно.

Йозеф попробовал и похвалил:

– И правда вкусно.

Старик крутанул колесо, оно завертелось, потом стрелка остановилась на красной отметке, Йозеф получил еще одну вафлю и протянул два франка.

– Спасибо, друг мой, спасибо.

Йозеф пошел на восток и еще долго слышал за спиной заунывный голос: «Вафельные трубочки… вафельные трубочки…»

Уже несколько недель приходили только хорошие новости. Газеты каждый день сообщали, что Паттон[93] или Де Латр[94] освободили Марсель, Париж, Ним, Дьеп, Лион, Антверпен. Дата 9 сентября 1944 года навсегда осталась в памяти людей – и не только потому, что накануне немцы обратились в бегство, забрав с собой Петена[95] и Лаваля[96].

Они исчезли, теперь можно было дышать полной грудью и чувствовать себя свободными.

– Звонил Сержан, – сообщила Йозефу мадам Арман. – Он хочет, чтобы вы немедленно приехали в больницу Мустафы.

В этот чудесный день небо было бледно-голубым, морской бриз смягчал жар солнца, вокруг царило ликование, жизнь снова стала легкой, а шестилетний ребенок умер от чумы. Да, именно так, от чумы. Не в Китае, не в Индии – во Франции. Не в средневековой стране, а в горделивом белом городе, в современной префектуре, в середине двадцатого века. Человечество ужаснулось, осознав, что откатилось на несколько столетий назад. На Алжир опустилась паутина страха.

Семейный врач лечил ребенка от мышечных болей и не заметил крошечных горошин под кожей. Когда распухли лимфатические узлы в паху, было слишком поздно. Больной был обезвожен и агонизировал. Сидевшая с ним три дня соседка тоже попала в больницу. Чудовищные головные боли, высокая температура и кровохарканье были признаками легочной чумы. Этот подобный слепому убийце недуг не оставлял ни малейшего шанса на выживание. Главный врач больницы профессор Берьё вызвал на подмогу Сержана, но оба знали, что бессильны и женщина обречена. Она впала в кому, из которой ей было не выйти. Они могли сделать одно – защищать живых и пытаться не допустить распространения эпидемии.

Слух о чуме распространялся быстрее самой болезни. Одни говорили, что в горах ее никогда не бывает, другие утверждали, что заразу оставили после себя немцы, желая отомстить за поражение. Конечно, это бактериологическая война, что же еще? А может, чуму привезли египетские торговцы? Нет, мальтийские моряки! Сказать, что Алжир охватили безумие и паника, значило ничего не сказать. Самые осторожные уезжали из страны, но случаи заболевания были зафиксированы и в Марокко, и в Оране, и в Тунисе.

Значит, все умрут. Сейчас? Когда эта ужасная война наконец закончилась?!

Газеты напоминали, что в былые мрачные времена чума порой выкашивала до четверти населения Европы.

А иногда и половину!

Люди сидели по домам, а по улицам ходили в масках или закрывали лицо платком. Рукопожатия отпали как таковые, главным занятием стало разглядывание себя в зеркале: любой крошечный прыщик, малейшее покраснение превращалось в катастрофу. Если стоящий за прилавком продавец выглядел слишком бледным или, не дай бог, кашлял, покупатели могли линчевать несчастного. Врачей, медсестер и больницы осаждали сотни, тысячи перепуганных пациентов, умолявших осмотреть их. Люди только что не дрались за право пройти первыми, сулили деньги, предлагали драгоценности, кричали, плакали, оскорбляли и угрожали.

Алжир покаянный ринулся в церкви, граждане молились – Исповедую Богу Всемогущему, взывали к милосердию Всевышнего – Поэтому прошу блаженную Марию всегда Деву, били себя в грудь – Моя вина, моя вина, моя величайшая вина – и клялись, клялись, клялись. Прощение, разрешение и отпущение наших грехов да подаст нам всемогущий и милосердный Господь.

Во всем Алжире не осталось ни одной свечи на продажу, а кропильницы стояли пустыми, без воды.

Сержан и врачи института включились в смертельную гонку, пытаясь сделать вакцину на базе вытяжки из лимфатических узлов первых двух жертв. Бацилла легко окрашивалась анилином, потом ее высевали на агар-агар и получали целую колонию белых прозрачных микроорганизмов. Бульонная культура, разогретая на водяной бане до 28 °C, позволила через неделю получить слабую вакцину, ее ввели мышам, и через неделю они все еще были живы.

Сержан собрал медицинский персонал, предоставил каждому право отказаться, сказал, что верит в успех, но стопроцентной гарантии безопасности дать не может.

Никто не струсил, все прошли вакцинацию.

Между тем было зафиксировано двадцать новых случаев. Первыми заболели отец мальчика, двое портовых рабочих и трое докеров. На их телах имелись крошечные, размером с булавочную головку, припухлости, окруженные розовой ареолой. Во взятых пробах обнаружилось присутствие бациллы чумы.

Сомнений быть не могло – всех инфицировали крысиные блохи.

После короткого инкубационного периода температура резко повышалась, начинались жестокие мигрени, мышечные боли, упадок сил, тошнота и рвота, после чего бацилла поражала лимфатические узлы. Бубонная чума была наименее опасной из всех видов. В половине случаев после введения античумной сыворотки бубон нагнаивался, вскрывался, и начинался долгий и мучительный процесс выздоровления. Спасения не было только от сепсиса. Если болезнь перекидывалась на легкие, человек превращался в ходячий чумной аэрозоль и заражал всех окружающих. От легочной чумы пациенты умирали за три дня.