Алексей Санаев - Золотая книга. Пурана № 19 Страница 32

– На этом мы далеко не уплывём, – отметил я, когда нам представили эти жалкие посудины. – Бутылочная пальма – далеко не лучший материал для морского судна.

– У нас нет выбора, Алексей, – тихо ответил профессор. – Другого общественного транспорта на острове не предвидится, и эти лодки – наш единственный шанс. Нужно только выбрать одну из них, наиболее надёжную.

Впрочем, островитяне и сами, похоже, готовы были предложить нам лучший вариант: они засуетились, наперебой предлагая нам разные лодки, довольно быстро переругались между собой и только после этого, по совету жрецов, с трудом достигли консенсуса и выбрали самую крупную и, во всяком случае внешне, довольно новую долблёнку, к которой прилагались два солидных, хотя и слегка кривоватых, весла.

Моя идея была довольно простой. Раз мы втроём находимся в заложниках у воинственного племени, шансов выбраться без потерь маловато. Оружия у нас нет ровным счётом никакого, а вероятность того, что нас соберутся сожрать или пустить на изготовление очередных ритуальных черепов уже нынешней ночью, велика, как никогда. Даже если Летасу, пользуясь своим привилегированным положением среди дикарей, удастся выбраться из плена, что он сможет сделать один против сотни туземцев?

Вдвоём же, да ещё и с пистолетом, которого туземцы наверняка сроду не видели, мы сумеем не только получить доступ к золотой странице, но и освободить нашу Савитри и успешно достичь Большой земли со всем снаряжением. Ну а раз жители Сентинеля настолько обделены женским полом, то вариант равноценного обмена родился сам собой, и именно он теперь блестяще сработал.

Когда я садился в лодку, умоляющий взгляд Савитри был единственным, что я мог видеть на берегу. В случае неуспеха нашего плана виновником её гибели буду я один, и я хорошо знал это. А потому, когда Летас Гедвилас сел рядом, ухватившись за весло, и спросил меня:

– А вы уверены, Алексей, что с нею ничего не случится? – я ответил совершенно искренне, решительно оттолкнувшись веслом от песчаного берега:

– Нет.

СТРАНИЦА 11

МАХАПРАСТХАНИКА-ПАРВА («О ВЕЛИКОМ ИСХОДЕ»)

Инфракрасные очки – очень неудобный аксессуар. Представьте себе солидных размеров морской бинокль, который постоянно находится перед вашими глазами, будучи прикреплённым к голове с помощью мягкого пластикового обруча. Этот бинокль зацепляется о любые предметы, больно бьёт вас по скулам, а снять его невозможно, потому что тогда ничего вообще видно не будет.

Именно этими мыслями я был занят, пока мы с Летасом Гедвиласом вот уже битый час лежали в высокой траве и наблюдали за ритуальной церемонией, которую мужчины сентинельской деревни устроили в тот вечер по случаю своего выгодного приобретения.

После того как мы с профессором на вновь приобретённой лодке удалились в море под радостные крики туземцев, прошло уже несколько часов. За это время, лавируя между рифами, которые то и дело белели перед нами барашками волн, мы смогли обогнуть юго-восточную оконечность острова и на всех парах двигались к северу, чтобы успеть до темноты высадиться в том месте, где находился наш с Савитри тайник на дереве и где – как я молил всех богов Индии – в кустах до сих пор лежал её знаменитый пистолет, спасший мне жизнь в Варанаси и теперь необходимый нам для спасения жизни и достоинства самой Савитри.

Нельзя сказать, что передвижение на этой кустарной посудине было гладким. Уже в первые минуты мы с Летасом оба натёрли ладони о грубо отёсанную поверхность вёсел, потом потратили некоторое время, анализируя различные версии того, где же у этой лодки находится нос, в результате сильно устали и совершенно обгорели под неистовым тропическим солнцем. При попытке остудиться Летас окунулся в солёный океан, отчего ему стало только хуже, и теперь он тихо и монотонно ругался на больше подходящем для этих целей русском языке, стеная и проклиная тот день, когда доверил мне тайну девятнадцатой пураны. Я напевал под нос «Мы строили лодки, и лодки звались…» и решительно грёб дальше, пользуясь тем преимуществом, что жирная чёрная паста, которой я обильно намазался в предыдущий вечер и отмыться от которой мне так и не удалось, оказалась отличной защитой от солнечных ожогов.

Наконец перед самым закатом мы снова аккуратно приблизились к северному берегу острова, втащили лодку на песок и довольно оперативно загрузили в неё все остатки снаряжения. Обнаружились в целости и моя камера, и один из фонариков, и верёвки, и даже пара ножей. Удача сопутствует смелым: пистолет я нашёл целым и невредимым, и патронов в нём было ровно восемь, что гарантировало нам относительную безопасность в первые секунды будущей битвы. Вторая удача заключалась в том, что я нашёл в кустах свою собственную рубашку, изодранную в клочья, из которой мне удалось смастерить подобие набедренных повязок для себя и Летаса: мы так и не стали истинными сентинельцами и без одежды оба чувствовали себя крайне неловко.

Эти находки и позволили нам, как только стемнело, при помощи ножей, инфракрасных очков и чёрного крема незамеченными пробраться к центральной деревне острова и занять выгодную наблюдательную позицию в пятидесяти метрах от кучки банановых навесов, которая волею судьбы стала на некоторое время домом для Савитри Пали. Наш обзорный пункт представлял собой небольшую утоптанную площадку, покрытую жухлой травой, которая была сделана невесть для каких целей, но как нельзя лучше подходила как раз для двух человек.

Мы пришли вовремя. До наступления темноты за безопасность Савитри можно было не беспокоиться: со слов Летаса было известно, что сентинельцы вступают в близкое общение с женщинами только ночью, удаляясь из деревни в специально отведённые места в джунглях. А пока аборигены от души праздновали сегодняшнюю удачу. В отсутствие музыкальных инструментов и каких-либо самых примитивных вокальных данных их песнопения нагоняли тоску, а танцы годились разве что для детского утренника и тоже вызывали далеко не радость.

Не слишком позитивные эмоции читались и на лице Савитри, которая была усажена на землю в самом центре поселения, в середину начерченного вокруг нее одним из мужчин круга. Наша подруга метала вокруг себя яростные взгляды, надменно изучая население деревни. Женщины кучкой жались к окраине, не сводя глаз с диковинного создания, а мужчины бегали вокруг, высоко поднимали ноги, махали в разные стороны своими луками, копьями и топорами и нестройно галдели. Ещё бы: не каждый небось день в руки этих жутких островитян попадается столь соблазнительная добыча, как наша Савитри Пали…

– Если бы они знали, что она ещё и капитан полиции, они бы нам весь остров за неё продали, – предположил я шёпотом.

– Тише вы, – громко зашипел Гедвилас. – Я не понимаю, что они кричат…

– Думаете, я понимаю? В конце концов, это не я, а вы прожили в племени почти целую неделю. И не удосужились даже выучить базовых терминов языка!

– А вы попробуйте сами, – обиделся Летас и уткнулся снова в свой инфракрасный бинокль.

Профессор, конечно, был прав. Полевое изучение языка – крайне сложная наука, особенно в тех условиях, когда местные жители не владеют ни одним языком, известным вам. Великие исследователи прошлого были не понаслышке знакомы с данной проблемой. Легко добиться от вашего собеседника названий лежащих перед ним предметов, частей тела, некоторых природных явлений (вроде дождя или солнца) и даже терминов родства. Но когда дело доходит до глаголов, прилагательных или абстрактных понятий, вас уже не поймут.

Знаменитый русский путешественник Николай Миклухо-Маклай во время своего пребывания на Новой Гвинее просто измучился с изучением папуасской речи. После возвращения он писал в своих мемуарах:

«Названия, которые я желал знать, я мог получить либо указывая на предмет, либо с помощью жестов, которыми я подражал какому-нибудь действию. Но эти два метода были часто источниками многих недоразумений и ошибок. Один и тот же предмет назывался различными лицами по-разному, и я часто по неделям не знал, какое выражение правильно. Я взял однажды лист в надежде узнать название листа вообще. Туземец сказал мне слово, которое я записал; другой папуас, которому я показал тот же лист, дал другое название; третий в свою очередь – третье, четвертый и пятый называли предмет опять же другими словами. Постепенно я узнал, что слово, сказанное первым папуасом, было названием куста, которому принадлежал лист; второе название означало „зеленый", третье – „негодное", потому что лист был взят с растения, которое папуасы ни на что не употребляют. Так случалось с очень многими словами. Для ряда понятий и действий я никак не мог получить обозначений, для этого оказались недостаточными как моё воображение, так и моя мимика. Как я мог, например, представить понятие „сны" или „сон", как мог найти название для понятия „друг", „дружба"? Даже для глагола „видеть" я узнал точное слово лишь по прошествии четырёх месяцев, а для глагола „слышать" так и не смог узнать».