О`Санчес - Суть óстрова Страница 32

Нет, конечно, Сигорду удавалось что-то найти и забодать: в старый знакомый АльП, в рыбацкий магазин. Кое-что по мелочи – на барахолку, через Розу, но за первый свой благополучный год, с тех пор, как он слупил грандиозный куш за противогазные сумки, заработал он всего-навсего восемь тысяч талеров. Две тысячи двести он заплатил за проживание, свет, газ, пять тысяч с мелочью – просто прожил, на еду, быт и одежду потратил, пять сотен отвалил за японский телевизор, с антенной, чтобы от кабеля не зависеть и не платить за него лишнее. Телевизор, да. А что еще делать одному вечерами в пустой квартире? Он и читал, и по дому убирался, и в гости несколько раз ходил… С Титусом и Розой почти не о чем было говорить, к тому же он непьющий. С бабами… Оно бы, конечно, и надо бы… Но, во-первых, женщины – это всегда большие и неоправданные расходы, тут и к гадалке не ходи. А во-вторых – он и не хочет ничего, по большому-то счету. Не хочет, ни с женщинами, ни сам, не говоря уж о всяких разных извращениях. Он даже программу переключал, если там были сцены эротического содержания: он не ханжа, но просто неловко смотреть, словно подглядываешь. В повседневной жизни, тем не менее, женские стати определенно волновали Сигорда: длинные ножки в мини-юбках, высокая грудь, виляющие попы – все это заставляло учащенно биться его поношенное сердце. Особенно если носили все это молодые красивые девчонки, – на сверстниц он уже не глядел как на женщин. Надо сказать, что и сверстницы, несмотря на почти волшебные перемены в его внешности, тоже не заглядывались на него, а молодые телки вообще не замечали ни Сигорда, ни его любопытствующих взоров. Было ему в ту пору пятьдесят три года.

– У тебя все? И по провинциям, и по Иневии?

– Так точно, господин Президент!..

– Ну тогда иди. Чего мнешься, что еще?

– Гм… осмелюсь напомнить: что со Шредером делать?

– С кем? А… Да, помню… Что, много брал?

– Отпирается… Частично. Клянется, чем может, что предан делу и лично Вам…

– Слушай, Сабборг, ты мне бейцы не крути: брал, или нет?

– У Лауба, говорит, брал. Но в интересах дела, все, говорит, хотел вернуть в бюджет.

– Врет.

– Само собой. Тем более, что подтвердить и опровергнуть некому.

– Ну, покойный хоть жил своим делом, горел на работе, строил дома, не только коррупционные схемы. И не попадался. Этот… Шредер – тоже, говоришь, трудяга?

– Да. Преданность своему делу подтверждают абсолютно все, кто его знает.

– Господи, что за страна! Вор на воре, взяточник на взяточнике… Всех казнить – так с кем работать? Кстати говоря, а что ты так за него заступаешься, а? Как это у вас в Конторе говорится: «подмазан»? А, Сабборг, что примолк?

Сабборг чего примолк? Министр силился вспомнить, и вспомнил, наконец, где он впервые услышал пословицу, которую сначала не понял до конца, а потом полюбил всем сердцем: «Умный, как правило, живет среди умных, а дурак – всегда среди дураков». В том смысле, что умный разборчив, выбирая и формируя круг общения среди себе подобных, а дураку еще проще: для него – все дураки вокруг. Так же и Кутон: все у него – сплошные дураки, взяточники, да воры. Не оттого ли, что он сам… Это Чилли Чейн изрек, в фильме «Четвертая степень».

– Я, господин Президент, взяток даже на оперативной работе не брал, а теперь и подавно. Привык за долгую жизнь честно служить.

– Дерзишь? Я шуток и каламбуров на работе не терплю, ты знаешь. За столом, на даче, на охоте – да, а у меня в кабинете – нет. Ты понял?

– Так точно! Виноват, господин Президент!

– Нет, ты точно понял эти мои слова? Сумеешь их повторить?

– Так точно, господин Президент! Я действительно понял и действительно осознал. Прошу простить мою неуместную развязность!

– Ладно, посмотрим. Вытри, вытри лоб, разрешаю. Что-то я тоже растолстел на сидячей работе, китель не сходится… Иди. А… Значит, со Шредером: пугани на дорожку и отпусти. Все неправедное – до пенса вернуть в бюджет. Трудоголик-крадун, понимаешь. Помилую на этот раз, но дальше – всех абсолютно буду беспощадно карать, не взирая на лица, вплоть до расстрела! Как десять лет назад. И позови… Нет, скажи там, по пути, чтобы заготовили приказ о его перемещении в Иневию с понижением на один этаж, в заместители префекта какого-нибудь проблемного округа. Тотчас же пусть составят и немедленно мне на подпись, а то в текучке опять забуду. Да, и в прокуратуру пусть позвонят, чтобы они тебе же не совали палки в колеса по этому делу. И все проекты, что он подписывал, заморозить до… до совещания с мэром, которое будет, будет… В ноябре, четырнадцатого числа. Не забудешь ничего?

– Никак нет!

– Иди, и чтобы никого ко мне в течение получаса, отдохну. Кроме секретаря, разумеется. Она с бумагами пусть зайдет.

«К-коз-зел!» – вот что подумал хозяин Конторы, глава Департамента внутренних дел республики Бабилон, генерал-полковник Сабборг, покидая кабинет господина Леона Кутона, Президента республики Бабилон, но ни единым мускулом не выдал своих впечатлений и, дословно, ничего не упустив, передал в секретариат все пожелания господина Президента, включая мораторий на инвестиционные проекты округа, подписанные опальным, но все-таки прощенным чиновником Эдгаром Шредером. Между прочим, приходящимся Сабборгу дальним родственником по линии жены. Единственную неточность в передаче приказа он себе позволил: прямо из секретариата сам позвонил, вернее, попросил соединить его с Генеральной прокуратурой и лично передал Генеральному прокурору пожелание господина Президента. Чтобы, в конце-то концов, этот подонок знал свой шесток и надзирал не борзея, чтобы правильно понимал, кто у него в коллегах по охране закона и кто к «телу» ближе.

Да, поселились в нем, в Сигорде, доселе неведомые или прочно забытые помыслы, впечатления и чаяния: радость успеха, запах больших и внезапных денег, жажда еще и еще раз вкусить эту радость, принять в трепещущие ноздри этот ни с чем не сравнимый запах… Отомстить… Если не отомстить, то хотя бы восторжествовать над теми, кто его обижал, кто насмехался над ним, избивал, гнал прочь, глумился… Чтобы все они, наконец, поняли…

Нет, к себе он гостей не водил, еще не хватало! А что у Розы с Титусом бывал несколько раз – так это почти по обязанности. Да и скучно там.

И один раз у сына в гостях был, уже когда с новыми зубами. Странный это был визит: сын назначил его на вечер, на поздний вечер, дескать, рабочий день долог. Может и так, а может быть и потому, чтобы внуки непутевого деда не увидали и не погнушались им вслух… Хотя они еще мелкие, разбираться в таких вещах… По телефону сын был вроде бы и рад его предстоящему приходу, но сам тот вечер – так и не склеился. И Шонна, сноха, все помалкивала в телевизор, чуть ли ни демонстративно избегая общего разговора, и сын в глаза не смотрел. Попили чаю с пирожными. Единственно отрадно было видеть его ошалелость, когда он новые зубы увидел, оба ряда… да, это было эффектно… Нет, второй раз он не скоро туда поедет. Если с сыном встречаться – то лучше где-нибудь на нейтральной территории. Кстати говоря, в тот вечер, во время прощания у метро, куда подвез его сын (он бы и до дому довез, но Сигорд категорически уперся), тот вновь сделал попытку всучить ему денег, но Сигорд легко отбился от предугаданной милости: сын ведь и сам не мог не видеть, что одет он хотя и не в роскошь, но не по-бомжиному, что выбрит он и пострижен, и курит сигареты с фильтром… А все равно холодок и натянутость, видимо прежний многолетний осадок вдруг не растворить. Сам виноват, некого больше винить.

Двадцать тысяч капиталу – если посмотреть на нули, прикинуть среднемесячную корзину потребления – вроде бы и много, а заглянуть подальше, в послезавтра – крохи… Еще надо зарабатывать, еще и еще, неустанно, и на житье, и на излишества, и впрок, и на перспективу, и на черный день.

И опять прилетел Новый год на крыльях белой ночи и опять попраздновал с Сигордом один на один. Но на этот раз принес он в подарок долгожданную идею, а идея привела за собою шальные деньги. Шальные, но уже серьезные, солидные деньги, с перспективой деньги…

Государственная мебельная фабрика повадилась сваливать стружку и опилки на свалку и на этом погорела: откуда ни возьмись налетела государственная же инспекция, прихватила на месте преступления самосвалы, составила акт, подключив тем самым государственные органы дознания и фиска. Штрафы и неустойки разорить государственную фабрику не могли, просто деньги из одной графы государственного бюджета перепрыгнули в другую, но директора сняли с должности, двух замов его сняли, назначили других, и все притихло. Почему мебельная фабрика принадлежала государству, а не бизнесу – в пределах государства Бабилон никто этого не знал и не помнил, просто сложилось так. Почему убогое, экологически преступное, стабильно убыточное предприятие не передадут в частные руки и тем самым не снимут очередной жернов с республиканского бюджета – тоже никто не знал. Мэр Бабилона, господин Цугавара, министр по делам промышленности, господин Билано, только разводили руками в приватных и полуприватных беседах с заинтересованными делаварами и молча тыкали пальцами в небо… Но и сам ныне здравствующий господин Президент был ни при чем, он даже и не подозревал о существовании пресловутой фабрики, никто ведь и никогда в докладах и публично не хвастался ее достижениями, и тем более неуспехами. Скорее всего, причина крылась в каком-то из его предшественников, в когда-то принятом решении, которое никто до сих пор не удосужился взять в руки, стряхнуть с него пыль и поставить вопрос о пересмотре.