Ларс Кристенсен - Посредник Страница 32

Участок на Сигнале мало-помалу зарос. Сорняки поглотили ржавое железо. Землянка заполнилась битым стеклом и мусором. Огород задавили папоротники. Постройки уже никому не принадлежали. Барак и мастерская развалились и в конце концов стали грудой гофрированного железа да гнилых досок, тоже со временем исчезнувшей. Со временем исчезает все. Правда, утешение хилое. Дождь и ветер смели последние остатки. И в этом хилом саду я пытаюсь вновь взрастить свою жизнь.

Как было с нами? Лисбет мало-помалу очухалась, новые скобки в конце концов сняли, она жила чинно-благородно, пока не погибла в ДТП много лет спустя, то бишь не так давно, после нее осталась дочь, а мужа у нее не было. Я прочел в газете извещение, но на похороны не пошел. Только здорово опечалился. Путте и его подпевалы тоже вернулись в привычную колею, как большинство людей, и прямой дорогой, которую для них давно залили асфальтом, проследовали на Западное кладбище, но, увы, не обратно. Порой я замечаю их фамилии в связи с банкротствами, скупками и экономическими махинациями. О Хайди я не слышал ничего, пока не получил открытку из Брюсселя, но к тому времени я уже забыл ее, ведь, если на то пошло, и помнить-то о нас было особо нечего, разве только все, чего я не делал. Она просто поздравляла меня с какой-то премией, которой меня наградили. Работала она в некой конторе ЕС, имела дело с двусторонними соглашениями, – я в этом не разбираюсь, в политике и дипломатии. Между прочим, кое-что ее интересовало. Дописал ли я в конце концов стихотворение про Луну? И второе стихотворение, о котором я упоминал, – можно ли его где-нибудь прочитать? Я вроде говорил, что его напечатал журнал «Виндуэт»? Она запомнила. Запомнила больше, чем я. Я воспринял это как дымовые сигналы, медленно тающие под низким небом или над городами, меж которыми мы разъезжаем, и над жизнями, какие прожили. Я воспринял это как предупреждение. На пути опасность. Я ведь усвоил, что на пути всегда есть опасность. Куда ни повернись, всюду опасность. Бульшая часть несчастных случаев происходит на пешеходных переходах. Поэтому их надо избегать. А я? Я сдержал слово. Никогда больше не смотрел в зеркало, поступил на французскую линию, стихи про Луну недописал, второе стихотворение оставил для себя и так и не прочел «Моби Дика». Не могу. Каждый раз, когда пытаюсь, застреваю. А пытался я много раз. Я словно бы хочу держать капитана Ахава на расстоянии или воспрепятствовать ему приблизиться к концу, который ему уготован – автором или судьбой. И кое-что еще в «Классиках в картинках» упорно не дает мне покоя: был же какой-то смысл в том, что я нашел этот журнальчик на дне корзины под лестницей, или нет? Смыслов было много, ведь все имеет отнюдь не один смысл. Речь шла о том, чтобы опустошить кита, кашалота, опустошить от всего ценного, что у него есть. Кашалот совсем не похож на других китов. В голове у него имеется полость, содержащая самый ценный из всех китовых жиров – спермацет. И пока они заняты опустошением китовой головы, один из членов команды падает в эту полость, и Квикег, спасая беднягу, вынужден врубаться в китовую голову. Для меня это не что иное, как описание моих вмятин и отдушин. В них хранилось самое ценное, не только спермацет, но и пустота, которую мне рано или поздно предстояло заполнять, сперва тихо-спокойно, потом все быстрее и быстрее.

Капитану Ахаву дулжно остерегаться капитана Ахава.

В тот вечер 20 июля, летом 1969-го, до этого было еще далеко, вообще невозможно было даже подумать о продолжении. Мы просто стояли каждый сам по себе, прикованные к траве и тишине. Лисбет нарушила тишину:

– Черт, теперь папа наверняка узнает, что я устроила вечеринку!

Я повернулся к Хайди:

– Пожалуй, пойду за товарищем.

Хайди кивнула, и мне бы, пожалуй, следовало порадоваться, но я вовсе не радовался, я хотел, чтобы она воскликнула «нет!», пошла со мной или я пошел за ней, пошел куда угодно, потому-то я снова повторил ту же фразу, словно эти безнадежные слова могли изменить уже случившееся:

– Пожалуй, пойду за товарищем.

– Иди.

Разве она не могла с тем же успехом сказать «не ходи»? Но сказала «иди», ни больше ни меньше, «иди». И я пошел следом за Ивером Малтом, хотя, разумеется, опять-таки слишком поздно. Все было слишком поздно. Однако я надеялся, что все может стать как раньше. Как раньше? Я даже не помнил, как оно было. Меня догнал автомобиль, остановился. Ленсман опустил стекло.

– Ты слышал стрельбу поблизости? – спросил он.

– Какую стрельбу?

– Гулликсен со Стрелки позвонила, утверждает, что слыхала выстрел.

Старая карга, подумал я. Черт бы ее побрал. Всегда впереди всех, хоть я ее и исключил.

– Ну да.

– Ты пострадал?

– Нет. С какой стати?

Ленсман открыл дверцу и тихо-спокойно втащил меня в машину:

– Что ж, надо нам с тобой побеседовать. Признаёшь, что стрельба была? Только попробуй соврать, заработаешь большие неприятности. Понятно?

Я, как мог правдиво, рассказал, что произошло. Звучал рассказ бессвязно и неправдоподобно. Я и сам слышал. Когда я закончил, ленсман прислонился к рулю:

– Генри? Это кто ж такой?

– Брат Ивера Малта. То есть наполовину брат.

– Немецкий ублюдок? Он тут в гостях?

– Нет.

Ленсман взял меня за плечо, встряхнул:

– Нет? Что ты мне голову морочишь?

– Он все время был тут. В земляном погребе.

Лансман разжал руку:

– Господи!

– Он в нас не целился.

Ленсман проехал последний отрезок пути, остановился у навеса автобусной остановки, заглушил мотор.

– Это важно, парень. Когда они уходили, ружье было у отца?

– Да. Но незаряженное. Он вынул патрон.

– Жди в машине. Ясно?

Ленсман скрылся в дебрях на Сигнале. Я не смог ждать. Пошел за ним. Спрятаться здесь было нетрудно. Я видел, как он прошагал к бараку, окна которого были освещены. Остановился чуть поодаль. Крикнул:

– Малт!

Немного погодя дверь открылась, в тусклом свете на пороге появился отец.

– Ты знаешь, почему я здесь, Малт?

– Да.

– Где твое ружье?

– В мастерской, на стене висит.

Ленсман кивнул на запертый погреб:

– Там кто-то есть, Малт? Ты кого-то прячешь в погребе?

– Уже нет, ленсман, – ответил отец.

Я увидел, как они появились у него за спиной – Ивер, мать и Генри. Прямо будто семья, счастливая, обыкновенная семья. Может, так и было, впервые, в этот единственный миг, когда все открылось. А когда отвернулся и пошел прочь, я услышал голос Ивера:

– Они прилунились.

19

Я потихоньку пошел домой. Старался идти так медленно, что вполне мог повернуть обратно. Но возвращаться было нй к чему. Генри надо было прицелиться и пальнуть в меня, не прямо в сердце или между глаз, а в ногу, ему попросту надо было прицелиться мне в правую ногу, в эту назойливую, навязчивую ногу, которую я поневоле таскал с собой, и разнести ее в клочья – пальцы, свод, пятку, подошву, вот было бы здорово, классная ножная ванна, я бы наконец отделался от этих мерзких напоминаний. Вдобавок все бы меня жалели, в том числе и Хайди, и я получил бы возможность проявить доброту, простив Генри и сказав, что это несчастный случай, нечаянность, что бы там ни думал отец Лисбет, помощник судьи. Кроме того, мне бы не пришлось дожидаться старости, чтобы ходить с тростью.

Я остановился на дне Ямы и пришел к выводу, что изменить меня могут лишь несчастья и преступления.

Мама сидела на балконе, укутанная в плед. От калитки я смотрел на нее. Уже шпионил, только не знал пока, какие секреты раскрою или о каких умолчу. Радиоприемник, который она вынесла на балкон, стоял выключенный. Тонкие колечки дыма поднимались из пепельницы. Мама что-то писала в желтом блокнотике и казалась увлеченной, в своем собственном мире, в одном из великого множества миров, существующих вокруг нас, в нас, между нами. Я вспомнил другую фразу из «Моби Дика», из «Классиков в картинках», произносит ее Гроб, хозяин гостиницы в Нью-Бедфорде, штат Массачусетс: Разве в нашем мире не слишком много голов? Потом мама наконец заметила меня, сунула блокнотик в карман передника и помахала рукой. Я поднялся к ней.

– Прилунились они, – сказала она.

– Знаю.

– Подумать только. Высадились на Луну. Не хочешь присесть? Я сделаю бутерброды. Проголодался?

– Лучше пойду прилягу.

– Ивер приходил, спрашивал тебя.

– Что ты ему сказала?

– Что ты у Лисбет, что же еще? Хоть мне и не по душе, что ты там бываешь. Он приходил туда?

– Забегал ненадолго.

– Вы тоже слыхали фейерверк?

– Фейерверк? Нет.

– Я ничего не видела, но слышала один сильный хлопок. Вон оттуда. Кстати, что у тебя с рукой? Дай посмотрю.

Я отпрянул:

– Ничего страшного. Кошка Лисбет оцарапала.

– Что-то случилось? Что-то не в порядке?