Юрий Перов - Заложники любви Страница 32

— Понимаете, каждый ребенок о чем-то мечтает… Кто-то хочет стать моряком, кто-то хочет стать космонавтом, а может, кто-то никем не хочет стать и мечтает, как будет лежать всю жизнь на диване и есть конфеты и хурму. Взрослые тоже мечтают. Когда я был в армии, у каждого моего товарища была невеста или просто девушка… У меня тоже до армии были знакомые девушки, но это все было по-другому, и в армии я ни о ком не вспоминал. Товарищи рассказывали о своих невестах, носили фотографии с собой. У меня никого не было. Но я мечтал. Я мечтал, что встречу девушку, которая станет моей невестой, потом женой, потом матерью моих детей, бабушкой моих внуков, родоначальницей целого рода… Я видел эту девушку так отчетливо, что если б я был художником, то нарисовал бы ее. И если б вы посмотрели на этот портрет, то сказали бы, что я нарисовал вас. Когда я увидел вас, мне стало страшно, потому что я знаю — ничто не сбывается так, как мечтаешь. Мечты мечтами, а жизнь есть жизнь. Я даже сперва подумал, что вы мне привиделись. Как привидение… Я боюсь, что вы, как привидение, растаете, исчезнете… Не исчезайте — мне будет очень тяжело, очень плохо…

— Почему я должна исчезать? — удивленно вскинула брови девушка. — Я здесь каждый день отдыхаю под этим тентом.

Ираклий и сам не помнил, какими словами он убедил Тину пойти пообедать. Он очень удивился, когда узнал, что это первый ее выход в ресторан.

Едва они вошли, высокий полный официант подошел к Ираклию, обнял его за плечи и с ласковой улыбкой начал что-то говорить по-грузински, ни разу при этом не взглянув на Тину. Но она не почувствовала никакой обиды. Напротив, ей почему-то было ясно, что на нее не смотрят из деликатности, чтоб не смущать.

Словно по волшебству на столике появились закуски, ваза с фруктами, хрустальные бокалы, тяжелые мельхиоровые приборы, горячий лаваш, нарезанный полосками и укрытый салфеткой. Толстый официант почтительно, как настоящей даме, показал этикетку шампанского. Бутылка была укутана в салфетку. Тина лишь в последнее мгновение сообразила, что следует как-то среагировать, и величественно, как ей показалось, кивнула. Официант с чрезвычайной ловкостью бесшумно открыл бутылку, обтер горлышко салфеткой и налил шампанское в высокие хрустальные бокалы.

Тина выпила целых два фужера. Это придало ей уверенности. Она чувствовала себя совершенно пропащей. Ираклий, которому внутренний голос сказал, что это необычайная девушка, изо всех сил старался относиться к ней как-то по-другому, не так, как к другим девушкам. Предупреждал любое ее желание, но когда она протянула руку за сигаретами, Ираклий мягко, но решительно накрыл пачку загорелой ладонью и сказал:

— Не надо. Пожалуйста. Вы же не курите. Не стоит привыкать.

Тина приготовилась было «пропадать совсем», но обед закончился неожиданно быстро. Ираклий отвез Тину домой, пообещав зайти за ней вечером.

Во время очередного ночного свидания жена высокопоставленного чиновника спросила у Ираклия, что это за девушка, с которой она видела его в городе вот уже три раза подряд. Ираклий нахмурился, привстал, опершись локтем на подушку, долго смотрел в веселые глаза женщины и потом сказал:

— Если ты хочешь, чтобы мы встречались, никогда больше не говори об этой девушке.

Женщина хотела в ответ пошутить, но, внимательнее всмотревшись в его лицо, промолчала и обняла его за шею мягкой, налитой рукой…

Перед своим отъездом на учебу Ираклий Мелашвили с друзьями отправился к Крестовому перевалу в горное селение, расположенное в 112 километрах от Тбилиси, за барашком. В том горном селении жили дед и бабушка одного из его друзей. Дорогой они весело болтали, обсуждая предстоящий праздник. Готовились торжественные проводы Ираклия в Москву.

Горы были еще совсем зеленые, ветви яблонь, груш и айвы в садах гнулись под тяжестью плодов, начинала румяниться хурма, наливался виноград. Было тепло. Но летние, августовские жары прошли, и встречный ветерок не обжигал, а ласкал лица друзей.

Хорошо отлаженный двигатель «Жигулей» уютно урчал, еле слышно шуршали шины по ровному асфальту Военно-Грузинской дороги, не мешая разговору, звучала музыка. Настроение у всех было прекрасное, и в веселом разговоре друзья решили купить не одного, а двух барашков.

Дедушка товарища был уважаемый человек, известный во всем районе. Он не ждал внука, потому что в горах нет телефона. Когда к его дому подъехала машина с молодежью, он брился, чтобы поехать в районный центр в больницу, подобрать очки. У него на семьдесят третьем году жизни началась старческая дальнозоркость.

Услышав автомобильный гудок, он резво спустился с галереи второго этажа, где брился, как и был с одной выбритой, а с другой намыленной щекой. Он забыл о мыле.

Он сперва открыл железные, разукрашенные местным сварщиком ворота, впустил во двор машину, потом, скупо, расставляя руки, начал крепко обнимать внука и его друзей, пачкая всех мыльной пеной. Все долго смеялись по этому поводу, показывая друг на друга пальцами. Смеялся и дед. Его звали Александр.

Потом они пошли в загон и выбирали барашков. Потом долго и азартно торговались. Правда, это была торговля наоборот. Дед Александр, узнав, зачем понадобились барашки, решил их подарить. Внук, не предполагавший такого поворота, весело с ним согласился. Ираклий и слушать об этом не захотел. Начались бесконечные выяснения отношений, в которых дед ловко манипулировал «почтением к старшим», а Ираклий — «сыновней почтительностью».

После того как Ираклий решительно объявил, что такого подарка он принять не может и вынужден искать барашков у других хозяев, дед Александр наконец согласился продать и в знак своей решимости хлопнул кепкой об пол. Однако цену он назвал неправдоподобно низкую, и Ираклий снова поднялся к выходу с самым решительным видом. Дед Александр преградил ему путь своим сухим крепким телом и спросил цену Ираклия. Тот назвал неправдоподобно высокую, уверяя, что барашки стоят еще больше. Дед Александр загорячился и слегка набавил свою цену, и так далее…

Они торговались до тех пор, пока не дошли до той цены, на которую Ираклий и рассчитывал с самого начала. Пока они торговались, в доме накрывался стол, пеклись на тяжелых сковородах прозрачные от масла хачапури, жарились цыплята, разливалось в глиняные потеющие кувшины вино. Потеть кувшинам было положено. Они были из необливной глины, и их стенки пропускали влагу. Влага с внешних стенок кувшинов испарялась, и стенки при этом охлаждались. Вино в таких сосудах всегда было на несколько градусов прохладнее окружающего воздуха.

Потом они пировали. Выпили за Ираклия, за его отъезд, за то, чтобы праздник, на который куплены барашки, удался. Пили за здоровье деда Александра, за его дом, за прекрасную его хозяйку, которая приготовила такие хачапури, лучше которых нет в районе. Хозяйка специально подошла к столу, чтобы выслушать эти приятные для нее слова, слегка краснея, смущаясь, и принялась усиленно потчевать дорогих гостей, подкладывая своими крепкими руками, покрытыми мелкими трещинками, куски жареных цыплят прямо в тарелки уже сытым гостям.

Потом много шутили над Нодаром, владельцем машины. Ему предлагали наесться до полного опьянения. Но без вина у бедняги не было никакого аппетита. Потом немного пели. Потом горячо поблагодарили хозяев и стали собираться.

Барашки стояли около машины, привязанные за заднюю ногу к забору. За ногу, а не за шею их привязывали для того, чтоб они случайно со страху не удавились.

Потом стали не спеша, основательно обсуждать, как лучше связать барашков. Нодари настаивал на том, чтоб связать им ноги не попарно, задние и передние, а все четыре ноги вместе, чтобы они не могли биться в машине. Так и поступили. Сложили барашков в багажник, одного на другого и захлопнули крышку.

Целуясь с дедом, Георгий, так звали внука, укололся о щетину и напомнил деду, что одна щека так и осталась у него невыбритая. Все снова принялись смеяться, и громче всех смеялся дед Александр. Потом со смехом расселись в машине, включили музыку погромче и весело тронулись.

Солнце уже скрылось за западными вершинами гор, но вечер еще долго не наступал. По дороге они много пели, а магнитофон играл сам по себе. Ираклий пел вместе со всеми своим сильным и нежным молодым голосом. И когда в песне говорилось о любимой девушке, а о ней говорилось во всех песнях, он думал о своей золотоволосой Тине.

На проводы Ираклия Мелашвили собралась половина Тбилиси. Потом шутили, что другая половина города не пришла, потому что обиделась на Ираклия за его отъезд. Приехал на проводы и дядя Леван из Сухуми. Он привез два бочонка «Аджолеши».

Злая на язык молодежь шутила, что эти проводы по своей пышности не уступали похоронам.

Томаз Ильич Мелашвили взял недельный отпуск за свой счет и поехал вместе с сыном в Москву. Он хотел лично убедиться в том, что его дальний родственник и бывший сосед Мансурадзе, работающий теперь на вечернем отделении Московского пищевого института, помнит родство и соседство.