Эльвира Барякина - Женщина с большой буквы «Ж» Страница 32

— Ага, — пробурчала я. — Только неизвестно, что быстрей приключится: твой инфаркт или джек-пот.

Крупье улыбнулся в подкрученные усы.

— У нас был такой случай. Одна леди упорно ставила по четыре бакса. Сидела всю ночь, проиграла, наверное, тысяч семь, не меньше. Ей уж и есть хотелось, и в дамскую комнату сходить… А как бросишь игру? Вдруг кто-нибудь займет твой автомат и выиграет все, что ты ему скормила? В конце концов она позвонила мужу: «Покарауль. Я сейчас вернусь». Сидеть просто так было скучно и он решил сыграть на доллар — безо всякой задней мысли. Леди не успела дойти до туалета, как на всех табло замигала надпись, что кто-то выиграл «джек-пот». Сумма выигрыша соответствовала ставке: семь тысяч ровно. От мужниного горла даму оттаскивали с охраной.

— Знаешь, как ее звали? — шепнула я на ухо Мелиссе. — Мардж Тенш. После этого она потеряла веру в игровые автоматы и высшую справедливость.

— А супруг что? — вытаращив глаза, спросила Мелисса.

— Макс отделался легким разводом.

Это был повод, а причина была следующей: мне не доставало Лос-Анджелеса гораздо больше, чем Макса. На деньги, доставшиеся от бабы Капы, я купила дом в Северном Голливуде и зажила в гордом одиночестве.

ДАМА С СОБАЧКОЙ

27 февраля 2006 г.

Зиму в наших краях можно разглядеть только при помощи бинокля: она как раз на горизонте, в горах. В долине — плюс двадцать по Цельсию, а наверху снежок и приятный морозец. Ехать из лета в зиму ровно два с половиной часа.

На Новый год Зэк подбил меня покататься на лыжах.

— Снимем домик в Биг Беар! Пять комнат, три туалета. Можно моих друзей-актеров позвать — вскладчину дешевле.

Мелисска нашу затею не одобрила.

— Ага, десятка треф, — сказала она, раскинув картишки. — Так я и знала. Знаешь, что это?

— Что?

— Печаль и меланхолия! Ты либо лыжи потеряешь, либо шею сломаешь!

Как всегда, мы провозились и прибыли в Биг Беар самыми последними. К этому времени все пять комнат в доме уже были заняты актерами. Нам достался гараж, переделанный в жилое помещение. Зэк окинул взглядом печку-буржуйку, биллиардный стол и гребной тренажер.

— Вау, какой сексодром!

Дом был роскошный: огромный камин, головы оленей на стене.

— Сейчас будем делать барбекю, — сказал Хэрри — упитанный мальчик с двуспальной рожей. — Я уже договорился с хозяином насчет углей. Он в эти выходные тоже сюда приехал: дом сдал нам, а сам гостит у друзей.

Раздался звонок в дверь, и я пошла открывать. На пороге стоял невысокий дядька в расстегнутом пальто и с мешком угля на плече.

— Привет! Меня зовут Пол.

— А я — Мардж, ответственный квартиросъемщик.

Мы пожали друг другу руки. Его глаза выглядели смутно знакомыми.

— Мы раньше встречались? — спросила я.

— Не уверен. Я к вам приставал?

— Вроде нет…

— Тогда это точно был не я.

Мы посмеялись… Внезапно его лицо изменилось. Он смотрел через мое плечо в комнату. Ронский-Понский сидел на кожанном диване и самозобвенно жрал подлокотник. На ковре валялись остатки-сладки — драные лоскуты и щепки.

Пол велел нам выметаться в течении часа. А куда мы пойдем? Ронский-Понский забился под диван и глядел растерянно и покаянно: извините — бес попутал.

Актеры жаждали крови: Ронского — на первое, моей — на десерт.

— Зачем ты взяла эту скотину? — орал Зэк. — Теперь нам залог не отдадут.

Народ шумел и ругался и в конце концов отправил Зэка на переговоры.

— Ты скажи ему, что мы из башки Ронского чучело сделаем, — шумел Хэрри. — Пусть вешает себе на стену.

Пока Зэк отсутствовал, я изобретала Ронскому наказания:

— На выставку тебя отведу! Посажу в клетку рядом с ротвейлером. Знаешь, как он на тебя будет смотреть? С аппетитом! Он подумает, что ты биологическая подкормка. А потом скажу детям, что ты не кусаешься. А потом потащу на соревнования — ты попробуешь сбежать, а фиг: я на тебя медалей навешаю. Все пять фунтов!

Зэк вернулся с условно хорошими новостями:

— Пол взял залог и разрешил нам остаться. Но Ронского велел убрать.

— Да куда ж я его дену? — возмутилась я. — На улицу в мороз выкину?

— Оставь пока тут. Только смотри, чтобы он никому на глаза не попался.

На всякий случай мы отогнали мою машину на другую улицу — типа я уехала вместе с Ронским. Настроение было подавленное, и мы решили немного подлечиться текилой.

После третьего тоста нам стало весело. Девки полезли танцевать на столы, но тут Бьянка навернулась и разбила локоть. Кто-то принес медицинский клей и все понеслось по новой.

С утра я проснулась от дикого крика. Оказалось, что пузырек с клеем опрокинули на ковер, на котором Шон и Стейси упражнялись в любви. А спина у Шона очень волосатая. И ладно бы к ковру прилипли только волосы. Медицинский клей — серьезная штука: отдирается только с мясом.

— Отвезите меня ко врачу! — вопил Шон.

Ковер был большой — метра три на три. Мы закатали в него Шона: в дверь он пролез — ногами вперед, а в машину — никак.

Было решено вырезать из ковра силуэт. Резали вшестером: Стейси — маникюрными ножницами, я — походным топориком, остальные — кухонными ножами. За этим делом нас и застал Пол.

Вообще-то я понимаю его чувства: голый мужик лежит на ковре, вокруг него вооруженные до зубов люди.

— Полиция!!!

Я догнала Пола на улице.

— Стойте! Да стойте вы, господи!

Он поскользнулся на льду, шлепнулся, я побыстрее насела на него, чтобы он не удрал и не натворил еще больших бед.

— Я вам заплачу за ковер!

Пол смотрел на меня дикими глазами.

— Э-э… Так вы что, не уехали?

— Уехала. То есть, это уехала моя сестра-близнец со своей собакой.

В этот момент из распахнутой двери выскочил Ронский-Понский и помчался меня спасать.

— А это брат-близнец той собаки?

В общем, на нас с Зэком подали в суд.

ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ

2 марта 2006 г.

Когда мне хорошо, я пишу прозу, когда плохо — поэзию. Поэтому почти все мои стихи депрессивны и посвящаются злодеям.

Кто изгрыз мою туфлю?Я кому сейчас ввалю?Кто зачем-то вырвал с корнемТрадесканцию мою?Коврик в ванной, провода,Почтальонова нога…Что сожрать не получилось,Понадкусано слегка.Скромный вид, невинный взгляд:«Я ни в чем не виноват!»Вот отдам тебя корейцамИ они тебя съедят!

ЗАВТРА БЫЛА ВОЙНА

8 марта 2006 г.

Пришло письмо от бабушки, Вероники Захаровны, — так трогательно! Старинная открытка, еще времен моего детства, — с палеховской росписью и трехкопеечной маркой в углу.

«Скучаю по тебе и жду в гости. Жалко, совсем старой стала: ничего не вижу. А была бы помоложе, так съездила б в твою Америку. Очень мне хочется знать, как ты живешь».

Мне трудно представить бабушку молодой. Как-то не верится, что когда-то она была голопятой девчонкой, влюбчивой девушкой, молодой мамашей…

Между тем все было… Она родилась в деревне. Жили богато: корова, коза, дом о трех комнатах. А потом наступил колхоз. Приехал какой-то, сказался председателем и велел делиться. Вероника помнила, как все плакали. Корову провожали как в последний путь. И не напрасно: председатель оказался запойным, скотину загубил, кассу растратил, а самого в 1936-м году расстреляли.

В деревне ловить было нечего, и Вероника отправилась в Порхов — блестящий райцентр, где имелось и кино, и больница, и даже уличные фонари. В железнодорожный техникум Веронику не приняли из-за химии: она брякнула на экзамене, что водородный показатель — это заплаканные глаза. Вероника уже собралась назад в деревню, но встретившаяся в очереди девица подговорила ее пойти в школу медсестер.

— Там химия не требуется. Стипендия 14 рублей и общежитие!

Сорок человек в комнате, кухни нет, еда всухомятку. Будущие медсестрички весьма котировались среди танкистов и пехоты, расквартированных в Порхове. Крутить романы было престижней с танкистами:

Не ходи за пехотинца —Он с войны не возвратится.А танкист придет домойТрезвый, целый и живой.

С танкистами ходили в клуб, слушали концерты в фойе кинотеатра и расписывались в комендатуре.

Зима 1940-41 года была самой счастливой в жизни Вероники. Мама отдала ей трофейную шубку, привезенную отцом с варшавского похода: верх панбархатный, низ — белка. На танцы Вероника собиралась как на бал: брови выбрить в ниточку, покрасить урсолом, на губах помада — смесь вазелина с толченым карандашом. На голых ногах, «затемненных» чаем, нарисовать «швы» — как на фильдеперсовых чулках.

Витя Антошин — комсомолец и танкист — не смог пройти мимо такой красоты.

К тому времени Вероника уже сделала карьеру: ее перевели из медсестер в клинические лаборанты (делать анализы анализов) и дали ставку в 40 рублей.