Иван Зорин - Роман в социальных сетях Страница 32

— Статья будет называться: «Психологические особенности межличностных отношений при социализме и капитализме».

— Боже, как серьезно!

Жена прикрыла рот ладонью.

— Название рабочее, так что не перебивай. — Олег Держикрач откашлялся и, встряхнув в руке топорщившиеся листки, продолжил ровным, бесстрастным голосом: — В эпоху относительного равенства и всеобщей доступности на первый план выступают черты характера, которые доминируют среди отличительных признаков при распознании индивида. Злой, добрый, мягкий, жадный, эгоистичный, коварный или простодушный — по этим характерологическим особенностям судят о человеке. Это его глубинная, эмоциональная суть, добраться до которой при царящем неравенстве просто невозможно. При четко выраженной иерархии мы имеем дело с коконом, внешней оболочкой, сотканной из банковского счета, общественного положения и забот имиджмейкеров. В нашем обществе взаимодействуют не люди-личности, а их внешние образы, в нем прячутся за ширму формального общения, оберегая от посягательства внутренний мир, которого на самом деле нет. В эпоху всеобщего отчуждения появляются женщины, для которых на мгновенье сосредоточиться — все равно, что родить, по улицам бродят подростки с клиповым мышлением, которое выдают пустые, бегающие глаза…

— Дорогой, а зачем все это? — перебила его жена, тронув за руку. — Разве это интересно? Напиши лучше про любовь. У тебя ведь была первая любовь?

Олег Держикрач отложил листы на колени.

— Первая любовь? — Он потер лоб и, открыв ящик письменного стола, потянулся за сигаретой. — Была, конечно, в школе. В выпускном классе. Ты, правда, хочешь, чтобы я рассказал?

Жена кивнула. Поерзав, Олег Держикрач, уселся в кресле удобнее.

— Ближе к весне перевели к нам новенькую — ничего особенного, полненькая, с веснушками, но большие, голубые глаза, грустно глядевшие из-под ресниц, все искупали. Теперь я думаю, у нее было плохое зрение, а носить очки она стеснялась.

— Фу, как прозаично, в тебе умер романтик!

— Зато родился врач. — Повертев меж пальцев сигарету, Олег Держикрач закурил. — Знаешь, в каждом классе обязательно наступает пора, когда все друг в друга влюбляются. Это как ветрянка.

— У нас было то же самое. И ты втюрился?

— По уши! Внушил себе, что жить без нее не могу, что лучше и на свете нет. Ночами, как водится, рисовались ее прелести, а главным образом ее печальные, огромные глаза. Она была молчалива, с какой-то тихой улыбкой, которая тоже представлялась мне необыкновенной. В общем, сох я по ней ужасно! А как признаться? Я был робок, застенчив, целомудрен.

— А она?

— Ну, девочки развиваются раньше. Однако со всеми мальчиками моя была одинаково приветлива. Почему, кстати, «моя»?

— Потому что ты прирожденный собственник.

— Возможно. Но дело не в этом. Учебу я совершенно забросил. Целыми днями страдал, страдал… А вечерами стоял в обнимку с деревом под ее окнами, представлял, чем она занимается, а когда за занавеской мелькал ее силуэт, сердце готово было выпрыгнуть. Месяца два носил я в себе эту горячку, похудел, осунулся. — Олег Держикрач глубоко затянулся. — А подойти не решался. Думал, выбрать предлогом запущенные предметы, попросить помощи. Но гордость не позволила. Да и училась она средне, при этом была исполнительна, точно зная предел своих способностей…

— Почему так уничижительно? Ты что, сейчас ей мстишь?

— За что?

— Что не ответила взаимностью.

— А ты уже догадалась? — Держикрач удивленно скривился. — Вероятно, мщу, подсознательно. Но не все было так просто, дослушай. Камчатку в нашем классе оккупировала троица шалопаев, которые на уроках только и делали, что обсуждали известных певцов. Тогда был особенно моден один абсолютно безголосый. И как-то слышу, она говорит: «А у меня есть его пластинка». Так мне представился шанс. На перемене, придав голосу тоску меломана, я попросил его послушать. План был бесхитростным, лицо у меня горело, и мне казалось, она видит меня насквозь своими голубыми глазами…

— Не сомневайся, у девушек на этот счет интуиция.

— Наверно, но она не подала вида, просто кивнула, и после уроков мы пошли к ней домой. — Выпустив дым, Держикрач стряхнул пепел на пол. — Ее родители были на работе, она усадила меня на диван, завела пластинку безголосого певца, а сама ушла на кухню. «Люби меня, люби смелее», — призывал певец хриплым голосом, переходя на речитатив, и я вдруг испытал прилив решительности. Она стояла у плиты, ко мне спиной, и вздрогнула, когда я тронул ее за плечи. «Ты мне очень нравишься», — развернул я ее. Она не удивилась, точно ждала чего-то подобного, и молча посмотрела мне в глаза. Я неловко ее обнял и поцеловал. Ее губы едва ответила. Как ни был я взволнован, но все же почувствовал в этом отказ.

— Похоже, ты был опытный сердцеед, зачем теперь притворяешься?

— Милая, это был мой первый поцелуй. От моей храбрости не осталось и следа. «Я тебе нравлюсь?» — смущенно прошептал я. «Нравишься» — эхом отозвалась она. Но я понял, что это ложь.

— Ты уже тогда готовился стать психиатром?

— Ну, тебе эта роль больше подходит.

— Потому что догадалась о безответной любви? Просто я слишком хорошо знаю мужа, к тому же первая любовь всегда несчастная.

— Кто знает, в чем счастье? Я тогда спросил ее: «Нравлюсь, но я не тот?» А она: «Нет, не тот». Я готов был умереть! На ватных ногах поплелся обратно в комнату. Пластинка уже кончилась, и я поставил ее заново. Потом сел на диван, обводя взглядом вещи на столе, и тут в глаза мне бросилась записная книжка в кожаном переплете. Это был ее дневник…

— Какой ты старый! В ваше время еще вели дневники.

— И читали чужие. Открыл я его наугад, а там — любовное признание. Страница за страницей, исписанные мелким, аккуратным почерком. У меня заколотилось сердце. Я скользил взглядом по строкам, а у самого одна мысль стучала: «Кто? Кто? Кто?» Ревность — чудовище с зелеными глазами, потому что она слепа. Я дочитал ее откровения почти до конца, когда до меня вдруг дошло — да это же один из троицы наших шалопаев, который даже на их фоне казался идиотом! Тут вся моя любовь и закончилось. Как отрезало.

Олег Держикрач затушил окурок в пепельнице.

— Однако ты о себе был высокого мнения.

— Еще какого! Это все и решило. Не прощаясь, я тихо вышел.

Олег Держикрач уставился в точку позади жены, точно снова увидел там свою молодость.

— А что было дальше?

— Дальше? Да ничего дальше не было, налег на учебу, поступил в университет. — Он на мгновенье замялся и, рывком придвинув кресло, обнял жену. — А выбери она мне соперника посерьезнее? Хоть бы того же безголосого певца? Первая любовь, как прививка, могла и осложнения дать.

— А она?

— Встретил ее через несколько лет — окончательно располневшую, с двумя детьми…

Олег Держикрач взял с коленей густо исписанные листы и молча запер их в стол.

На другой день, вместо того, чтобы дописывать статью, он несколько часов просидел в кабинете, перебирая в памяти тех многочисленных пациентов, которых перевидал за жизнь, а вечером сочинил послание для Никиты Мозыря.

«Одна озлобленная обезьяна отбивалась от одиночества.

— Ой! — окликнула она орангутанга. — Остановись!

— Отдохнем? — охваченный огнем, обрадовался орангутанг.

Обезьяна обаятельно оскалилась. Они обнажились, обнялись, облизались. Отдалась обезьяна орангутангу. Оба одинаково охали: «ох, ох, ох…», оба одновременно охладели.

— Отдохнули? — открыл образину орангутанг.

— Отдохнули, — ответила опостылевшему обезьяна.

Обиженный орангутанг отошел.

«О-о! — огласила окрестности обезьяна. — Опустошенность! Одиночество осталось!

От одиночества остались омерзительные отродья. Обезумевшие, охрипшие, они обречены освоиться. Озаренные отсветом оранжевых облаков, обязаны они отблагодарить обезьяну? Орангутанга?»

Поставив точку, Олег Держикрач подумал, что в группе собрались одни сумасшедшие, так или иначе требующие лечения, потому как нормальному есть чем заняться и он никогда в нее не придет. А ночью, проснувшись, Олег Держикрач долго лежал, вперившись в темноту, пытаясь представить, что будет после его смерти. На мгновенье ему удалось вдруг вообразить, что его нет, что его «я» навсегда исчезло, и его парализовал ужас.

— Вера! — закричал он жене.

— Что, что дорогой? — проснулась она.

Олегу Держикрач сделалось стыдно:

— Извини, кошмар.

Поцеловав его, жена отвернулась, а он накрылся с головой одеялом.

«Страх смерти, — шептал он про себя. — Банальный страх смерти».

Он вспомнил Модеста Одинарова, в болезнь которого неожиданно поверил, натянуто улыбнувшись в темноте, он подумал, что большинство прошедших по земле уже по другую сторону добра и зла, а отделять себя от них значит проявлять эгоизм. Но ему не делалась легче, наоборот, ему пришлось прикусить руку, чтобы снова не закричать. Сбросив одеяло, Олег Держикрач, впотьмах нащупал ногами тапочки, вышел на кухню, но свет зажигать не стал. Светил уличный фонарь, в полумраке он налил себе холодного кофе, выкурил сигарету. «Что делать? — безысходно шептал он. — Что делать?» Потом, чтобы не будить жену, он залез под душ и, как в детстве, согнувшись под теплыми струями, удовлетворил себя.