Елена Крюкова - Тибетское Евангелие Страница 32

Так заповедал великий Махавира, прежде воин и кшатрий; немало убил он людей и зверей, но раскаялся в смертях, им содеянных, и Джайна принял покаянье его!

Все знать, надо всем владычествовать и пребыть вечно блаженным — вот три ступени, что ведут к полному и всецелому счастью!

И спросил так: Как достигнуть такого счастья?

И ответили: Чтобы стать Джиной, Вечно Живым, надо стать Тиртханкарой. Чтобы стать Тиртханкарой, надо отказаться от соблазнов Сансары. Чтобы отказаться от соблазнов Сансары, надо иметь смелость и силу. Чтобы иметь смелость и силу, надо сначала родить в сердце любовь!

Улыбнулся. Ответил: Понимаю вас! Сам же так мыслю!

Голову солнце пекло. Говорили так: Истинная природа души человека — вот сокровище мира. Ананта дарсан, Ананта джна, Ананта каринта — три ступени, что к истине ведут.

И спросил: Что сие? И ответили: Впитай все, подобно морской губке; познай все, подобно ветру, летающему над всей землей; ступай по земле бережно и осторожно. Тогда достигнешь Дхармы. Тогда вольешь чистую душу в драгоценный сосуд Вселенной.

И сказал: Согласен с вами! Но где же живет бог ваш?

И говорили: Освободись от кармы и стань сиддхой! Лети над землей! Прости всех, кто причинил тебе боль! И сам не причиняй боль никому! Будь благочестив, не кради, не сотвори прелюбы, не стяжай. Живи так, чтобы не только человека не убить — не наступить на скорпиона, не прибить на локте твоем кусающего тебя комара!

Каждая вещь обладает душой. Аджива — мертвая; Джива — живая. Не убей не только тело; прежде всего — душу живую не убей! Тогда очистишься. Войдешь в Храм Света!

Так спросил: где тот Храм Света? Там живет ваш бог?

Пекло солнце все жесточе. Глядел на чалмы, обнимающие головы смуглых бородатых людей. А они глядели на Черную Бороду — может, видели в нем своего родственника, утраченного и вновь найденного.

И опустили головы. И так сказали: Хочешь беседовать с нашим богом Джайной? Его аватар Махавира, еще называемый Вардхаманой. Вон его храм, перед тобой!

И, оставив путников моих, вошел в храм.

Увидел: огромная статуя из светлого песчаника достигала головою купола храма.

Долго глядел на каменного бога, шея заболела, опустил голову. Подумал: вот изваяли люди бога своего из камня, и разве в камне этом живет он?

Решил провести во храме ночь. Думал: может, снизойдет ко мне бог Джайна, и буду говорить с ним.

Люди чужого народа медленно входили во храм и выходили из него, обходя меня стороной.

Настала ночь. Сел на каменном полу опустелого храма. Стал ждать.

Дождался. Высоко под сводами зазвенел колокольчик. Будто сзывали толпу, призывали слугу. Звук усилился. Уже не тонкий колоколец бился в вышине, а горячий, пожарищный гонг. Медные стоны раскатывались по храму: бом-м-м! Бом-м-м!

Утишил дыханье. Слушал. Вот уже мощный, яростный колокол, тяжелый, как тяжкая, полная страданий жизнь, бил, оглушая, гремел, заливал чугунным черным криком пустую храмину.

Боялся: уши слышать перестанут, так силен, неотвратим был подземный звук.

Вскочил с плиты. Статуя ожила. Поднялась каменная рука. Оторопев, глядел, как божество подносит руку к бесстрастному лицу.

Чтобы совладать со страхом, объявшим меня, крикнул: Джайна! Вот я! Вот я здесь. Скажи, в чем тайна твоя?

Разлепился каменный рот. Медленно вытолкнулся из губ, похожих на два банана, каменный воздух:

НЕ УБИЙ ЖИВОЕ.

О, крикнул вверх, о! Не убью живое никогда! А если меня будут убивать?! Что ж, отдать жизнь свою даром?! Не воспротивиться?! Не выбить из рук противника копье или меч?!

И голос плыл надо мной вечным медным, громадным колоколом, голосом неведомых веков:

БОРЬБА БЕСПОЛЕЗНА, ЕСЛИ ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ОБЕ ВАШИ ДУШИ УМРУТ. СОХРАНИ ЖИВУЮ ДУШУ.

Живую душу, крикнул я, живую душу! Но ведь твоя душа умрет вместе с тобой, если убьют тебя!

И голос плыл надо мною, смеясь, звеня медленной медью:

ДУША НЕ УМРЕТ. ДУША ОБЛАДАЕТ ВЕЧНОЙ ЖИЗНЬЮ. ТАЙНА В ТОМ, ЧТОБЫ УБЕРЕЧЬ ДУШУ. УБЕРЕЖЕШЬ ЕЕ ТОГДА, КОГДА НЕ ЗАГРЯЗНИШЬ РУКИ СМЕРТЬЮ ДРУГОГО.

А если тебя будут пытать?! Разрежут на куски?! Распнут на вершине горы?!

Не помня себя, кричал.

Эхо билось о стены ночного храма.

Голос ударил мне в сердце:

УДАРЯТ ТЕБЯ В ЩЕКУ — ОБЕРНИ К ВРАГУ ДРУГУЮ. УДАРЯТ ТЕБЯ В СЕРДЦЕ — РАЗОРВИ НА ГРУДИ РУБАХУ. УДАРЯТ ТЕБЯ В ГЛАЗ — ВЫРВИ ДРУГОЙ И БРОСЬ К НОГАМ ВРАГА: ИБО СЛЕП ТЫ, КАК ЗРЯЧ, И ЗРЯЧ, КАК СЛЕП. САМОЕ ГРОЗНОЕ ОРУЖИЕ — МИР. САМЫЙ ТЯЖЕЛЫЙ МЕЧ — ЛЮБОВЬ.

И повторял, как опьяненный рисовой водкой — тут уже нас ею угощали в тростниковой хижине близ Удджайна: Ударят тебя в щеку — оберни к врагу другую…

И настал день, когда мы возложили на наших пять верблюдов дорожные тюки, и так сказал друзьям моим: Идем на восток, пройдем насквозь всю землю Бхарат, выйдем на берег иного моря.

И согласились купцы со мной, как всегда, как и я во всем соглашался с ними.

Двинулись в путь. Помнил я слова бога Джайны. Огненными письменами врезались в меня они.

Зеленая кошма вставала впереди нас, звенела и свиристела тысячью птиц, рычала тысячью зверьих глоток, и спросил я мимохожего длинноволосого, одетого в грязное рубище отшельника, что навстречу нам шествовал согбенно и жалко: О путник, что это впереди, такая зеленая стена? Преодолима ли она?

И оглянулся отшельник, и махнул рукой, и я увидел, как с трудом, превозмогая судорогу заросших серой бородою щек, улыбнулся он. Это джунгли, о Пресветлый! Так сказал.

И сказал Розовый Тюрбан: Он назвал тебя Пресветлым, отрок! Зачем?

Смолчал. Ибо нечего мне было ответить спутнику моему.

Караван добрел до края леса, Длинные Космы соскочил с верблюда и выхватил меч, чтобы рубить лианы и стволы деревьев, ибо мешали они идти по проторенной в чаще дороге; и, как змеи, падали срубленные лианы к ногам верблюдов.

И так расчищал нам Длинные Космы путь.

И шли мы по пути.

Вокруг нас раздавались шорохи и вскрики, мотались, как толстые корабельные канаты, свисающие с ветвей мощные змеи узорчатой, страшной расцветки; качались алые и лиловые цветы, похожие на хвосты павлинов; шагали павлины, распуская веера хвостов, подобных звездам Акашганги; и солнечные лучи, как золотые пики, ударяли сквозь густоту листвы, и золотые пятна ходили по нашей одежде, по мордам верблюдов, по притороченным к седлам тюкам, и под плотным сводом ветвей и листьев парило, как в бане.

Шли, преодолевая страх и духоту.

Обернулся — увидал в чащобе горящие зеленые глаза; прислушался; услыхал звериный близкий рык.

Полосатый рыжий зверь, огромный и гибкий, легко ступал, идя по анфиладам зеленого дворца, и ясно всем было: это — царь. По золотой, огненной шерсти вниз струились дегтярные полосы. Шерсть лоснилась, блестела. Круглые маленькие уши прядали. Усы топорщились солнечно, хищно.

Кто это, одними глазами спросил я Длинные Космы.

Длинные Космы, путешественник бывалый, одними губами вышептал: Это тигр, Царь Джунглей! Осторожней, не гляди на него! Если посмотришь ему в глаза, ты…

Больше не смотрел на губы Длинных Косм. Посмотрел в золотые, зеленые глаза тигра. В глубину двух горящих, прозрачных зеленых виноградин.

Тигр остановился. Впился глазами в мои глаза.

Так слились два взгляда — человека и зверя.

Стал караван. Замерло все. Умолкли голоса джунглей. Затихли птицы. Колибри перестали порхать с ветки на ветку. Не шуршали, не ползали змеи. Не звенели цикады. Застыли, растопырив крылья и лишь чуть вздрагивая ими, огромные, как банты на атласных нарядах раджини, бирюзовые и малиновые, золотые и малахитовые бабочки.

Джунгли ждали.

Зверь раздвинул круглой огромной головой сплетенья лиан и вышел на дорогу навстречу каравану.

Верблюды захрапели, попятились. Черная Борода огладил верблюда между ушей дрожащей рукой. Видел, боится он.

Тигр сделал еще шаг. Раздался хруст. Верблюд Розового Тюрбана, пятясь, сломал ногой сухую ветку. Тигр оскалил зубы. С его клыков медленно, как мед, капала слюна.

Скатился с верблюда прежде, чем успел подумать о том, что делаю.

Длинные Космы глядел на меня как на безумца!

Слышал, как перестал дышать Черная Борода: такая настала тишина.

Тигр сделал шаг ко мне.

Я сделал шаг к тигру.

Тигр сделал еще шаг. Из его глотки выкатился мохнатый шар влажного, хриплого рыка.

Я еще ближе шагнул.

Зверь мягко наступил лапой вперед.

Я вперед выдвинул ногу.

Еще шаг — его.

Еще шаг — мой.

Мы приближались друг к другу до тех пор, пока я не уловил смрадное дыхание его пасти. Кончики его усов защекотали воздух вокруг меня.

Спиной, лопатками услышал, как беззвучно шепчет Розовый Тюрбан: Господи Вседержитель, помоги мальчику…

Спина моя, по которой катились крупные капли пота, получила ожог его любви. Не думал, что друг мой так любит меня.