Уильям Бойд - Неугомонная Страница 32

Ангус Вульф договорился встретиться с ней в ресторане на углу Лексингтон-авеню и Шестьдесят третьей улицы. Ева пришла заранее и заказала себе сухой мартини. При появлении Ангуса у входа возникла небольшая заминка: пришлось отодвигать стулья, официанты в нерешительности топтались на месте, пока Ангус преодолевал входную дверь — искривленное тело с двумя расставленными в стороны клюшками в руках, — решительно пробираясь к столу, за которым его ждала Ева. С трудом переведя дыхание, он опустился на стул, отказавшись от помощи со стороны персонала, и аккуратно повесил свои клюшки на спинку соседнего стула.

— Ив, моя дорогая, ты выглядишь блестяще.

Непонятно почему Ева покраснела так, словно он разгадал ее секрет, и пробормотала что-то насчет приближающихся холодов.

— Чепуха, — сказал Ангус. — Ты выглядишь просто великолепно.

На фоне маленького уродливого тела симпатичное лицо Ангуса казалось непропорционально большим. Он был способен на длинные экстравагантные комплименты, которые произносил с придыханием, словно лишний раз сожалея о своей инвалидности. Он закурил и заказал выпивку.

— Нужно отметить успех, — сказал он.

— Даже так? У нас что, дела неожиданно пошли в гору?

— Не то чтобы очень сильно, — сказал он, — но нам удалось закрыть митинг комитета «Америка — прежде всего» в Филадельфии. В офисе организаторов было найдено две тысячи фотографий герра Гитлера. Разгневанные протесты, обвинения в фабрикации дела — но все же маленькая победа. Об этом будет сегодня в сообщениях «Агентства зарубежных новостей», если кому из твоих людей понадобится.

Ева согласилась, что, возможно, понадобится. Ангус расспросил ее о жизни в «Трансокеанской прессе», и они непринужденно поболтали о работе. Ева пожаловалась, что она разочарована реакцией на сообщение о нападении на миноносец «Кеарни»: все в «Трансокеанской прессе» считали это сообщение удачей, думали, что оно вызовет гораздо более сильную реакцию. Ева рассказала Ангусу обо всех последующих сообщениях, написанных для того, чтобы вызвать чуть больше возмущения.

— Но, — заключила она, — никому, как оказалось, это неинтересно. Немецкая подлодка убивает одиннадцать американских моряков. А им хоть бы что!

— Они просто не хотят участвовать в нашей мерзкой европейской войне, дорогая. Ты должна это понять.

Они заказали бифштексы на косточке с жареным картофелем — все те же ненасытные англичане — и осмотрительно поговорили об интервенционистах и изоляционистах, об отце Кофлине и о комитете «Америка — прежде всего», о давлении со стороны Лондона, о досадном бездействии Рузвельта и так далее.

— А что с нашим уважаемым руководителем? Ты давно видела его? — спросил Ангус.

— Сегодня утром, — ответила Ева, не задумываясь. — Он шел в главную контору.

— А я думал, что его нет в городе.

— Он собирался на какую-то большую встречу, — сказала Ева, игнорируя намек Ангуса.

— У меня сложилось впечатление, что там им не очень довольны, — заметил тот.

— Там всегда им не очень довольны, — сказала она легкомысленно. — Ему так больше нравится. Они не понимают, что его сила в непредсказуемости.

— Ты очень лояльна к нему — я впечатлен, — понимающе произнес Ангус.

Ева сразу же пожалела о сказанном, но она неожиданно разволновалась и вместо того, чтобы замолчать, продолжала говорить:

— Я имею в виду, что ему нравится принимать вызов, понимаешь, нравится преодолевать трудности. Он считает, что это заставляет людей проявлять свои лучшие качества. Ему кажется, что у него так все лучше получается.

— Я все понял, Ив. Успокойся, нет никакой надобности оправдываться. Я с тобой согласен.

Но Ева беспокоилась: уж не заподозрил ли Ангус что-нибудь, не сболтнула ли она чего лишнего. В Лондоне легко было быть осмотрительной, незаметной, но здесь, в Нью-Йорке, оказалось значительно труднее встречаться постоянно, не рискуя быть замеченными. Здесь они выглядели более подозрительными, и, кроме того, на них смотрели с любопытством: ведь Англия воевала с нацистами — с июня этого года вместе со своими новыми союзниками, русскими. Америка заинтересованно наблюдала за этим со стороны, но, тем не менее, продолжая жить своей жизнью.

— Ну, а как вообще обстоят дела? — спросила Ева, желая сменить тему разговора. Она ковырялась в своем бифштексе, неожиданно ей расхотелось есть. Ангус жевал, погруженный в свои мысли. Сначала он выглядел мрачно-задумчивым, затем слегка озабоченным, словно, сам того не желая, принес дурную весть.

— Дела, — сказал он, чопорно промокая рот салфеткой, — дела все те же. По правде говоря, я не думаю, что что-нибудь изменится.

Ангус рассказал Еве о Рузвельте и о том, что он не рискует поставить вопрос о вступлении в войну на голосовании в Конгрессе — президент абсолютно уверен, что проиграет. Поэтому все должно оставаться в тайне, делаться с хитростью, не напролом. Он объяснил, что лобби изоляционистов чрезвычайно сильное, чрезвычайно.

— «Держите наших парней подальше от этой европейской трясины», — Ангус попытался изобразить американский акцент, но сделал это неудачно. — Они будут снабжать нас оружием, Ив, и помогать по мере возможности, пока мы будем держаться. Но ты же знаешь…

Он снова принялся за свое мясо.

Ева внезапно почувствовала бессилие, она почти полностью упала духом после всего, что услышала. Если дело обстояло именно так, тогда к чему все то, чем они занимались: все эти радиостанции, газеты, телеграфные агентства, все эти попытки изменить общественное мнение, статьи и колонки, ученые мужи и знаменитые дикторы. Ведь все эти усилия предпринимались с целью заставить Америку вступить в войну; однако, похоже, вся эта лесть и обхаживания, все уговоры и убеждения напрасны, если не могут заставить Рузвельта начать действовать.

— Мы должны делать все, что от нас зависит, Ив, — сказал Ангус бодрым тоном, как будто хотел смягчить свой цинизм и поднять ей настроение. — Но если Адольф сам не объявит Штатам войну, я не вижу причины, почему янки должны вступить в нее.

И он улыбнулся с таким довольным видом, будто только что узнал, что ему прибавили жалованье.

— Мы должны понимать, — продолжил он, понижая голос и оглядываясь по сторонам, — что мы здесь не самые долгожданные гости. Многие здесь ненавидят нас, просто терпеть не могут. Они также ненавидят и терпеть не могут Франклина Рузвельта — и он должен быть очень осторожным, очень.

— Но, Бог мой, его ведь только что переизбрали на третий срок.

— Да, но только за обещание «Я не позволю нас втянуть в войну».

Ева вздохнула: а ведь сегодняшний день начался так хорошо.

— Ромер сказал, что в Южной Америке начинаются интересные события.

— Серьезно?

Ангус попытался изобразить полное безразличие, но Ева почувствовала, что ее собеседник заинтересовался.

— А более подробно он тебе ничего не говорил?

— Нет. Ничего.

Ева подумала, не совершила ли она еще одну ошибку. Что с ней сегодня происходит? Она, казалось, выбилась из колеи. Ведь сказано, как волка ни корми…

— Давай еще по коктейлю, — предложил Ангус. — Ешь, пей, будь счастлив — и все такое.

После обеда с Ангусом Ева почему-то чувствовала себя подавленной, а еще она переживала, что в разговоре, пусть лишь намеками, выдала правду о них с Ромером — на основании нюансов живой ум Ангуса мог легко докопаться до правды. Она шла в офис «Трансокеанской прессы» через весь город, пересекая широкие авеню — Парк, Мэдисон, Пятую, постоянно ощущая вокруг себя спешку, болтовню, размах, шум и самоуверенность города, народа, страны. Она попыталась поставить себя на место молодой американки, жительницы Манхэттена, довольной своей работой, озабоченной собственной безопасностью, девушки, у которой впереди целая жизнь. Вполне возможно, что, как бы она ни симпатизировала и ни сопереживала Британии и ее борьбе с Гитлером, она думала бы: «Почему я должна рисковать всем, что у меня есть, быть вовлеченной в какую-то ужасную, мерзкую войну в трех тысячах миль отсюда?»

Уже в офисе «Трансокеанской прессы» Ева встретила Морриса. Он разговаривал с переводчиками с чешского и испанского языков. Моррис махнул ей рукой, а она зашла в свой кабинет и подумала, что в Соединенных Штатах было немало землячеств: ирландское, латиноамериканское, германское, польское, чешское, литовское и так далее — только не хватало британского. Куда подевались американские британцы? Кто возьмется защищать их, встанет на их сторону, случись вдруг конфликт с американскими ирландцами, американскими немцами или, скажем, американскими шведами?

Чтобы подбодрить себя и отвлечься от этих пораженческих мыслей, Ева занялась составлением досье к одной из своих заметок. Три недели тому назад в разговоре с нью-йоркским корреспондентом ТАСС (ее знание русского языка неожиданно очень пригодилось) она проговорилась, притворясь слегка выпившей, что в Королевских ВМС уже якобы приблизятся к завершению испытания глубинных бомб нового типа — мощность взрыва их прямо пропорционально зависит от глубины (чем глубже бомба взрывалась, тем мощнее был взрыв). От этих бомб подводным лодкам было просто не спрятаться. Корреспондент ТАСС отнесся к сообщению весьма скептически. Двумя днями позже Ангус — посредством служб Агентства зарубежных новостей — тайком подбросил этот материал в «Нью-Йорк пост». Корреспондент ТАСС позвонил, чтобы извиниться, и сказал, что он телеграфом отправил статью в Москву. Стоило материалу появиться в русских газетах, как британские газеты и телеграфные агентства подхватили его и отправили телеграфом назад в США. Круг замкнулся: на Евином столе были разложены вырезки из «Дейли ньюс», «Геральд трибюн» и «Бостон глоуб». «Новая, более мощная бомба для борьбы с подводными лодками». Теперь этот материал прочтут немцы, поскольку это уже американская статья. Может быть, экипажи подводных лодок получат инструкции быть более осторожными на подходе к конвоям. Может быть, это ослабит моральный дух немецких подводников. Может быть, американцы чуть сильнее ощутят узы родства с отважными британцами. Может быть, может быть… Но если верить Ангусу, то все это было пустой тратой времени.