Роман Воликов - Тень правителей (сборник) Страница 32

— Калимера, — сказал мужичок. — По грецки — добрейшего, так сказать, вечерочка. Первачок свежайший, утренний. — Рядом с ним стояла бутыль с мутной жидкостью. — Я и анис добавил, для лучшего, в хорошем смысле этого слова, пропердончика. Не желаете?

— Спасибо, я повременю, — я расстелил циновку и уселся.

— Васёк, — представился мужичок.

— Лёха, — зачем-то сказал я, хотя терпеть не могу, когда меня так называют.

— В порядке обустройства быта в нашем грандпаласе остановились? — поинтересовался Васёк и сделал большой глоток своего пропердончика.

— В нём, — сказал я. — А когда представление начнётся?

— Сейчас пеплом посыпят и начнут, — Васёк оскалил дисгармонично белые, крепкие и ровные зубья. — Гермесы наши трисмегисты!

— А зачем пеплом посыпают? — хотел спросить я, но не успел. Воздух заполнила ужасающая какофония из кошачьих визгов. Наверное, так происходит, если сто пятьдесят мартовских котов запереть в подвале без окон и дверей. Под эти душераздирающие звуки три фигуры, задрапированные с головы до ног в чёрное, высыпали в центре двора несколько мешков вещества, напоминающего тальк, граблями сделали ровную площадку и поставили в центр площадки табурет и большую лакированную арфу.

Визги смолкли также внезапно, как и начались. За арфу села девушка, очень похожая на ту, что встретила меня на пороге, только прическа из мелко заплетённых косичек у неё была фиолетового цвета. Девушка заиграла. Играла она виртуозно, самозабвенно, слегка прикрыв веки, вся отдаваясь настроению музыки.

«Какие таланты в глухомани пропадают», — подумал я.

Один из тех домиков, которым не хватало разве что курьей ножки, загорелся. Арфистка резко прекратила исполнение, встала, бросила светлый платок на голову сидевшей перед ней толстой бабы и с криком «Прощай!» кинулась в горящий дом. Я инстинктивно дернулся, чтобы бежать спасать красавицу, Васёк цепко удержал меня за руку.

— Не ссы! — тихо, но твёрдо сказал он. — Это оптический обман.

Домик, меж тем, как-то очень быстро догорел дотла. Факелы, будто по мановению волшебной палочки, уменьшились до размера едва мерцающих свечек и в наступившей темноте зазвучал размеренный голос:

Буду я ночь воспевать, что людей родила и бессмертных,Ночь — начало всего, назовем ее также Кипридой.Внемли, блаженная, в звездных лучах, в сиянии синем!Внемли! Отрадны тебе тишина и сон безмятежный,Ты, о, веселая, добрая, праздники любишь ночные,Мать сновидений, ты гонишь заботы и отдых приносишь.Все тебя любят, дарящую сон, колесницы хозяйку,Свет твой таинственен, и ты по природе, богиня, двусуща —То под землей пребываешь, то снова восходишь на небо.Кругом бредя, ты играешь, гоняясь за живущими в небе,Либо, коней подгоняя, к подземным богам устремляешьБег их и светишь и светишь в Аиде опять, ведь тобой управляетСтрогий Ананки закон, что всегда и для всех неизбежен.Ныне, блаженная, всем вожделенная Ночь, — умоляю,Внемли с охотой словам к тебе обращенной молитвы,Мне благосклонно явись, разогнав мои страхи ночные!

Прожектор высветил в темноте круг на белом тальке. В центре круга на табурете сидела мужская фигура, одетая в греческий хитон.

«Ба! Товарищ Чердынцев!» — едва не воскликнул я, происходившая чехарда меня изрядно озадачила. На голове Артура красовалась узбекская тюбетейка.

— Между прочим, логический образ — бесцветен, — сказал Артур. — Потому что любой образ состоит из множества просто или сложно соединённых атомарных фактов. А кто слышал о том, чтобы атом имел цвет?

— Я не слышал, — громко крикнул Васёк.

— Значит, противоречие, граничащее с бессмысленностью, — сказал Артур. — Каждый факт сам по себе бесцветен, но почему-то собранные вместе они имеют наглость утверждать: «Зелёное есть зелёное». А почему не жёлтое? Факт это то, что мыслимо. Соответственно, то, что немыслимо это не факт. Что же тогда это было? — прожектор осветил только что сгоревший дом. Домик был целехонький, из окошка выглядывало улыбающееся личико арфистки. — Обман зрения? Может быть, обман психики, мистификация, фокус? Какая же реальность является истинной, а не ложной? Та, где дом сгорел и девушка погибла или та, где никакого пожара не было и наша милая глумница Алла посылает зрителям воздушный поцелуй? — Алла, жеманничая, послала воздушный поцелуй. — Заметьте, и в том, и в другом случае, одни и те же факты налицо — дом и девушка. Некоторые могут возразить, что факт есть лишь то, что соответствует действительности. Боюсь, что это опасное заблуждение. — Артур махнул рукой, домик на курьих ножках вновь загорелся, арфистка Алла немым ртом посылала мольбы о спасении. — Приветствую тебя, о, несравненная Гюльчетай, — Артур церемонно поздоровался с дамочкой, одетой в индийское сари. Та сделала глубокую затяжку сигарой и молча кивнула. — Итак, за последние пятнадцать минут дом сгорел дважды. Действительность насмехается над нами, не может же, в самом деле, сгореть то, что только что сгорело. Хотя, — две девушки, та, которая встретила меня на пороге, и вторая, арфистка, похожие как близняшки, для пущей очевидности одетые, первая в белое, а вторая в чёрное, короткие платья, выскочили на площадку, насыпанную тальком и затанцевали ирландскую джигу. Артур заёрзал на табурете, пританцовывая. — хотя, если вернуться к тому, что образ бесцветен и зелёное является зелёным только потому, что нам так кажется, потому что мы не можем обходиться без существенного определения вещей, потому что отсутствие формы у предмета удивительным образом лишает его в нашем сознании и содержания, потому что, если вышел из пункта А, где-то обязательно должен присутствовать пункт Б, иначе не вполне понятно, какого хера ты вообще вышел, потому что в любом бесцветном образе ты норовишь увидеть, в первую очередь, самое себя, а если глаза замутнены или просто недосуг, то всегда можно сослаться на вечную путаницу с курицей и яйцом и отсидеться в какой-нибудь хате с края, хотя, — Артур вскочил на табурет, вытянул руку в нацистском приветствии и в наступившей тишине громко произнёс:

— Вот в чём вопрос, если вопрос вообще имеет право на существование.

Глумницы замерли в незавершенном танцевальном движении.

— Это верно, — так же громко ответил Васёк. — Каждый дрочит как он хочет!

— Безобразие! — завопила дамочка в сари. — Что вы себе позволяете, хам!? Здесь собрались интеллигентные люди.

Толстая баба поднялась на ноги.

— Я вот что вам скажу, курвы. У меня корова не доена, некогда мне тут с вами лясы точить.

Она плюнула в сторону Артура и пошла на выход.

— Хотя, — Артур невозмутимо сел на табурет. — Я смотрю на этот дом, который сгорает и восстаёт из пепла и вижу лишь, как одна неожиданность сменяет другую неожиданность. Был один нелепый факт, потом другой, разве возможно сделать обобщения из сумбура?

— Позвольте, позвольте, — раздался голос откуда-то сбоку. — Вот у меня, например, характерная фамилия Штульберг. И, что же, прикажете всю жизнь мацу жрать?

— Нас посетил сумбурный мужчина, — захихикала глумница Алла.

На площадку вступил высокий брюнет в элегантном костюме-тройке.

— А меня зовут Аглая, — сказала та, что встретила меня у дверей. — Вам нравится хокку?

— Мне нравятся ку-ку, — сердито ответил Штульберг. — Я хочу разобраться по части обобщений.

— Видите ли, дорогой друг! — Артур уселся на табурете, скрестив по-турецки ноги. — У Чарльза Дарвина и Френсиса Гальтона был общий дедушка.

— В смысле, обезьяна? — уточнил Штульберг.

— В смысле, она, — подтвердила Алла и показала кнут. — Не змея.

— Это было давно и неправда, — сообщил Штульберг. — Я происхожу из приличной семьи. Девятьсот лет назад мои родственники, по настоятельному требованию мздоимщиков, взяли себе фамилию. В этом просматривалась насущная необходимость, поскольку Абрамов и Сар в Померании было как говна осеннюю порою. Упаси боже, речь не шла о том, чтобы выделиться на фоне соотечественников. Просто Штульберги хотели платить только то количество налогов, которое предназначалось Штульбергам, без всякого перемешивания с Михельсонами и уже тем паче со Свердловыми.

— Это достоверный факт, — согласился Артур. — Я проверял по церковной книге.

— Мы — выкресты, — сказал Штульберг. — Но искренние. Я продолжу. Мои предки взяли самую незатейливую фамилию из тех, что были к распределению. В честь названия холма напротив дома. Стул-гора, гора-стул. Ничего особенного. Почему же через сто лет нас стали полагать высокомерными, чванливыми барыгами, которые восседают над всей округой?

— Это нелепо, — сказала Аглая. — Я сразу поняла, что вам не нравится хокку. Вы — противный.