Виктор Пономарев - Записки рецидивиста Страница 33

Лежал на кровати и думал, зачем я лезу в чужую семью. Так или иначе, меня поймают, под чужим «одеялом» долго не проживешь. Опять «дыба» (суд), опять «дядин дом», опять нары. Только жизнь семье сломаю. А с другой стороны, я один как перст, хочется человека рядом иметь, и постирать, жеванину сготовить, где все это сделаешь в «кошаре» (общежитии). Вспомнил лагерную песню: «Вот надумал я, братишечки, жениться… Найду я жинку мирную, да толстую, да жирную и буду с ней я жить да поживать…» В натуре, у меня получается как в этой песне. Одним словом, не жизнь, а песня. А песня нам строить и жить помогает, она скучать не дает никогда.

Зашел в комнату. Пьяный Василий, который Еценко, говорит:

— Че не заходишь, Дима. Пойдем, борща поешь.

— Ты что, Василий, я только что у Ленки на три дня вперед поел, живот чуть не лопнет.

— Пойду тогда самогонки принесу, у тебя выпьем, а то моя кобра шипит, что пью.

Принес графин самогонки, дербалызнули по стакану, и я сказал:

— Все, Василий, Ленке предложение сделал. Сказала, с дочками посоветуется.

— Вот и правильно сделал, молодец. По такому поводу и вмазать не грех. Наливай. Не давай кобыле ссать, заводи, поехали.

— А чего ждать? С моря погоды? Чего я буду, как пенек, в общежитии валяться?

Выпили, Василий говорит:

— Все правильно. У нее ты будешь в масле купаться, жить как у Христа за пазухой.

— За такой пазухой, как у Ленки, — сказал я, уже изрядно торченый, — можно жить. Там можно на одну сиську лечь, а другой укрыться. Вот где кайф.

На следующий день вся бригада работала на уборке черешни, слив и абрикосов. На обед с Леной пошли домой. Я прихватил с собой два ведра крупных сине-желтых слив, а вечером, думаю, принесу абрикосов. Пусть Лена компоты крутит.

Пришли, дома никого не было, девочки ушли к бабушке. Помылись на кухне. Лена мыла груди в тазу, я обратил на это внимание, мыла по очереди, обе груди одновременно в таз не помещались. Женщина она солидная, а жара, у нее все потеет. Пообедали, Лена ушла в дом, а я на кухне что-то тормознулся. Потом тоже пошел в дом. Лена лежала на полу, подстелив покрывало и подушку, сказала:

— Я думала, ты ушел к себе в общежитие.

— Лена, можно я возле тебя отдохну? — спросил я, скинув туфли и снимая брюки.

— А вдруг девочки придут?

— Охота им по такой жаре плыть через все село, — сказал я. — К вечеру и придут.

Стал целовать и обнимать Лену, навалился на нее. Она одно только твердила: «Не надо, не надо», а сама не сопротивлялась, только шире ноги раздвигала. Мы впали в забытье; когда очнулись, поднялись с пола, пошли на кухню, помылись. Я взял графин с вином, сказал:

— Ну что, Лена, выпьем за нашу жизнь. Сколько мы проживем, одному Богу известно.

Выпили, Лена говорит:

— Вечером, Дима, заберешь вещи из общежития и принесешь сюда.

— Да какие у меня вещи, у меня, Лена, ничего нет. У меня как у Челкаша: член да душа.

— Тем лучше. Бывает, и этого не бывает, — последовал ответ.

Так началась моя семейная жизнь. Днем мы на работе, вечером я помогаю Лене компоты закрывать. А компот какой — просто объедение, в мире такого нет. Сливы «виктория», абрикосы, черешня и сюда же для запаха малина. За три дня Лена наварила восемь десятилитровых баллонов и семьдесят трехлитровых. На зиму хватит.

Не забывал я и сено косить. У меня это дело получалось уже так ловко, будто всю жизнь я не в тюрьме сидел, а косой махал. Пайку прикончил, а когда сено подсохло, вдвоем с Леной сметали небольшие стожки. Потом Лена взяла в совхозе лошадь, сено отвезли домой и заскирдовали позади огорода. Приходил Ленкин отец, помог скирду накрыть целлофаном, а по бокам на веревках камни повесили, чтобы ветром целлофан не сдуло. Теперь дождь сено не промочит, и оно преть не будет, до самой весны пролежит.

Купил себе мотоцикл «ИЖ-56» за четыреста рублей. Василий — брат Ленки — пригнал от хозяина. Научился ездить и теперь гонял на нем куда надо и не надо.

Начались выборы депутатов в местные Советы. Голосование проходило в Денисовке. Людей на машинах из «Дружного» повезли в Лазаревку, Ивановку, собрали и там людей и повезли в Денисовку. Я думал, мне не надо голосовать, поскольку я сезонный рабочий и нигде не прописан. Но бригадир сказал, что сезонных рабочих тоже включили в списки, надо и мне ехать. Лене сказал, чтобы ехала на машине, а я прикачу на мотоцикле. Заехал к Василию, вмазали с ним самогонки и на мотоциклах погнали в Денисовку.

Голосовали в клубе, там же был хороший буфет. Народу собралось много. Лена познакомила меня со своей родней — с супружеской парой Виктором и Женей Азиковыми. Подошел пожилой, маленький и щуплый мужичонка Леня Дубов с женой Ниной, все из Лазаревки. С ними тоже познакомился, а Леню стал звать Дубок.

Набрали бухалова, жеванины и расположились на травке под деревом. Под другими деревьями тоже «двигали от всех страстей» (пьянствовали). Первый раз в своей жизни я был на выборах, но мне они показались каким-то всенародным праздником. Леня сильно подпил, стал рассказывать про войну. Вот какую историю рассказал мне Дубок.

— Был я во время войны разведчиком в партизанском отряде. Накрыли меня каратели один раз, притащили в хату здесь, в Денисовке. В сельсовете у них штаб был, а в подвале меня гестапо допрашивало, какой-то штандартенфюрер. Хотели, чтобы я показал, где партизаны ховаются. Пытали, избили до полусмерти и бросили в камеру. Ночью дверь камеры открывается, заходит Пашка-полицай, спрашивает: «Живой?» — «Живой», — говорю. «Идти можешь?» — «Не могу». — «Тогда ползи, — говорит Пашка. — А то завтра немцы тебя убьют. Ползи как-нибудь».

И я пополз в сторону леса. Сколько полз, не помню, потом вообще потерял сознание. А Пашка пошел к бабе Анисье и все ей рассказал. Сказал, чтобы шла в сторону леса, забрала меня, а то помереть могу. Пашку жалко, он хоть и полицай был, а нашим завсегда помогал. Когда немцы отступали, убили его. Да вот моя спасительница сама идет, — сказал Дубок.

К нашей компании подошла старушка, поздоровалась.

— Садись с нами, баба Анисья. Выпей на здоровье. Я вот тут рассказывал человеку, как в войну ты спасла меня, — сказал Леня. — Да ты сама лучше помнишь, расскажи.

Старушка села, выпила с нами, стала рассказывать:

— Пошла я Леньку искать, заглядывала под каждый кустик. Нету, нигде нету. Всю ночь и полдня искала, вся обыскалась и уже надежду потеряла. Домой пошла. А в лесопосадке густой шиповник рос. Дай, думаю, здесь еще посмотрю. Глянула, а Ленька в кустах лежит, не шевелится. Еле вытащила оттуда, послушала: живой. Стала поить кипяченым молоком. Дождалась ночи, положила на брезент и потащила волоком. Затащила к себе в подвал и там отхаживала. А как поправился, опять в партизаны ушел. А его жену и двоих детей каратели расстреляли, здесь, в Лазаревке, похоронены. Нина-то у него другая жена. Как Пасха, мужики Леню на себе с кладбища несут.

Мы еще долго сидели, выпивали, разговаривали. И между прочим я спросил у Виктора, есть ли у Лени брат Костя Азиков.

— Да, есть. Но он сейчас в заключении, сидит где-то в Средней Азии. А что?

Не стал я объяснять Виктору, что с Костей вместе пайку хавал (отбывал срок) в колонии в Чирчике, жил в одном бараке и был с ним в одной бригаде. И что у Кости «катушка на размотке» (заканчивается срок наказания) и через месяц-другой будет дома. А просто сказал:

— Фамилия что-то знакомая, только сейчас не вспомню, где встречал.

В село дважды приезжал участковый. Прошел слух, что обращался к бригадиру, чтобы дал сведения на сезонных рабочих. Подумал, не пора ли мне «спрыскивать» (уходить), а то и «затяпаться» (попасться) недолго.

Встретил в магазине «родственника» — Ваську-бригадира. Сделал закидон:

— Вася, мой паспорт у тебя? А то хочу поехать в совхоз на Центральную, отдать на прописку и написать заявление о принятии в совхоз. С Леной уже четвертый месяц живем, а я все сезонным рабочим числюсь. И наши отношения с ней как-то узаконить надо, расписаться. Баба есть баба, переживает, боится, что сбегу.

— Вот это правильно. Паспорт в Ивановке, в конторе, завтра заберу и привезу.

На другой день «виза» (паспорт) была у меня в кармане. Все спокойнее.

За то время, пока я жил в «Дружном», у меня появилось много знакомых, собутыльников, и не только в «Дружном», но и в Лазаревке, в Ивановке, в Денисовке.

Заходит раз Димка, киномеханик наш, я что-то по двору возился, говорит:

— Давай слетаем в Ивановку за лентами, две серии сегодня крутить буду.

— Погнали, — согласился я.

На двух мотоциклах — Димка на своем, я на своем — мы поехали в Ивановку. А там разделились: Димка поехал в клуб, а я подкатил к магазину, взял две бутылки вина. Только вышел, дождь сильный ливанул. Куда? Рядом с магазином общежитие, двухэтажное белое здание. Я туда. Мотоцикл поставил к стенке, а сам в вестибюль заскочил, сел на подоконник, стал смотреть в окно. Думаю, если Димка подскочит к магазину, я его увижу. В это время вышла Надя, женщина в возрасте «на закате дня», тоже на винограднике работает. Увидела меня, воскликнула: