Джон Грин - В поисках Аляски Страница 33

— Нет.

— Да, ты, наверное, прав, — согласился Полковник. Он выронил книгу, сел рядом со мной и уперся лбом в руки. — Кто поедет за десять километров от кампуса, задумав такое? Смысла нет. Но все же это было быстро и по прямой. Или это у нее какое-то непонятное предчувствие было? Если задуматься, мы же толком ничего не знаем. Куда она поехала? зачем? кто звонил? Кто-то же позвонил, или я…

Полковник все говорил, пытаясь разобраться в случившемся, а я снова взял книгу и отыскал страницу, на которой опрометчивая гонка генерала подошла к концу, мы оба затерялись каждый в своих мыслях, пропасть между нами была непреодолима, я просто не мог слушать Полковника, потому что был крайне занят: я пытался вобрать последние намеки на ее запах, пытался убедить себя в том, что конечно же она этого не сделала. Это я… я во всем виноват, и Полковник тоже. Пусть он пытается во всем разобраться, но я-то уже все понял, я понял, что, как ни старайся, во всем виноваты мы и прощения нам нет.

через восемь дней

ВО ВТОРНИК БЫЛИ УРОКИ. Впервые после перерыва. Мадам О’Мэлли выдержала паузу перед началом занятия, вообще все уроки французского периодически прерывались такими паузами, а потом она спросила нас, как мы себя чувствуем.

— Ужасно, — ответила одна девочка.

— En français, — ответила мадам О’Мэлли, — en français.[11]

Выглядело все как обычно, хотя движения было меньше: выходники все так же сидели на лавочках у библиотеки, но сплетничали в целом меньше и тише. В столовке пластиковые подносы стучали о деревянные столы, вилки царапали по тарелкам, но разговоры велись еле слышно. Помимо того что все вели себя сдержаннее, больше всего пугала тишина, образовавшаяся на ее месте, там, где должны были звучать эмоциональные Аляскины рассказы, но все равно казалось, что это просто один из тех дней, когда она уходила в себя, словно она опять отказалась отвечать на вопросы, которые начинаются со слов «как» и «почему», только в этот раз — навсегда.

На религиоведении Полковник сел рядом со мной, вздохнул и констатировал:

— Толстячок, от тебя куревом несет.

— А ты спроси, колышет ли меня это.

В класс, как всегда шаркая ногами, вошел доктор Хайд, держа под мышкой стопку наших курсовых. Он сел, несколько раз тяжело вдохнул и заговорил:

— Есть такой закон, согласно которому родители не должны хоронить своих детей. Кто-то должен бы следить за его исполнением… В этом семестре мы продолжим изучение религиозных традиций, с которыми познакомились осенью. И теперь, несомненно, темы, которые мы затрагиваем, приобретают большую важность, чем несколько дней назад. Например, вопрос, что происходит с человеком после смерти, уже не будет казаться вам отвлеченной философией. Теперь вам приходится задавать этот вопрос, думая о своей однокласснице. И как жить с этой болью потери — задача, которую пытались решить для себя все буддисты, христиане, мусульмане. Думаю, теперь вопросы, ответы на которые ищет религия, для вас стали личными.

Он принялся рыться в своей стопке, что-то выискивая.

— Вот передо мной работа Аляски. Вы помните, что я просил вас подумать о том, какой вопрос для человека наиболее важен и как к нему подходят религии, которые мы изучали в этом году. Вот что было важным для Аляски.

Старик вздохнул, схватился за ручки кресла и с трудом поднялся, а потом написал на доске: «Как нам выбраться из этого лабиринта страданий? — А. Я.».

— Я оставлю эту цитату на доске до конца семестра, — сообщил он. — Каждого человека, которому хоть раз случалось заблудиться, гложет именно этот вопрос. В какой-то момент мы все поднимаем глаза и осознаем, что зашли в тупик, и я хочу, чтобы никто не забывал Аляску, а также чтобы вы не забывали, что, даже если материал наших уроков кажется вам скучным, мы пытаемся понять, как разные люди отвечали и на этот, и на другие вопросы, которые вы подняли в своих работах, как в разных религиозных течениях люди находят примирение с «тем говном, которое выпадает на долю порядочным людям», как выразился в своей курсовой Чип. — Хайд снова сел. — Ну как вы, ребята?

Мы с Полковником молчали, пока некоторые одноклассники, которые Аляску совсем не знали, превозносили ее добродетели, признавались, насколько они подавлены, и поначалу меня это возмущало. Мне было неприятно, что люди, которых она не знала, — и люди, которые ей не нравились, — грустят. Им до нее никогда и дела не было, а теперь они ведут себя так, словно она сестрой им приходилась. Но, наверное, я тоже знал ее не так-то уж и хорошо. Если бы знал, я бы понял, что значит это «Продолжим потом?». Если бы я любил ее как следует, любил бы ее так, как думал, что люблю, разве я бы отпустил ее в ту ночь?

Так что я не очень на них злился. А вот сидевший рядом Полковник дышал медленно и глубоко, как бык на корриде.

Он даже закатил глаза, когда один из выходников, Брук Блейкли, чьи родители стараниями Аляски получили отчет о его неуспеваемости, заявил:

— Мне так жаль, что я не успел ей сказать, что люблю ее. Я не понимаю почему.

— Какой бред, — возмущался Полковник, когда мы шли обедать. — Как будто Бруку вообще какое-то дело до Аляски есть.

— Если бы Брук умер, ты бы разве не переживал? — спросил я.

— Наверное, да, но я бы не скорбел по поводу того, что не сказал ей, что любил ее. Я не люблю ее вообще-то. Она дура.

А я думал, что горе всех остальных более правомерно, чем наше — ведь они не были повинны в ее смерти, — но я знал, что спорить с Полковником, когда он выйдет из себя, совершенно бесполезно.

через девять дней

— У МЕНЯ ЕСТЬ ТЕОРИЯ, — сообщил Полковник, когда я вошел в комнату после очередного кошмарного учебного дня.

На улице потеплело, но до тех, кто отвечает за отопление, сведения об этом не дошли, так что в кабинетах было ужасно жарко и душно, и мне хотелось одного — забраться в постель и проспать ровно до того момента, как снова придется идти на уроки.

— Тебя сегодня не хватало на занятиях, — заметил я, садясь на кровать.

Полковник сидел за столом, склонившись над тетрадью. Я лег на спину и укрылся с головой одеялом, но его это не остановило.

— Ну да, я теорию свою разрабатывал, совсем не факт, что именно так все и было, но, по крайней мере, она правдоподобна. Слушай. Она тебя целует. Ночью кто-то звонит. Я полагаю, Джейк. Они ссорятся, из-за измены или из-за чего еще — кто знает. Она расстроенна и хочет поехать увидеться с ним. Она возвращается в комнату в слезах и просит нас помочь ей смотаться из кампуса. Она психует, потому что… не знаю, допустим, потому что, если она к нему сейчас же не приедет, Джейк с ней порвет. Это просто вероятная причина. И вот она уезжает, пьяная и накрученная, она крайне зла на себя из-за… в общем, из-за чего там было, она мчится по трассе и видит полицейскую тачку, вмиг у нее все сходится в голове, прямо перед ней появляется выход из ее лабиринта, и она несется к нему, быстро и по прямой, целясь в машину, даже не дергая руль, не потому, что она пьяная и ничего не соображает, а потому, что она покончила с собой.

— Это смешно. Она не думала о Джейке, не ругалась с Джейком. Она со мной целовалась. Я пытался ей о нем напомнить, но она заткнула мне рот.

— Так кто ей звонил?

Я скинул одеяло и принялся долбить кулаком по стене, подчеркивая каждый слог:

— Я! НЕ! ЗНА-Ю! И видишь ли, это даже и не важно. Она мертва. Или наш гений Полковник может что-нибудь выдумать такого, от чего она живее станет, мать твою?

Но это конечно же было важно, потому я и продолжал стучать кулаком по стене, и потому этот вопрос витал в воздухе последнюю неделю. Кто звонил? Что случилось? Почему ей понадобилось уехать? Джейк на похороны не приехал. И нам не позвонил, ни горем поделиться, ни спросить, что случилось. Он исчез, и мне, конечно, это не давало покоя. Я гадал, намеревалась ли она сдержать свое обещание и продолжить. Гадал, кто звонил, зачем, из-за чего она так расстроилась. Но я лучше гадать буду, чем узнаю ответ, который не смогу пережить.

— Может быть, тогда она поехала к нему, чтобы самой сказать, что все кончено, — предположил Полковник с внезапным спокойствием в голосе. Он сел на край моей кровати.

— Не знаю. И не хочу знать.

— Ну, — ответил он, — а я хочу. Потому что, если она сделала это осознанно, Толстячок, она сделала нас сообщниками. И за это я ее ненавижу. Блин, ну ты посмотри на нас. Мы даже общаться ни с кем больше не можем. В общем, я разработал план. Первое — поговорить со свидетелями. Второе — выяснить, насколько она была пьяна. Третье — выяснить, куда она направлялась и зачем.

— Я с Джейком не хочу разговаривать, — вяло ответил я, невольно соглашаясь с планом неутомимого Полковника. — Если он знает, мне с ним однозначно лучше не общаться. А если не знает, не хочу делать вид, что ничего не было.