Ирина Муравьева - Веселые ребята Страница 33

Чернецкую вдруг затошнило, и все закачалось перед ее глазами — худой узбек с мешком на плече, полураспущенная коса Фейгензон, потекшее на чью-то белую блузку желтое мороженое, — ото всего этого запахло жирной черно-красной кровью, которая полилась из нее утром, перед самой больницей, она почувствовала, что падает, сейчас упадет, и действительно начала медленно клониться в сторону, на чей-то незнакомый, острый, будто из железа сделанный локоть… — Наташа! — закричала Марь Иванна, обеими руками раздвигая людей так, как в чаще раздвигают ветки деревьев, чтобы сделать шаг. — Наташечка моя! Наташечке плохо! Да пропустите же вы, уроды!

Галина Аркадьевна и Нина Львовна после той ночи, когда Галина Аркадьевна, съевши черничного пирога, свалилась на просеке под луной и померещилась ей родная маленькая девочка, не просто возненавидели друг друга, нет! Они готовы были друг друга убить, разодрать на кусочки, исцарапать в кровь, втоптать в землю! О, и с наслаждением, с наслаждением! От всего сердца! Нине Львовне даже начал сниться один и тот же сон: она будто бы спускается по высокой мраморной лестнице, в таком прекрасном блестящем платье, которого у нее отродясь не было, и лестница тянется бесконечно, вся белая, вся мраморная, как в Колонном зале Дома Союзов. Нине Львовне хочется, чтобы лестница уже кончилась — нужно же дойти куда-нибудь и показать, какое у нее новое платье, но тут она видит перед собой толстого негра, который висит в воздухе. То ли летает, то ли плавает. Нина Львовна сразу же почему-то понимает: никакой это не негр, а именно Господь Бог, в которого она, Нина Львовна, никогда не верила и верить не собирается. Прикинулся толстым негром, чтобы доказать, что Он все-таки есть, а ее обманули. Ужас охватывал Нину Львовну такой, что волосы на спящей голове вставали дыбом. Да за такое сновидение можно из партии полететь! А жить без партии Нина Львовна не будет. Лучше смерть. Умрет Нина Львовна, как один умрет, а без партии не останется.

Ах, если бы можно было проснуться по желанию, но ведь нельзя! И приходилось все спускаться по долгой мраморной лестнице, а жирный негр все болтался в воздухе перед глазами и требовал (хотя и молча, молча), чтобы Нина Львовна вслух произнесла свое самое заветное желание! И Нина Львовна сдавалась, обмякала вся, садилась прямо на ступеньку в новом платье и покорно шептала: «Забери Галину, Господи, Боже миленький!» — а потом начинала кричать, воспалялась вся во сне, вскакивала, пыталась вцепиться в толстого этого обеими руками, но Он приподнимался в воздухе, усмехался прямо в лицо Нине Львовне, и чем больше она кричала: «Забери Галину, Боженька!» — тем туманнее и дальше Он становился…

Пока не таял в воздухе окончательно. Тут Нина Львовна просыпалась, не переставая при этом кричать и плакать.

Отвратительный кошмар начался в середине августа, когда они с Галиной Аркадьевной столкнулись в только что покрашенном ядовито-синей краской школьном вестибюле и тихонечко, словно замороженные, кивнули друг другу. И тут же разошлись в разные стороны, хотя им было нужно обеим в одно и то же место, а именно в учительскую. В учительской-то и случилось неприятное: посвежевшая за лето, в оранжевой губной помаде, Людмила Евгеньевна сообщила, что в середине сентября в Москву приезжает группа молодых английских школьников в целях ознакомления с нашей жизнью. Нет, не из Лондона, а из Манчестера. Но Манчестер тоже Англия, и ничуть не меньше. Одиннадцать человек плюс два педагога. И они придут прямо в школу и будут у нас в школе, в нашем буфете, завтракать! А потом пойдут знакомиться с нашими ребятами, посидят на уроке английского языка. А через два дня этих одиннадцать школьников нужно пригласить в гости к кому-то из ребят домой, на квартиру. И напоить там чаем, показавши при этом, как живет обычная советская семья. Необязательно всех в одну квартиру. Можно их разделить: пятеро в одну, а шестеро в другую. И педагогов разделить: одного — туда, а другого — наоборот. А на следующий день одиннадцать наших девочек пойдут с ними на балет в только что открытый Кремлевский Дворец съездов. Каждому английскому школьнику — по русской девочке. Плюс два педагога. На «Бахчисарайский фонтан». И наконец, будет последний заключительный вечер в гостинице «Юность», куда пойдут те же самые одиннадцать девочек, чтобы они пообедали (плюс два манчестерских педагога, плюс четверо наших учителей, плюс одиннадцать молодых английских школьников) в ресторане гостиницы «Юность». В-в-вот так.

Закончив эту взволнованную речь, Людмила Евгеньевна задохнулась и бородавчатыми своими пальчиками сняла очки.

— Почему же именно нас отобрали? — удивленно, тонким для мужчины голосом пропел Роберт Яковлевич. — Мало разве других школ?

— А чем мы хуже? — не выдержала Зинаида Митрофановна. — Только тем, что в себе самих не уверены, как я погляжу!

— Прекратите этот разговор, — строго, как детям, приказала Людмила Евгеньевна. — Я вам могу ответить, Роберт Яковлевич: потому что мы вышли в победители коммунистического соревнования школ Ленинского нашего района, вот почему!

— У меня вопрос, — мрачно пробасил физкультурник Николай Иваныч и трясущимися после летнего отдыха пальцами изобразил в воздухе знак вопроса, — а на хрена они к нам едут? Из своего Манчестера?

Педагоги недовольно зашумели.

— Вы дикарь, Николай Иваныч, — вскрикнула импульсивная Галина Аркадьевна, — неужели вы думаете, что если едут товарищи из капиталистической страны, то мы должны повернуться к ним спиной? И только за то, что им не повезло! Что они родились не в Москве, не на Урале, не на нашей красавице Волге, а где-то у черта на куличках!

— Ну, — не сразу нашелся Николай Иваныч, — а я вот и спрашиваю: на хрена?

— Это не нам с вами решать, товарищи, — спохватилась Людмила Евгеньевна, — за нас с вами, товарищи, партия решит, кому приезжать в нашу страну и кого мы приветствуем, а кому решительно говорим: «Убирайтесь в свою Америку!» Или даже не в Америку, а вообще «убирайтесь». Если партия считает, что английским ребятам нужно познакомиться с нашей жизнью, то мы только исполним волю партии, вот и всё. Обсуждать тут нечего.

«Нечего!» — совершенно забывшись, передразнил злобный и несговорчивый Николай Иваныч. — А потом на своих ребят обижаемся, что они на этих козлов стали похожи! На патлатых этих! — И, безобразно открыв рот, будто он беззвучно поет какую-то вызывающую и глупую песню, закатил глаза и руками изобразил, какие у него будто бы длинные, непричесанные волосы. — Вот вам и «нечего!»

— Так что, товарищи, — высокомерно отвернулась от него Людмила Евгеньевна, — первого сентября собираем в зале оба восьмых класса и проводим с ними ознакомительную информацию. А вы, Галина Аркадьевна, и вы, Нина Львовна, обсудите между собой, кого из своих девочек вы хотели бы привлечь к знакомству с английскими ребятами и чтобы… Ну, вы понимаете… Чтобы все было, как говорится, в порядке.

— В ажуре, — встрял опять Николай Иваныч, — чтобы чего не вышло… Манчестерского…

Не глядя друг на друга и тяжело дыша от ненависти, Галина Аркадьевна и Нина Львовна остались сидеть на диване в учительской. Все остальные разошлись.

— Вы слышали, что сказала Людмила Евгеньевна? — не поднимая глаз, спросила Галина Аркадьевна.

— Я не глухая, — ядовито ответила Нина Львовна. — Кого из девочек своего класса вы пошлете на знакомство с англичанами?

— Белолипецкую, Чернецкую, Воронок, Ильину и Птицу, — перечислила Галина Аркадьевна. — Разумеется, не Соколову! И не Аленину!

— Тогда с моей стороны будут Панкратова, Коган, Карпова Таня, Васильева и Бендерская.

— Вы же знаете, Нина Львовна, что у моей Белолипецкой непростые отношения с вашей Карповой Татьяной! Вы же помните, как ваша Карпова обозвала Лену Белолипецкую глухой тетерей? Или вы предпочитаете того, что вам неприятно, не помнить?

— Я бы, — тяжело, как дракон, задышала Нина Львовна, — я бы, Галина Аркадьевна, дорого бы отдала, чтобы кое-что забыть! А вот не забывается! Вот никак не забывается!

— Это вы на что намекаете? — побагровела Галина Аркадьевна и сквозь брусничную красноту, неожиданно застлавшую зрачки, с трудом обнаружила, что у Нины Львовны два больших хрящеватых носа. — Это вы, может быть, объяснитесь напрямую?

— Что уж тут объясняться, Галина Аркадьевна, — сказала Нина Львовна, — хотелось бы мне забыть, как взрослый один человек, и между прочим женщина — да, Галина Аркадьевна, между нами говоря, женщина! — весь обоссанный, извините меня за прямоту, является в два часа ночи в палатку, в которой не может заснуть другой, между прочим, педагог, и…

— Сука, — тихо перебила ее Галина Аркадьевна. — Я тебе, сука, никогда этих слов не забуду!

— Посмотрим, посмотрим, — начала было Нина Львовна, но дверь в учительскую распахнулась, и Людмила Евгеньевна в наполовину съеденной оранжевой помаде влетела в комнату с такой скоростью, словно кто-то размахнулся и, как мяч, закинул ее сюда из коридора.