Чарльз Буковски - Первая красотка в городе Страница 33

— слушь, чувак, я эти игры ЗНАЮ! ПОДСОСЕШЬ как надо — и тебя приняли! только ПОДСОСАТЬ надо! а я не СОСУ, чувак! моя работа сама за себя говорит!

— это уж точно, мистер Бёркетт.

— если б я был жидом, или педиком, или комми, или черномазым, все было бы схвачено, чувак, я бы прошел.

— у меня вчера был черный писатель, который сказал, что, если бы кожа у него была белой, он бы стал миллионером.

— ладно, а педики?

— некоторые педики пишут довольно неплохо.

— как Жене, а?

— как Жене.

— хуй сосать надо, значит, а? я должен писать о том, как сосут хуй, а?

— я этого не говорил.

— слушь, чувак, мне только немного рекламы надо. немного рекламы — и я пойду, народ ПОЛЮБИТ меня! им только УВИДЕТЬ надо мои вещи!

— послушайте, мистер Бёркетт, мы о деле говорим. если б мы печатали каждого писателя, кто потребует, потому что у него великие вещи, мы бы долго не протянули. приходится высказывать суждения. если мы слишком часто будем ошибаться, нам конец. проще некуда. мы печатаем хорошие произведения, которые продаются, и плохие произведения, которые продаются. мы на рынке. мы не занимаемся благотворительностью и, честно говоря, нас не слишком заботит улучшение души или исправление мира.

— но мои вещи ПОЙДУТ, Генри…

— «мистер Мейсон», пожалуйста! только мои друзья…

— вы что пытаетесь — ОБОСРАТЬ меня?

— слушайте, Бёркетт, вы настырный. настырный вы будь здоров. вам бы швабрами торговать, или страховками, или еще чем.

— а что с моими вещами не так?

— нельзя быть настырным и писать одновременно. так мог только Хемингуэй, и даже он потом разучился писать.

— я в смысле, чувак, что тебе не нравится в моих вещах? в смысле, будь ОПРЕДЕЛЕННЕЕ! не надо мне говна никакого вешать про Хемингуэя, чувак!

— 1955.

— 1955? это в каком смысле?

— это в том смысле, что тогда вы были хороши, но иголку заело. вы до сих пор играете 1955 — снова и снова.

— черт, да жизнь есть жизнь, и я по-прежнему пишу о ЖИЗНИ, чувак! нет ничего другого! какого дьявола ты мне тут вешаешь?

Генри Мейсон испустил долгий медленный вздох и откинулся в кресле. художники нестерпимо тупы. и близоруки. если у них получалось, они верили в собственное величие, сколь бы плохи ни были. если у них не получалось, они все равно верили в собственное величие, сколь бы плохи ни были. если у них не получалось, виноват в этом всегда бывал кто-то другой. не потому, что у них нет таланта; сколько бы они ни воняли, они всегда верили в свой гений. они всегда могли предъявить Ван-Гога, Моцарта или пару дюжин других, кто сошел в могилу до того, как маленькие жопки им отлакировало Славой. однако на каждого Моцарта приходилось 50 000 несносных идиотов, которые, не переставая, изрыгали гниль. только лучшие бросали игру — вроде Рембо или Россини.

Бёркетт закурил еще одну сигарету и, снова держа перед собой горящую спичку, сказал:

— слушайте, вы же печатаете Буковски. а он прокис. сами же знаете, что он прокис. признай это, чувак! Буковски же прокис, а? правда?

— ну, прокис.

— он пишет ГОВНО!

— если говно продается, мы будем его продавать. послушайте, мистер Бёркетт, мы — не единственное издательство. попробовали бы кого другого? не принимайте наше суждение, и все.

Бёркетт встал.

— а толку-то, ёбть? вы все одинаковы! вам хорошая литература ни к чему, всему миру ни к чему НАСТОЯЩАЯ литература! да вы человека от мухи навозной отличить не сможете! потому что вы — дохлятина! ДОХЛЯТИНА, слышь? ВЫ ВСЕ, ПИЗДЮКИ, — ДОХЛЯТИНА! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ!

Бёркетт швырнул тлевшую сигарету на ковер, развернулся, подошел к двери, ГРОХНУЛ ею и исчез.

Генри Мейсон встал, подобрал сигарету, сунул ее в пепельницу, сел, закурил свою. с такой работой хрена лысого бросишь курить, подумал он. откинулся на спинку кресла и затянулся: так приятно, что Бёркетт ушел, такие люди просто опасны — абсолютно безумны и злобны — особенно те, кто всегда пишет о ЛЮБВИ, или СЕКСЕ, или ЛУЧШЕМ МИРЕ. господи, господи. он выдохнул. задребезжал интерком.

он снял трубку.

— к вам некий мистер Эйнсуорт Хокли.

— чего ему надо? мы же отправили ему чек за ЗУД В ЯЙЦАХ И АТАСЫ В ОБЩАГЕ.

— он говорит, что у него есть новый рассказ.

— прекрасно. пусть оставит у тебя.

— он говорит, еще не написал.

— ладно, пусть план оставит. я посмотрю.

— он говорит, у него нет плана.

— так чего ж ему тогда надо?

— он хочет поговорить с вами лично.

— и ты не можешь от него отделаться?

— нет, он только таращится на мои ноги и скалится.

— так одерни же юбку, ради Христа!

— она слишком короткая.

— ладно, зови.

вошел Эйнсуорт Хокли.

— присаживайтесь, — сказал Мейсон.

Хокли присел. затем подскочил. закурил сигару.

Хокли носил с собой десятки сигар. он боялся стать гомосексуалистом. то есть он не знал, гомосексуалист он или нет, а потому все время курил сигары, считая, что это по-мужски и к тому же динамично, но все равно сомневался, в каком он лагере. ему казалось, что женщины ему тоже нравятся. такая неразбериха.

— послушайте, — сказал Хокли. — я только что сосал 36-дюймовый ХУЙ! гигантский!

— послушайте вы, Хокли, мы делом здесь занимаемся. я только что от одного психа избавился. вам чего от меня надо?

— я хочу у вас ХУЙ сосать, чувак! ВОТ чего я хочу!

— я бы воздержался.

в комнате уже висел толстый слой сигарного смога. пыхал Хокли что надо. он вскочил с кресла. походил вокруг. сел. вскочил с кресла, походил вокруг.

— я, наверное, схожу с ума, — сказал Эйнсуорт Хокли. — я постоянно думаю о хуе. я раньше жил с 14-летним пареньком. огромный ХУЙ! господи. ОГРОМНЫЙ! он однажды его прямо у меня перед носом отбил, никогда этого не забуду! а когда я учился в колледже, там парни по раздевалке ходили, типа крутые такие, знаете? а у одного ЯЙЦА висели до самых КОЛЕН! мы, бывало, звали его ВОЛЕЙБОЛИСТ ГАРРИ. так вот, когда ВОЛЕЙБОЛИСТ ГАРРИ кончал, детка, это был пиздец ВСЕМУ! будто взбитая сметана из шланга! а когда все высыхало… чувак, по утрам ему приходилось простыню бейсбольной битой выколачивать, шелупонь стряхивать, прежде чем в прачечную отдавить…

— вы полоумный, Эйнсуорт.

— я знаю, я знаю, я вам про то же САМОЕ! хотите сигару?

Хокли ткнул ему сигарой прямо в рот.

— нет-нет, спасибо.

— может, хотите у МЕНЯ отсосать?

— ни малейшего желания. ладно, чего вам надо?

— у меня есть идея такого рассказа, мужик.

— хорошо. напишите его.

— нет, я хочу, чтоб вы послушали.

Мейсон промолчал.

— ладно, — сказал Хокли. — вот.

он забегал вокруг, пуляясь дымом.

— космический корабль, да? 2 парня, 4 тетки и компьютер. и вот они рассекают по открытому космосу, понятно? дни, недели проходят. 2 парня, 4 тетки, компьютер. у теток уже все аж чешется. им хочется, понимаете? понятно?

— понятно.

— но знаете что?

— нет.

— два парня решают, что они гомосексуалисты, и начинают заигрывать друг с другом. на теток — ноль внимания.

— ага, это уже смешно. так и напишите.

— постойте, я еще не закончил, эти два парня заигрывают друг с другом. это омерзительно. нет. это не омерзительно! как бы там ни было, тетки подходят к компьютеру и открывают дверцы. и внутри компьютера — 4 ОГРОМНЫХ хуя с яйцами.

— безумно. пишите.

— постойте, постойте. но не успевают они и одного хуя цапнуть, как у машины появляются рты с жопами, и вся эта чертова механика пускается в оргию САМА С СОБОЙ. черт побери, вы можете себе такое вообразить?

— ладно, пишите. мне кажется, мы сможем это использовать.

Эйнсуорт зажег еще одну сигару, походил взад-вперед.

— как насчет аванса?

— нам кое-кто уже должен 5 рассказов и 2 романа. а от сроков отстает все больше и больше. если так будет продолжаться, он станет хозяином всей компании.

— тогда дайте мне половину, какого черта. полхуя лучше, чем никакого.

— когда мы получим рассказ?

— через неделю.

Мейсон выписал чек на $ 75.

— спасибо, детка, — сказал Хокли, — вы и теперь уверены, что нам не хочется друг у друга отсосать?

— уверен.

и Хокли ушел. Мейсон вышел к секретарше. ее звали Франсин.

Мейсон взглянул на ее ноги.

— это платье — довольно короткое, Франсин.

он не отрывал взгляда.

— такой стиль сейчас, мистер Мейсон.

— зови меня Генри. мне кажется, я никогда раньше не видел таких коротких платьев.

— они становится все короче.

— у всех, кто сюда заходит, от тебя встает. а потом они идут ко мне в кабинет и несут ахинею как полоумные.

— ох да ладно вам, Генри.

— даже у меня от тебя встает, Франсин.