Кристофер Мур - SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства Страница 33

— Что ж до живописи…

— Ладно, ладно, некоторые итальянцы живо писать умели. — Анри подскочил к печи, загреб горстью пар от вишневого конфи и вдохнул. — Восхитительно.

— Режин завтра положит в круассаны. Попробуй, если нравится.

— Нет, аромата пока вполне довольно.

Люсьен повернулся к последним хлебам на столе и плюхнул их на поднос один за другим.

— Кстати, об аромате. Сегодня ты не так душист, как при нашей последней встрече.

— Да, мои извинения. После недели в борделе перспектива теряется. Я с тех пор вернулся домой и вымылся в собственной ванне без помощи горничной, которая, могу добавить, от меня ушла.

— Ну, если ты не возвращаешься домой неделями и не предупреждаешь… Прислуге нужно платить, Анри.

— Дело не в этом. Я уплатил ей вперед — я же думал, что весь месяц проведу у матушки.

— А в чем же?

— Елдак, — объяснил Тулуз-Лотрек.

— Pardon?

— Я проводил эксперимент. Проверял теорию на основании недавно полученной информации. Искал ей подтверждения. Вышел из собственных спальных покоев au naturel, и горничная подала в отставку не сходя с места. Мне показалось, наигранности при этом было больше, чем следовало. Даме шестьдесят пять лет, она уже бабушка — не могла же она его раньше никогда не видеть.

— Я полагаю, ты при этом был в шляпе?

— Ну разумеется. Я ж не какой-нибудь филистер.

— И пребывал, если это не очень личный вопрос, в состоянии готовности?

— Для чистоты эксперимента — да. Я бы сказал, что приближался к двум часам — ну как минимум к половине третьего. Состояния этого, должен заметить, я добился совершенно без ее содействия, ибо в то время она протирала пыль в гостиной.

— И она все равно кинулась наутек? Похоже, тебе повезло, что ты от нее избавился.

— Ну да, старая кошелка отказывалась мыть окна. Боится, изволишь ли видеть, высоты.

— И елдаков.

— По всей вероятности. Но если совсем уж по правде, я привел домой Жибера, чтоб он запечатлел этот эксперимент своей фотографической камерой. Внутри со вспышкой он снимал впервые и переложил порошка магния. Ее ретираде могли способствовать произошедший в результате взрыв и легкий пожар.

— Пожар?

— Un petit peu. — Анри развел большой и указательный пальцы где-то на сантиметр: вот столько пожара-де потребовалось, чтобы отпугнуть горничную.

— Я помню времена, когда ты ограничивал свои эксперименты чернилами и бумагой.

— Это говорит человек, творящий непотребство итальянского хлеба.

— Touché, граф Монфа.

Анри опрометью развернулся и вперился в Люсьена поверх pince-nez.

— Так ты, значит, пришел в себя?

— Мне нужно ее найти, — ответил Люсьен.

— Стало быть, не пришел.

— Да в себе я, в себе. Я должен найти Жюльетт.

— Понимаю. Но если мне будет позволено ненадолго наплевать на тебя, нам нужно поговорить с Тео Ван Гогом.

— Так ты не хочешь мне помочь ее искать?

— Мне показалось, я выразился ясно: в этом отношении мне на тебя временно наплевать. Мы не можем просто ворваться в галерею и устроить ему допрос о том, как умер его брат. Там мои картинки висят — как и твои, полагаю. Но я не знаю, как свести беседу с наших картинок на Винсента и при этом не показаться черствыми.

— Боже упаси, — произнес Люсьен.

— Нам нужно принести ему твою.

— Нет — она не завершена.

— Чепуха, она великолепна. Лучше нее ты ничего не накрасил.

— Мне нужно дописать синий шарфик у нее на шее, чтобы привлекал глаз. И купить еще ультрамарина у папаши Танги.

— Я тебе из мастерской тюбик принесу.

— Дело не только в этом, Анри…

— Я знаю. — Тулуз-Лотрек снял шляпу и вытер лоб платком. — А почему здесь так жарко?

— Это пекарня. Анри, я боюсь этой картины.

— Я знаю, — повторил Тулуз-Лотрек, склонив голову. Сочувственно покивал. — Дело в елде, да?

— Там нет елды!

— И это знаю. Я пытался тебя развеять. — Анри хлопнул друга по спине, и от рубашки Люсьена поднялась туча мучной пыли. — Это будет наш художественный прием. Мы принесем месье Ван Гогу твою картинку и спросим его мнения: стоит добавлять шарфик или нет. Он увидит, что это шедевр, будет польщен, что мы пришли к нему за советом, и ослабит бдительность — а тут я его и спрошу, что привело к смерти его брата.

— Какой жуткий план.

— Да, но я предпочел и на это наплевать.

Днем он редко появлялся на горе, поэтому многие мальчишки Монмартра никогда не видели «маленького господина». Он оставался слухом, мифом, легендой. Разумеется, о нем слыхали — знали, что происхождения он благородного, что он художник и bon vivant, — а потому сочиняли байки, которыми делились между собой: что на самом деле он тролль, жестокий хозяин цирка и, вероятно, пират. Но знали про него и правду — из материнских предостережений: о нем всегда нужно говорить просто «маленький господин», никогда не следует его дразнить, шептаться о нем за спиной или смеяться над ним, ибо он действительно человек благородный, всегда учтив и хорошо одет, обычно щедр и обходителен. К тому же мадам Лессар дала честное слово, что если какой-то ребенок будет недобр с маленьким господином, он быстро исчезнет с лица земли и появится на нем вновь неаппетитным пирожком с ресницами, запеченными в корочку. Мадам Лессар и сама была почти так же загадочна, как маленький господин, и гораздо опаснее него: поговаривали, что сегодня она может для обмана тебя чем-нибудь угостить, а назавтра возьмет и отравит, как следует.

Но вот легенда материализовалась — и оказалась гораздо лучше медведя на велосипеде, который ест монашку. Булочник и маленький господин несли через пляс дю Тёртр большую картину — портрет голой тетки, которую недавно убила мадам Лессар. Мальчишки со всей горы собрались на такое зрелище, как акулы на кровь.

— Не понимаю, почему нельзя было попросить Ван Гога прийти в мастерскую, — сказал Люсьен, изо всех сил удерживая свой угол картины против ветра. (Ветряные мельницы строили на Монмартре не просто так.) Они медленно преодолевали площадь боком, по-крабьи, чтобы картину не вырвало у них из рук. Из-за длины холста — почти восемь футов — и толпы мальчишек, собравшейся поглазеть, как будут тащить голую тетку, они занимали столько же места, сколько обычно бы требовалось для трех экипажей, да еще и с лошадьми. Приходилось выбирать окольные пути и идти такими кварталами, где не было ветра и могла поместиться вся их свита.

— А чего бы нам не нанять кого-нибудь из этих гаменов? — высказался Анри. — Вы же нам поможете, гамены?

Гамены кивнули — они тоже перемещались по-крабьи, не отрывая взоров от синей голой тетки, словно их глаза связывала с нею таинственная пуповина. У нескольких штаны бесстыдно топорщились от невинно взбухших краников — причины мальчишки не знали, понимали только, что видеть эту синюю ню им одновременно приятно и тревожно; такое же воздействие она оказывала на взрослых, только sans взбухших штанов.

— Поможем, — произнес один гамен, засунув палец так глубоко в нос, что мог бы пощекотать себе память, угнездившуюся в лобной доле.

— Вот уж дудки, — сказал Люсьен. — Тут же даже краска еще не просохла. Они ее всю залапают своими грязными пальцами. Назад, гамены! Назад!

— А в жизни она тоже была синей? — спросил у Анри один мальчишка.

— Нет, — ответил Тулуз-Лотрек. — Это лишь представление художника о свете.

— А вы ее за сиськи трогали? — осведомился другой гамен.

— Увы, нет, — ответил Анри и ухмыльнулся Люсьену, поигрывая бровями: ни дать ни взять карикатура на опереточного сластолюбца.

— А чего их больше не сделали? — спросил Пальценосый.

— А того, что не он ее писал! — рявкнул Люсьен. — Ее писал я, достачливый ты опарыш! А теперь сдрисните все отсюда. На хуй пошли. Все прочь. Зар-разы! Пар-разиты! — Люсьен не мог на них замахать, не отпуская своего края картины, зато он весьма внушительно тряс головой и вращал глазами.

— А если будете на нас орать, мы вам больше помогать не станем, — сказал Пальценосый.

— Люсьен, — заметил Анри. — Забивать детей до смерти по-прежнему считается преступлением, но если ты чувствуешь, что без этого никуда, знай: у моей семьи на постоянном предварительном гонораре есть целая компания юристов — как раз для таких крайних случаев. Отец печально известен своей небрежностью с огнестрельным оружием.

— А мадам Лессар поэтому ее ухайдакала? — осведомился один гаврош, которого Люсьен неведомо из-за чего прозвал про себя Мальчиком-с-пальчиком. — Что вы ее рисовали, а не хлеб пекли, как положено?

— Ну, все, — произнес Тулуз-Лотрек. — Бить буду я. Давай-ка прислоним картину к стене.

Люсьен кивнул, и они аккуратно поставили полотно на попá. Свою трость Анри держал с изнанки холста, как укосину, однако теперь взмахнул ею шикарным жестом — и зажмурился, дернув за голову эфеса. Гамены хором ахнули. Анри робко приоткрыл один глаз.