Евгений Гришковец - Асфальт Страница 33

А ещё он подумал, что уже очень скоро ему предстоит увидеть Юлю мёртвой. От этой мысли он забыл про холод или, точнее, замёрз ещё сильнее. Миша вытянул из пачки ещё одну сигарету и щёлкнул зажигалкой. Он очень сильно не захотел видеть Юлю в гробу. Сама мысль об этом напугала его своей обязательной неизбежностью и полным незнанием того, что он будет при этом ощущать, как сможет такое пережить и как будет себя вести. Он попытался представить себе мёртвое Юлино лицо, испытал страх, отвращение, ужас и отогнал эту мысль прочь.

Он не видел своего дедушку мёртвым. Когда дедушка умер, Мише было восемь лет. Родители и родственники тогда решили, что маленьким внукам не нужно видеть деда мёртвым. Миша помнил, что ему было страшно, но и как-то любопытно взглянуть на человека в гробу, но его увели, и он ничего не увидел. Бабушка умерла, когда Мише было восемнадцать лет. Бабушка очень долго болела, и все были готовы к её уходу. Миша тогда ничего не понял. Он так и не смог сопоставить любимую свою бабушку и то неподвижное, что лежало в длинном, обитом тканью ящике. Но бабушка задолго до смерти от старости и болезни уже не напоминала ту любимую бабушку из детства. Были в его жизни и ещё похороны. Когда один Мишин друг разбился на машине, то так сильно искалечился и обгорел, что его хоронили в закрытом гробу. Были и ещё скорбные проводы, но не очень близких людей.

Миша курил и понимал, что ему скоро, совсем скоро предстоит впервые увидеть мёртвой очень близкого человека, вырванного из жизни неожиданно и буквально какие-то десятки часов назад. При этом человека дорогого, всегда в Мишином представлении полного жизни, мудрости и доброты. Миша слишком хорошо знал и помнил Юлино лицо, выражение и блеск глаз, все оттенки голоса, движения и даже то, как звучали её шаги. К тому же невыносимо ясно висело над всем этим страшное знание того, как Юля ушла из жизни.

Миша курил и думал о том, что ему предстоит пережить и испытать то, чего он ещё никогда не испытывал. Он этого не хотел.

Ещё Миша подумал в этот момент о своём брате Диме и с особой силой подивился Диминой способности спокойно и без лишних эмоций встречаться со смертью почти каждый день.

Мишин брат Дима работал, а точнее можно даже сказать, служил в прокуратуре. Он уже дослужился к тридцати двум годам до помощника прокурора большого района города Архангельска. Район был не центральный, в основном многоэтажный и не весёлый. Дима самостоятельно в свое время поступил на юридический, самостоятельно, и, к полному ужасу родителей, особенно мамы, пошёл работать в прокуратуру. Все думали, что ненадолго, а он так и работал. Работал рьяно и с полным самозабвением. Мишу это сильно удивляло Дима, на Мишин взгляд, всегда был довольно капризным и болезненным парнем. Он с детства был полноват, спортом никогда не занимался, всякими сугубо мальчишескими затеями не увлекался, рано стал носить очки, много сидел дома, читал книжки, но учился при всём этом довольно средне и лениво. Дима вырос выше Миши, но остался полноватым и неуклюжим, с беззащитным взглядом. Дима ещё в школе стал влюбляться в одноклассниц и чем-то Мише непонятным их брал. Ему постоянно звонили домой какие-то подружки.

Но Дима до сих пор так и не женился. У него было много романов. Несколько раз все готовились к Диминой свадьбе, но он так и не женился. Даже то, что он стал жить отдельно от родителей в своей маленькой очень запущенной квартире и обзавёлся собственным автомобилем, Диму к женитьбе не подтолкнуло. Зато на работе он сделал карьеру. У него были какие-то медали, он раскрыл массу преступлений, у него брали интервью местные газеты. Последние года четыре Миша видел, что в Диме появилась лихость, уверенность и даже вальяжность. Когда Миша приезжал в Архангельск, он замечал, что его брат ездит или ходит по городу с видом, что он тут если и не хозяин, то уж точно далеко не последний человек.

Миша над этим подшучивал и поддевал Диму. Но Дима на провокации не откликался, сам всегда над Мишей подшучивал, называл его «столичной штучкой» и всегда ядовито и пренебрежительно отзывался о Москве и о том, что в Москве творится.

В последний раз, когда Миша побывал в Архангельске, а это случилось прошедшим летом, он нашёл Диму очень уставшим, задёрганным и по этой причине совсем не ершистым, а, наоборот, каким-то родным и хорошим. У Димы всё время звонил телефон, он постоянно, даже в те выходные дни, когда приехал Миша, куда-то срывался и мчался. Возвращался вечером поздно, приходил специально, чтобы пообщаться с давно не виденным братом и поужинать в родительском доме. Но только он садился за стол, как ему кто-то звонил, и Дима с набитым ртом, дожёвывая, снова бежал куда-то.

Миша в первый раз видел брата таким усталым, взрослым и серьёзным мужиком. Миша даже остро захотел, наверное, тоже в первый раз в жизни, с Димой о чём-то поговорить по-мужски, по-братски. И вечером перед Мишиным отъездом в Москву им удалось поговорить. Тот разговор Мишу сильно задел, и он понял тогда, что, оказывается, он своего родного брата знал совсем плохо, не замечал, что Дима давно вырос, знает о жизни то, что Мише даже и не снилось. И ещё Миша понял, что его брат ему очень дорог.

Они тогда сидели у Димы дома. В квартире его был беспорядок, но это слабо сказано. Миша знал, что его брат любит пиво. Он купил пива, какой-то колбасы, ещё чего-то и привёз всё это домой брату.

Среди беспорядка и пыли Миша с удивлением увидел на столе Диминой кухни пластмассовое ведро с огромным даже не букетом, а скорее снопом дивных полевых цветов. Дима снял это ведро со стола, поставил его на пол, а принесённую Мишей снедь разложил на столе.

– Представляешь, совсем не пахнут дома, – сказал Дима устало и как-то делово, будто вовсе не о цветах, – утром в поле такой запах стоял. А тут не пахнут.

– А ты с каких это пор стал увлекаться цветами, братец? – спросил Миша, усаживаясь за стол.

– Н-е-е! Ничем я не увлёкся. Сегодня утром в первый раз в жизни цветы в поле рвал. Такое утро просто выдалось! Кому расскажешь, не поверят, – Дима поставил на стол грязную пепельницу, закурил сигарету и, щурясь от дыма, резал большим ножом колбасу. – Четыре дня назад пропала дочь известного у нас здесь врача. Мужик отличный, всех лечил. Отца тоже он оперировал. Геннадий Васильевич… помнишь?

– Может быть, помню… Не знаю, – ответил Миша, хотя точно не вспомнил.

– Ну да. Так вот, пропала она. Девке девятнадцать лет. Одну ночь ждали, волновались, а на следующий день к вечеру уже всех на уши подняли. Я подключился позавчера. Вот меня и дёргали всё время. Так я же её знал. Ещё школьницей помнил. Потом она поступила в университет. Короче, видел я её много раз. Хорошая такая. Маленькая, шустрая, не красавица, но что-то в ней было… Мы проверяли всех её приятелей, друзей-подруг. Да это не важно. Короче, нашли её случайно, случайные люди. Двадцать километров от города, далековато от дороги и в поле. Точнее, там такой холмик, березнячок рядом, река видна с холма. Нашли её совсем рано утром, буквально на рассвете. Мы приехали туда быстро, солнце стояло невысоко, на реке такой туман… молоко просто. Прохладно, даже зябко. Роса сильная, брюки все вымочил до колен. Убили её три дня назад как минимум. Убили страшно. Но я тебе подробности рассказывать не буду. Зачем тебе?… Но цветы там, на этом лугу, такие, брат! Такой запах… С нами женщины были две, фотограф и эксперт-медик. Они первые стали цветы собирать. Потом смотрю, водила наш тоже рвёт букет. Представляешь, все, кто был, даже простые ребята, простые менты, которые двух слов без мата сказать не могут, и те. И я нарвал. Такая там красота! Рву, Миша, и думаю: «Что же это такое? Сколько раз ездил отдыхать на природу, на лодке сколько раз рассвет встречал, сколько выпито пива и водки у озёр, у речек и в таких вот лугах, а такой красоты не видел никогда». Да и не только я так подумал, наверное. Все, не сговариваясь, стали такие молчаливые… И цветы рвут. А на эту девочку даже смотреть было страшно. Я таких, брат, картин насмотрелся за без малого десять лет моей работы. И все, кто там тогда был, – все люди много повидавшие. И все, знаешь, простые, без особых фантазий. И я тоже думал, что ко всему уже привык. Тебе, брат, даже не снилось то, что я каждый Божий день вижу и с какими людьми мне приходится общаться. Но тут!… Увидел я, как здоровые мужики, в фуражках, мать его… Как все мы цветы эти рвём… Поверишь-нет, чуть не заплакал. Что же это за жизнь такая, думаю… Ничего я в жизни не понимаю! Но у меня всегда у водителя коньяк есть. Прямо там мы с моими тётками коньяку и выпили. Вот такая история. А они мне сказали, что мой букет получился самый красивый. Как тебе, Миша? Ты же художник.

– Красивый букет, – сказал Миша, чтобы что-то сказать, – а кто девочку убил, уже знаете?

– Уже знаем, – навалившись на стол, сказал Дима, – и тут всё просто, глупо и страшно. Никакого хитрого маньяка, а сплошные провинциальные юношеские глупости, родительский недосмотр и страшная беда. Нет, брат, бывают и запутанные дела, и драмы на почве ревности или из-за неразделённой любви. Но по большей части бабушка дедушку топором или, наоборот, дедушка бабушку. Или пили пять приятелей дома, да одного и зарезали. Причём зарезали сначала не до смерти, он из окна смог вылезти, а третий этаж. Но он и тогда ещё был жив, пополз. Они его нашли, душили-душили, душили-душили. А потом пошли обратно пить. И всё это, Миша, происходит в очень некрасивых интерьерах, среди некрасивой мебели и совсем не чистого постельного белья. И люди эти тоже совсем некрасивые и очень неопрятные. Вот я и думал, что привык. А сегодня цветы утром рвал полевые.