Андрей Аствацатуров - Скунскамера Страница 33

Она потащила собаку на кухню, а из комнаты, откуда доносилась музыка, к нам в коридор выскользнула Оля Семичастных в розовом платье.

— Приветики! — сказала она нам.

— Поздравляю тебя… Семичастных! — глупо пробормотал я.

— Привет! — поздоровался Барсуков. Потом он сделал что-то странное. Повернулся к пустому углу, где никого не было, поклонился и тихо сказал: — Здравствуйте.

— Ты с кем это поздоровался, Барсуков? — заморгала Семичастных. — Там же… нет никого.

— Да, это не важно… — махнул рукой Барсуков.

— Нет, ну с кем?

— Это… с бабушкой какой-то… В общем… — на лице Барсукова появилось выражение, которое я раньше никогда у него не замечал. Он говорил почти шепотом. — У вас тут… бабка живет. Только она невидимая. Страшная, аж жуть! Без зубов, кости торчат ото всюду и с клюкой.

— Чего? — опешила Семичастных.

— Ну, вот… погоди-ка… — он отодвинулся от стены, пропуская кого-то мимо себя. — На кухню, старая, передвинулась, к еде поближе. А ты что, сама что ли не видишь?

— Нет… — испуганно заморгала Семичастных.

— Странно, — нахмурил брови Барсуков. — Очень странно… Даже не знаю… Ну тогда… ночью попробуй! Вот что! Ее в темноте видно будет, честное пионерское!

Семичастных вдруг противно сморщилась и с громким ревом кинулась на кухню. Барсуков невозмутимо начал стягивать с себя куртку.

— Это меня брат научил, — подмигнул он мне. — Они в лагере так девчонок пугали.

Я стоял, не шелохнувшись. Буквально через секунду к нам вышла Олина мама. Вид у нее был самый трагический.

— Славик! — сказала она замогильным тоном. — Тебе лучше уйти. Оля не хочет тебя видеть… И ребята тоже!

— Ладно, — Барсуков снова стал надевать куртку. — Но подарок, раз так, я с собой заберу.

— Проходи, Андрюша! — улыбнулась мне Олина мама.

Мне пришло в голову, что Барсуков это здорово придумал насчет подарка, который можно оставить себе. Мне почему-то тоже захотелось уйти, но Олина мама уже крепко держала меня за рукав одной рукой и тянула в коридор. Пришлось остаться.

Спустя полгода после этого дня рождения выяснилось, что Семичастных потом целый месяц боялась спать в темноте и всегда просила родителей не выключать свет.

А совсем недавно, как раз за несколько недель до того как Старостину пришла в голову мысль создать подпольную организацию, с Барсуковым произошла совсем уж удивительная история, сделавшая его ненадолго знаменитостью.

В нашей школе на три года старше учился парень по фамилии Опарышев, худой с поросячьим лицом и соломенными волосами. Он терпеть не мог малышей, и на глаза ему лучше было не попадаться. Опарышев любил очень больно дать кому-нибудь ногой под зад. При этом он всегда наставительно пояснял:

— Встал в позу — получи дозу.

В туалете, когда какой-нибудь пионер справлял нужду, Опарышев принимался трясти его за плечи, приговаривая:

— Будь, пацан, моряком. Учись ссать при качке.

Еще Опарышев обожал игру, которую сам называл «концлагерь». Я однажды увидел, как он в нее играл с моим одноклассником Витькой Андреевым. Опарышев схватил его за шею, потащил к подоконнику и там, устроившись поудобнее, начал выкручивать ему руку.

— Больно! — ныл Витька.

— Надо говорить «больно, герр комендант», — поправил его Опарышев. — Слышишь? Повтори.

— Больно, герр комендант!

— Молодец, — похвалил Опарышев. — Заключенный номер 56, ты — молодец. Или ты у меня не номер 56?

— Не-е-ет!

— Не «нет», а «да», — строго произнес Опарышев и слегка приналег на Витькину руку.

— Да!

— Да, «герр комендант», — снова поправил Витьку Опарышев и тут же спросил: — Что «да»?

— Номер 56!

— Номер 56, «герр комендант»! — рассердился Опарышев. — Повторяем!

— Номер 56, герр комендант!

— Э-эх, намучился я с тобой. Пшел в камеру! — устало произнес Опарышев и со всех пнул Витьку ногой под зад. Тот отлетел в сторону, упал, потом вскочил на ноги и убежал.

Меня Опарышев поначалу сильно не любил, называл «очкастый хмырь» и пытался играть со мной в свой «концлагерь». Но я выворачивался, отбегал на безопасное расстояние или прятался в классе, куда Опарышев зайти не решался, и начинал оттуда его обзывать.

— Опарышев — кастрат! — кричал я на всю школу. Что такое «кастрат» я точно не знал, но этому ругательному слову специально против Опарышева меня научил Старостин. Опарышев страшно злился, кричал, «что я еще пожалею», действительно, снова ловил меня, давал подзатыльники, выкручивал руки. Я опять вырывался, убегал, и все повторялось по новой. В конце концов, Опарышев, как я понял, сдался и заключил со мной перемирие: он меня не трогает, а я — не обзываюсь. Целый месяц, а может два, я точно не помню, он ни разу не повернулся в мою сторону, как будто просто не замечал. Но однажды он все-таки меня окликнул:

— Эй, Раздвацадуров! Иди-ка сюда!

Я подошел.

Опарышев внимательно оглядел меня с головы до ног и деловым тоном поинтересовался:

— Как учеба? Не хромает?

— Нет! — огрызнулся я.

— Молодец! — похвалил Опарышев и предостерегающе поднял вверх палец. — А вот хамить давай не будем? Ладно?

— Ладно… — согласился я.

— Молодец, говорю.

— Спасибо…

— Не «спасибо», не «спасибо», — огорчился Опарышев. — Надо отвечать «Служу Советскому Союзу!» Понял?

— Понял…

— Ну?

— Служу Советскому Союзу… — уныло повторил я.

— Вот! — удовлетворенно подчеркнул Опарышев. — Вот теперь — действительно молодец!

До той истории с Барсуковым мне всегда приходилось отвечать Опарышеву на его «молодец» «служу Советскому Союзу». И вот как-то раз к нам на урок литературы — мы только успели рассесться по местам — ворвалась пионерзажатая. Ее огромное лицо светилось негодованием.

— Клавдия Васильевна! — громыхнула она уже прямо и дверей. — У нас ЧеПе!

— Ну-ка встали все, поздоровались с Татьяной Андреевной, — велела Клавдия Васильна.

Мы поднялись со своих мест.

— Сели! — тряхнула головой пионерзажатая.

Мы снова сели.

— Опять что-то натворили? — немного смущенно обратилась к нам Клавдия Васильна.

— Извините, Клавдия Васильевна, что так вот врываюсь, — пионерзажатая всем видом показывала, как трудно ей удается сдержать возмущение. — А ну, зайди-ка! — она повернулась к распахнутой двери. — Зайди-ка!

В класс медленно вошел Славик Барсуков, непривычно лохматый с выбившейся из штанов рубашкой и в грязных брюках. Лицо его было красным и все в мелких капельках пота, но очень сосредоточенным.

— Хорош! — смерила его взглядом пионерзажатая. Барсуков шмыгнул носом и принялся дрожащими движениями заправлять рубашку в штаны.

— Нет, ты в глаза, в глаза товарищам посмотри! — потребовала пионерзажатая.

Барсуков упрямо молчал, шмыгал носом и сосредоточенно продолжал бороться с рубашкой, которая его не слушалась.

— Вот этот вот Барсуков, — объявила пионерзажатая, — на перемене разогнался, примерился, понимаете ли, и ударил мальчика Игоря Опарышева ногой в пах. Члена бюро. Мальчик лежит в беспамятстве в медкабинете. Только что Тамара Тихоновна скорую вызвала.

Она продолжала говорить, а я с удивлением подумал, что у Опарышева, оказывается, есть имя, и вполне обычное, как у всех, — Игорь. Я придвинулся к Старостину и тихо спросил:

— Мишка, а что такое «пах»?

— Не знаю, — скорчил гримасу Старостин, — живот, наверное.

— Тихо! — рявкнула в нашу сторону пионерзажатая, которой пришлось прерваться.

Старостин поднял руку и, не дожидаясь, пока разрешат, встал, и громко спросил:

— А что такое «пах»? Мы с Аствацатуровым не знаем!

— Сядь на место! — крикнула пионерзажатая. — Не знают они с Ацватуровым! Я те сейчас покажу… пах!

Мишка, пожав плечами, сел на место.

— В общем, — уже деловым тоном продолжила она, — за хулиганскую драку Барсукова из пионеров вон! И в детской комнате милиции, наверное, дело заведут. А мы на педсовете поставим вопрос об исключении из школы.

Клавдия Васильна, скрестив руки на груди, молча ее слушала.

— Опарышев сам виноват! — вдруг крикнул кто-то, и тут же раздались другие голоса:

— Он всегда пристает!

— Так и надо ему!

— Барсуков правильно сделал!

— Молодец, Барсук!

Барсуков вяло заулыбался. Он уже справился с непослушной рубашкой.

Пионерзажатая замерла, открыв рот.

— Ребята, успокойтесь! — уговаривала всех Клавдия Васильна.

Антон Скачков поднялся со своего места и поднял руку.

— Можно я скажу?!

Все притихли.

— Вы, Татьяна Андреевна, видели, какого роста Опарышев и какого — Славик? — обратился он к пионерзажатой.

— Ты мне зубы-то не заговаривай! Адвокат выискался… — она махнула рукой.