Кит Рид - Я стройнее тебя! Страница 33

— Послушай, — Келли со вздохом садится на край кровати. Край, на котором сидит Энни, поднимается точно так же, как в прошлый раз, так что, скорей всего, это и правда Келли. — Давай-ка я тебе кое-что расскажу. Во-первых, ты попала сюда не по своей воле, верно? — На самом деле это не вопрос, а утверждение.

— Разумеется нет. А ты?

Келли считает, что ответ очевиден.

— Никто не приходит сюда сам. И тебе здесь совершенно не нравится.

— Конечно. Меня сюда отправили родители.

— Меня тоже.

— Ты имеешь в виду, что сама не хотела… — Энни глотает воздух, думая, как бы это сказать повежливее. Когда видишь существо такого размера, как Келли, то начинаешь строить определенные предположения. — Так ты не хотела…

— Ну, что ты собиралась сказать? Похудеть? Почему это все считают, что единственное на свете, о чем мечтает девочка моих габаритов, — это стройная фигура? Вот тебе, например, все говорят, что ты бедная-несчастная больная девочка, а что слышу я? Мне говорят, что на меня противно смотреть. Ну так что же, я послушала их и решила похудеть? И да, и нет, понимаешь?

— Не совсем.

— Ну ладно, я объясню. — Красивый голос Келли звучит уже совершенно безрадостно. — Конечно, я хотела быть стройной и красивой, такой, какой, как нам все говорят, должна быть нормальная девочка. Черт возьми, все мечтают быть стройными и красивыми, но если докопаться до правды, до самой настоящей правды, то что окажется? Чего же я на самом деле хотела? Только одного: чтобы они, на фиг, оставили меня в покое.

— И я тоже.

— Этого хотят все, но ведь кругом реклама и прочая дрянь, так что от нас ни за что не отстанут! Послушай. Мама записала меня в «Уэйт Уотчерз», когда мне еще не исполнилось шести лет.

Энни задумчиво говорит:

— Моя мама — последовательница Преподобного Эрла.

— Это другое… Что там такое? — От грохота, доносящегося из коридора, Келли так сильно вздрагивает, что раскачивается кровать.

— Ах, это? Ничего особенного.

Чаще всего, слыша по ночам этот металлический лязг, Энни пытается зарыться в матрас, исчезнуть, стать совсем плоской и так пролежать до тех пор, пока тележка не проедет мимо ее двери и не покатится дальше. Келли этот звук слышит впервые, она испугалась его и дрожит. «Да, это катят тележку, — думает Энни, — но что на ней сейчас везут и куда?»

— Не пугайся, это просто тележка.

— Тележка?

— Да, тележка. Ну, ты понимаешь.

— Само собой, — вежливо соглашается Келли. Эта девочка живет на другом этаже. Ясно, что о тележке она не имеет ни малейшего представления.

— Ну так ты ходила в «Уэйт Уотчерз», и пользы от этого не было?

— Может, и была, да только совсем незаметная, — говорит Келли мрачным тоном. — Дело в том, что в молоко, которым нас поят, добавляют всякие дрянные гормоны, в детское питание витамины и тому подобное, а ты еще слишком мала и не понимаешь, что происходит. Ты до последней крошки съедаешь обеды, как послушная девочка, и становишься чуточку крупнее, чем полагается в твоем возрасте еще до того, как усвоишь правила игры. А еще твоя мама следит, чтобы ты все доедала до конца, чуть ли не тарелку облизывала, чтобы все видели, какая она хорошая мать. Кроме того, все мамы стремятся к тому, чтобы рост и вес у тебя был, как у самых крупных детишек твоего возраста, и пока мы маленькие, нами очень гордятся. «Поздравляем, ты у нас лучше всех». А потом вдруг оказывается, не тут-то было! Ты приходишь на осмотр к врачу, и по таблице выходит, что ты слишком толстая. Нашли, конечно, чему удивляться. Мама выходит из себя, типа, она хотела, чтобы ты росла красивой и большой, но не настолько же толстой, и тут-то ты и понимаешь…

— Если не хочешь об этом рассказывать, то не надо.

— Нужно, чтобы ты поняла, как я стала такой, как сейчас. Согласна? Так вот, наступает момент, когда ты понимаешь, что перешла границы приличий. Поначалу мама называла меня пухлым ребенком. Потом говорила, что я полненькая. И вдруг я замечаю, что она стала покупать мне одежду в вертикальную полоску. Типа, мы надеемся обмануть тех, кто меня увидит, потому что им покажется, что я стройнее, чем есть, но ничего не выходит, потому что я не прекращаю толстеть. Я ем, как птичка, не знаю, откуда все берется, но я все расползаюсь и расползаюсь. Через некоторое время моя мама прячет меня в клубах за колоннами, потому что я еще прибавила в весе. Она считает, что меня можно показать людям, только не всю целиком, но я все равно продолжаю полнеть, и папа не хочет, чтобы приятели, с которыми он играет в гольф, увидели, какая я толстая. А я толстею еще больше, и в конце концов они начинают запирать меня дома каждый раз, когда куда-нибудь отправляются, чтобы меня вообще никто не видел. А вскоре даже им стало противно на меня смотреть, моим собственным маме и папе, и они засунули меня сюда, с глаз долой…

Энни договаривает за нее:

— Из сердца вон.

— Вот такой творится отстой!

— Понимаю.

— Вряд ли ты можешь это понять. А теперь меня пробуют подкупать подарками.

— Вот-вот, — говорит Энни, желая доказать Келли, что хорошо понимает, о чем речь, и знает об этом не понаслышке. — Мои только и приговаривали, что подарят мне кольцо с рубином, если я наберу пять фунтов.

— Когда от тебя требуют сбросить пятьдесят фунтов, все немного по-другому, но я же, черт возьми, старалась это сделать. Слушай, а у тебя нет чего-нибудь поесть?

— У меня с обеда остался батончик из инжира. Они думают, что я его съела. Вот, возьми.

— Так вот, — Келли, шумно чавкая, поглощает угощение. Она глотает и спрашивает: — Больше нет?

— Это все, что было.

— Ну и ладно. Так вот, они обещали мне шубу, если я сброшу вес, они обещали, что отправят меня путешествовать по Европе, даже обещали подарить машину, если я просто буду есть меньше, представляешь? Для меня это то же самое, что зажать нос и перестать дышать, понимаешь? Но я пыталась. Я старалась, я даже сбросила пару фунтов, но при моем весе это, конечно, капля в море, но все-таки… Разве нельзя было хотя бы похвалить? Я же это сделала. Мне это удалось, пусть мама и говорила все время что-нибудь вроде «Ничего страшного, милая, сегодня твой день рождения, и один маленький кусочек совсем не повредит». Наверно, где-то в глубине души моей мамы скрывалась злая мачеха, типа, «Я ль на свете всех милее», и на самом деле она хотела, чтобы я осталась такой, как есть.

Злая мачеха. От одной мысли об этом Энни начинает тошнить.

— Может, все матери на самом деле такие.

— Но я ведь действительно немного похудела. Мне это удалось, я чуть не померла, но сбросила десять фунтов, и мы собрались это отпраздновать; решили купить мне новый костюм, а потом меня должны были свозить на вечеринку в клубе. Я так балдела от радости, просто не передать. Ну вот, я выбрала себе такой хорошенький черный костюмчик, хм, который немножко стройнит, в магазине одежды для полных, чтобы в клубе, на ужине для привилегированных членов, я выглядела как полагается. Мы же придаем значение таким глупостям. — Кровать дрожит, а Келли спрашивает испуганным голосом: — Что это? Опять тележка?

Тележка и правда гремит страшновато.

— Это просто каталка с капельницами.

— А, капельницы. На моем этаже их нет. На тележках привозят слабительное и резиновые клизмы.

— Фу-у-у!

— Так вот, в тот день в клубе намечалась большая вечеринка, и я надела свой новый костюм и черные лаковые туфли, чтобы все видели, какие у меня маленькие ножки, и симпатичный черный плащ. Я даже сделала макияж, почти час на это потратила! Когда я наконец собралась, мама с папой уже ждали меня в машине, и вот мы с мамой всю дорогу до клуба болтали и смеялись, но она почти на меня не смотрела, пока папа не остановил машину и мы не вышли. И вот я кружусь на месте, потому что мне так радостно, распахиваю плащ, так что мои юбки чуть-чуть взлетают, и говорю: «Мамочка, посмотри!», а она мне в ответ…

На этом месте Келли, сидя здесь, в палате, громко стонет. Энни тихо бормочет:

— Ну и ну-у-у…

На какое-то время Келли умолкает, стараясь взять себя в руки. Наконец она продолжает свой рассказ.

— А она говорит, — после этого я с ними уже никуда не ходила. Я читаю на лице у мамы огорчение, когда она подкрашивает мне щеки тенями для глаз, чтобы, понимаешь ли, я казалась не такой толстой, и я слышу, как у нее вырывается вздох, и она говорит, моя мама, моя собственная мать, говорит мне: «Пообещай только, дорогая, что не будешь снимать плащ».

— Ужасно.

— Нет, все это совершенно обыкновенное дело.

— Ты права. Так оно и есть. — Энни вспоминает, как ее первый раз привели на консультацию к специалисту. Мама и папа, наверно, думали, что от каких-то разговоров она захочет больше есть. Она вспоминает, как мама пыталась кормить ее всякой гадостью, сколько было слез и упрашиваний, и с тяжелым вздохом вырывается у нее из груди вопрос: