Владислав Булахтин - Девушка, которой нет Страница 33

Викентий Сергеевич не учил быть жестокой, не учил быть бесцельно мстительной – Черной Мамбой без Билла. По своей воле она стала мечом, разящим без чувств и сожалений.

Девушка шла по Тверской к очередной цели. Всего-то делов – как нож сквозь масло пройти через все кремлевские бастионы и разрушить иллюзию очередного ублюдка, который надеется, что после смерти способен созидать, изменять, перестраивать этот мир мертвых.

Еще неделю назад Фея прибегла бы к всевозможным шумовым эффектам, с ветерком промчалась по столице, погоняла старушек по клумбам Александровского сада, изрешетила пробоинами красные кремлевские стены.

Прошли лихие денечки, утомили стрельба, грохот, визг тормозов.

Фея запрокинула голову в безликое мутное небо и поклялась: «Больше не буду ждать его! Я уже дважды мертва. Осязаемый до дрожи шрам смерти во мне перечеркнул меня. Отгородил от жизни и от любви. Даже если я вновь встречу Саню, даже если он спустится за мной на огненной колеснице, ничто не шелохнется внутри…»

Тяжесть того, что она таскала в душе, возросла многократно – ноша остывающей любви намного тяжелее, чем переживания о завершившейся жизни.

За двести метров до Арсенальной башни Фея начала экспериментировать с одеждой – фата и длинный подвенечный наряд, деловой костюм кофейного цвета, кимоно. Наконец, черное вечернее платье с разрезом, растекающимся вверх по спине прямо из темноты между ягодицами.

Остренькие каблуки не ладили с брусчаткой Красной площади. Фея нетрезво покачивалась, бриллианты на шее сверкали. Строгий солдатик у ворот напряженно сосредоточил взгляд в районе ее побледневшего лба.

«Прицельно смотрит. Глазами ощупывает плацдарм для пули. Опять убивать. Почему же я так и не научила покорности эти проекции? В этом унылом мире судьба живых все еще неподвластна мне?»

Фея достала пропуск. Солдатик несколько раз пробежал глазами текст. С каждым разом возрастала настороженность движений.

– Извините, вам придется пройти со мной, чтобы уточнить детали вашего посещения.

Кивнул на дверь в башне.

Смертельный приговор. Во время выпада Фея почувствовала в ладонях холодную пупырчатую рукоять шпаги. Колющее движение руки завершилось ударом в сердце. Солдатик оседал на землю, напарник за его спиной выхватывал из кобуры пистолет, а во взлетающей левой руке Феи уже появился пистолет-пулемет. Шпага из правой руки не долетела до земли, а пальцы выхватывали из воздуха второй «Каштан». Теперь она стреляла с двух рук.

Пули выбивали искры из многострадальных кремлевских камней и брызги крови из тел дрессированной кремлевской охраны.

За минуту сопротивление было сломлено – ни пуля, ни рикошет не отметились на изящной фигуре девушки. Фея научилась хранить свое тело в неприкосновенности.

Так же покачиваясь на каблуках, она не спеша двинулась вдоль Арсенала к Большому Кремлевскому дворцу. Воображения и отупевшего слуха хватило, чтобы понять – к Соборной и Ивановской площадям стягивается весь кремлевский гарнизон. Никаких шансов прорваться. Почти никаких.

Guf: «Тринити»

Через десять минут они уже вкололи в вену чистый как слеза ребенка раствор и отправились на балкон хлопнуть по сто коньяку за упокой.

– Слушай, у меня сушняк, – заплетающимся языком поделился Кораблев. – Что за пидорскую подделку ты набодяжил? Мы умираем – или как?

– Умираем, – эхом ответил Кратер.

– Вдруг навсегда? – спросил Кораблев, прижав к груди согнутую в локте руку, по которой струился яд.

– Амбивалентно.

Кратер попытался охватить памятью отдельные кусочки прожитой жизни. Картина выходила скомканной, ненатуральной, ненужной. В черно-белых штрихах остро чувствовалась тоска.

Везде тоска!

Кораблев закрыл глаза.

«Действует дурь…»

Животный ужас он давил вполне рациональными, но безжалостными всхлипами: «Неужели все зря? И жизнь, и смерть? Ромео херов!.. Господи, прости, я любил…»

Это была последняя мысль. На ней и оборвалась его жизнь.

Guns’N’Roses: «Knocking On The Heaven’s Door»

По ней открыли шквальный автоматный огонь. Фея лениво отвечала одиночными выстрелами из своего меняющегося на глазах оружейного арсенала. Пробираясь очаровательными (великолепно простреливаемыми) кремлевскими тропинками, очень пожалела, что давно не была здесь на экскурсии.

Охрана Кремля стремительно стягивалась вокруг маленькой фигурки в вечернем платье с рюкзачком на голом плече.

Картинка перед глазами Феи теряла резкость, теряла краски. Прогрессирующая близорукость. Окружающие деревья и дворцы бледнели, словно переполняясь светом. И без того яркое солнце отпечаталось во всем.

Фея закрыла глаза. Когда открыла, увидела простирающуюся перед ней бесконечность, состоящую из ровно-белого бумажного цвета, который не раздражал, не резал глаза.

– Ну вот и все, – решила Фея. – Я и так зажилась. Маму смогла увидеть…

Единственное, что мешало вспомнить свои лучшие чувства, забыть, простить, успокоиться, – уверенность в опасной близости вооруженных до зубов стражей Кремля.

И помощи ждать неоткуда.

Она откинула в сторону АКМ с двумя рожками, перемотанными изолентой, сдернула с плечика рюкзачок, достала ракетницу. Рюкзак нырнул к ногам.

«Куда стрелять?»

Вокруг белое-белое небо, под ногами серая-серая твердь.

Фея направила ракетницу строго вверх.

Ни звука выстрелов, ни взвившегося вверх огонька она не увидела. Не почувствовала и капель внезапно хлынувшего грибного дождя. Не узнала – именно в этот момент остановилось сердце Сани Кораблева в тех координатах, которые она покинула целую вечность назад. То, что оно перестало биться, но не любить, увеличивало вероятность скорой встречи Сани и Феи. То, что в этот момент девушка утратила способность чувствовать, грозило сделать эту встречу роковой.

Bon Jovi: «Dyin’ Ain’t Much Of A Living»

Уверенность в себе – первое чувство, с которым он очнулся.

«Я могу все», – именно так, без «но», застучали его новые мысли.

Он может заставить взлететь замершую в пробке «скорую», наполнить живой водой капельницы, к которым пришвартованы он и Кратер, расколоть Землю пополам.

Единственный белый халат в «скорой помощи» торчал впереди у водительского кресла.

Оттуда журчала негромкая беседа.

Белый халат чертыхался приятным женским голосом. Водитель бубнил весьма однообразные фразы:

– О, ё!.. Докатились!.. От таких прогонов я окуклиться готов… Я щас окуклюсь…

Дождь бренчал по окнам и крыше, органично вплетаясь в тихую беседу, смешанную с шелестом магнитолы. Вновь усыпляя.

Кораблев приподнялся на локтях, выглянул в окно. Они встали в многокилометровой пробке на третьем транспортном кольце в районе Москва-Сити.

– Чего там? Израиль вторгся в Южную Осетию? – громко окликнул тех, кто должен был спасать ему жизнь.

Спина в белом халате вздрогнула. Поворачивающееся лицо автоматически обретало выражение участливого беспокойства:

– Вам лучше?

Заботливый голос принадлежал до неприличия молодой девушке с конопатым лицом.

«Неужели теперь в санитары, как в Гитлерюгенд, с четырнадцати лет берут?» – подумал Саня.

– О, нимфа, вы спасли меня! Чувствую себя на две недели моложе.

– Вообще-то мы вам еще ничего не делали, – девушка окаменела лицом, – поэтому очень торопимся в клинику.

– Вижу, – бодро согласился Саня, кивнув на замершие за окном машины.

Девушка окаменела всем телом.

«Сейчас скажет, что она не виновата, а мэр Москвы – сволочь…»

Саня опередил возможные оправдания:

– О чем разговаривают вражеские голоса?

– Это «Наше радио», – пояснила конопатая. (Саня хмыкнул: «Как будто „наше“ не может быть вражеским…») – Сейчас на всех частотах только новости. Толян! – звонко крикнула она водителю: – Включи погромче!

Саня с трудом улавливал смысл торопливого кудахтанья, прорывающегося из динамиков:

– За последние восемь часов количество обращений достигло нескольких тысяч. Сейчас практически невозможно дозвониться ни в МВД, ни в МЧС, ни в «скорую помощь». По телефону, по электронной почте, в прямом эфире граждане требуют разъяснений происходящего. Информации о реакции официальных властей к нам не поступало…

Мужик из радио проникновенно перечислял знаменитые фамилии, разговаривал по телефону с рыдающими родственниками. Кораблев нетерпеливо спросил:

– Короче, ангелы мои, вы можете популярно объяснить, что за вселенский пессимизм?

Водитель повернулся:

– Атас конкретный! – Глаза его весело блестели. – В России тысячи людей исчезают бесследно. Даже мокрого места не остается. И – никаких свидетелей! Все происходит моментально. Мгновение назад свидетели видят какого-нибудь Пипеткина направляющимся в туалет, в ванную, сидящим за рулем, хлебающим пиво. Через минуту сердобольные родственники, зеваки или сослуживцы кидаются – а его и след простыл! Часа три назад «доблестные органы» обещали найти заблудившихся и во всем разобраться. Теперь таких обещаний никто не дает – количества обращений хватит на годы вперед. А темпы исчезновения только растут. Кучу пустых машин находят прямо на дорогах. В Москве уже несколько сотен аварий произошло. Кто-то сел в лифт – и не доехал. Кто-то плавал в бассейне – и растворился.