Иван Зорин - Вечность мига: роман двухсот авторов Страница 33

— Главное, не немой! А читать можно и по лицу.

Он протянул руку:

— Готовьтесь к славе!

Будто райские врата, я закрыл дверь рекламного агентства.

Джеральд Блуз. «Герострат отдыхает!» (2006)

ДЕТИ, КУХНЯ, ЦЕРКОВЬ

В тот день всё шло наперекосяк. Маленький Ганс разбил чашку, пирог подгорел, а пастора свалила простуда. Норма была в отчаянии, её мир рушился! Прибежав на службу к мужу, она бросилась ему на шею, но, сославшись на занятость, он её не выслушал. Поражённая его чёрствостью, Норма побрела в слезах, не разбирая дороги, и оказалась в районе красных фонарей. «Что плачешь, дорогуша?» — попалась ей навстречу падшая женщина. О таких Норма только в книгах читала, но с горя уткнулась ей в плечо и, рыдая, выложила всё — про подгоревший пирог, заболевшего пастыря, жестокосердие мужа. «У нашей сестры главное — красота, будешь реветь — потеряешь, — гладя её золотистые кудри, утешала женщина. — Оно тебе надо?» Норма затрясла головой. «Весь дом на тебе, — продолжала та. — Ты что, лошадь, воз тянуть? Плюнь на всё и живи в удовольствие». Норма в ужасе отшатнулась. Но вдруг ей сделалось невероятно легко, точно слова этой женщины прорвали плотину, и она поняла, как давно ей не хватает ласки. «Пойдём, дорогуша, — взяла её за руку проститутка, — посмотришь мои платья». И Норма подумала, что в общепринятой формуле женского счастья её лишали четвёртого «к»[4].

И махнув на всё, пошла на панель.

Катарина Бауэр. «Истоки феминизма» (1954)

СЮЖЕТ

Проснувшись, А. выходит из дому. И тут замечает, что его преследует Б. Безликий негодяй в бежевом плаще с косым шрамом на щеке. А. догадывается, что Б. хочет его убить. Он пытается скрыться в привокзальной толпе — в спешке не обращая внимания на её неподвижность, потом в загородном доме, из двери которого торчит ключ. Напрасно! В подъезде мелькает зловещая тень, потом, в предрассветных сумерках тень превращается в силуэт, который обретает черты негодяя в бежевом плаще. А. снова спасается бегством. Но в безлюдном кафе его настигают, Б. запускает руку в карман плаща. Загораживаясь от кошмара, А. вскидывает ладони.

И тут Б. просыпается.

Вскоре он выходит на улицу. И вдруг замечает, что за ним следят. Безликий негодяй в бежевом плаще с косым шрамом. Б. понимает, что тот хочет его убить. В ужасе он отправляется на вокзал, потом — за город. И повсюду: в скудном мерцании уличных фонарей, в доме с торчащим наружу ключом, в опустевшем кафе — его настигает В.

А когда Б. вскидывает ладони, В. пробуждается.

Для В. события из сна повторяются наяву до мелочей. Роль его «убийцы» играет злонамеренный незнакомец в плаще и со шрамом. Он загоняет В. в опустевшее кафе. Вот он сунул руку в карман. Однако В., ожидая развязки, уже не боится, осознавая себя героем чужого сна.

Обрывая кошмар, просыпается А.

Педро Эрнастио Далгиш. «Сновидение» (1979)

НИКТО НЕ ЗАБЫТ

Одного модного поэта тяготила известность. Честолюбие он сравнивал с глупостью Герострата. Проникшись безудержной скромностью, он взял псевдоним, а вскоре перестал подписывать стихи. Но и этого показалось мало. Он не хотел оставить после себя ничего, чтобы носило отпечаток его личности, решив искоренить все следы своего пребывания на свете. Он выкупал, где только мог, свои книги и сжигал их. «Напрасный труд! — смеялись над ним. — За тебя всё сделает время». Но поэт упорно уничтожал всё, связанное с ним: портреты, детские вещи, бережно сохранённые нянькой, спрятанные в стол ученические работы, черновики, письма. Однажды ночью он зарыл шпагу, подаренную в армии, и тут подумал, что воспоминаний сослуживцев ему не стереть. Он на мгновенье возненавидел их, представив копилкой с краденым, от которой необходимо избавиться. У него даже мелькнула мысль убить их. А чуть позже её сменила другая: он продолжает оставлять следы, и начать надо с себя. Но, поразмыслив, пришёл к выводу, что смерть сотрёт впечатления о нём, как мел с грифельной доски.

В ту ночь он заснул беспокойным сном. И ему явился Господь. «Зачем изгонять то, что тебе не принадлежит? — сказал Он. — Ты часть мира, который сотворил Я, и ты навечно замурован в нём. Знай же, что воспоминания наследуются, как цвет глаз, и, чтобы вытравить память о себе, придётся истребить всё человечество. — Здесь Господь криво усмехнулся, превратившись в дьявола: — Предоставь это мне, а сам тихо жди, пока мимо пронесут гроб с твоим телом!»

аббат Лоренцони. «Фантасмагории» (около 1795)

ИДЕАЛЬНАЯ ПАРА

Взяв молодую, он смеялся: «У меня неравный брак!» Она слышала его чаще в телефонной трубке, звала «мой маленький бэйджик», а, овдовев, выпустила бестселлер «Преимущества жизни со стариком». Он был трудоголик, у него под рукой всегда был компьютер, под подушкой, вместо револьвера, — мобильный, а про умерших он говорил: ушли в бессрочный отпуск. Чтобы не изменять, он избегал женщин и окружил себя некрасивыми мужчинами. «То ли мы знаем, из того, что знаем? — листала она женские журналы. — И то ли не знаем, из того, что не знаем?» Он вёл деловую переписку, складывая бумаги в несгораемый шкаф. Она писала стихи, которые потом сжигала. «Трудно написать, — жаловалась она ему, — но ещё труднее отказаться от написанного».

Вечера он проводил в клубе. «Скромность всегда лишняя», — стучал он вилкой по рюмке. Она коротала дни в дорогих бутиках и на Интернетовских форумах. «Все мечтают опередить время, — стучала по клавиатуре. — Но время опережает всех». Возвращаясь поздно ночью, он стаскивал ботинок о ботинок:

— А всё же, деньги — это свобода!

— От денег, — кривилась она, показывая новое платье.

Спали они в разных постелях, а любовью занимались при бессоннице. Он был героем её фантазий, она — героиней его грёз. Он прожил убеждённым холостяком, она рано вышла за сверстника, с которым состарилась, ведя молчаливые диалоги.

Василиса Пукирева. «Ужин на беговой дорожке» (2010)

СО СВОЕЙ КОЛОКОЛЬНИ

На медицинской кафедре заговорили о Страшном Суде.

— После воскрешения нам отрежут голову, — убеждённо сказал один анатом. — Чтобы посмотреть нашу жизнь, из неё извлекут память, которая хранит всё происходившее, так что, дожидаясь своей очереди, мы будем сидеть с головами в руках, как с анализом мочи у кабинета врача.

— Хороший анализ гарантирует рай, — поддержал другой, — плохой — ад.

— А чистилище, — подвёл черту третий, — обрекает на вечность перед дверью.

Алесь Трухичёнок. «Бубновый туз червовой масти» (1918)

СВЯТЫЕ И ГРЕШНЫЕ

Дело происходило на техасской границе, в таверне, попавшей в перекрёстье дорог, будто в прорезь прицела. Была сиеста, от жары задыхалась текила, в стаканы падали мухи, и тени зарылись в землю.

— Всех ведут неведомыми тропами, — вздохнул человек в чёрном плаще, потягивая матэ. Его суковатая трость занимала стул, похожий на гриб, а локти — половину стойки. Ни бармен, ни веснушчатый сосед не поддержали беседу, но человек в плаще не смутился. — Однажды в этот бар ворвалась шайка Живопыры Эрнандеса, — завернул он лицо в ладонь. — Головорезы праздновали освобождение под залог. Вы же знаете, все эти продажные судьи… — Он брезгливо скривился: — Бандиты уже перевернули вверх дном окрестные городишки, поставили на уши деревни и приплясывали, как тени в аду. А посетителей, как сейчас, было мало. В углу вяло перебрасывались в карты пастухи, а за стойкой какой-то рыжий иностранец… Кстати, вы ведь тоже из дальних краёв — одежда не нашего кроя, и без револьвера… — Сосед неопределённо кивнул. — Путешествуете инкогнито, ну-ну…

Человек в чёрном повернул кулаком нос, точно тумблер времени, и вернулся к прошлому.

— «Заведение угощает!» — бросил Живопыра тоном, которому не возразил бы и покойник. У него был тусклый голос и глаза, как пустыня. И вместе с тенью он тащил славу безбожника. Он застрелил капеллана, ограбил церковь и поджёг богадельню для ослепших от золота… — Человек в чёрном поправил шляпу и безразлично зевнул. — Здесь в мексиканской глубинке всё, как в кино: стрелков больше, чем тарантулов, и убивают, не пойми за что… — Он зажал чашку в кулаке и покосился на собеседника. Над стойкой плакало распятие. — Да, у нас этих деревяшек, как родительских фотографий, — перехватил он взгляд рыжего. — Индейскую набожность скрестили с испанским фанатизмом…

Поглаживая бороду, иностранец продолжал смотреть на резного Христа.

Из часов выскочила кукушка, и её тень стала клевать крошки на столе.

— Впрочем, о чём это я? — хлопнул себя по лбу чернявый. — Вернёмся к Эрнандесу… Он был плешив, с длинными волосатыми руками и грудью такой широкой, что в дверь входил боком. В гардеробе у него были два шестизарядника, истина, что все смертны, и набор мрачных улыбок. Бандиты расселись по лавкам, на столы полетели сомбреро, а усы утонули в стаканах. Живопыра расставил пятерню и втыкал между пальцев нож быстрее, чем стучат кастаньеты. Но очень скоро ему это надоело, и он нацепил самую мрачную из своих улыбок. Потом, достав из рукава червового туза, сжевал, выплюнул на ладонь и рукой, которая не знала промаха, отправил в пепельницу на стойке. Бумажный шарик, описав в воздухе дугу, прилип к стеклу. У бармена задрожал затылок, но картёжники остались невозмутимы, как идолы ацтеков под испанскими палашами. Они продолжали метать колоду, где дамы били тузов, а шестёрки — королей… — Чернявый прихлебнул матэ и указал на картёжников: — Можете спросить, и они скажут, что черви означают рыжих… У вас, кстати, волосы крашеные, или носите парик? — Незнакомец промолчал. — А вы сегодня не в духе… Ясное дело — жара! И тогда от неё скорпионы кусали себя, а у Живопыры чесались руки, которые нашли успокоение в пощёчине иностранцу. Топор судьбы не разбирает, вы не находите? Он, как шишка в лесу…