Ирина Лобановская - После третьего звонка Страница 33

Таня засмеялась.

— Но иногда, Танюша, она выдает прямо языковые перлы, такие лексические находки, которых я от нее никогда не ждал! Полный атас! Когда до нее впервые дошло, что я трахаюсь с кем попало направо и налево, она выдала феноменальную, способную потрясти любое воображение фразу! Анна орала, что я обольстительный урод: челюсть, как ковш экскаватора, глаза жидкие, из яичницы! Правда что ль? — И Виктор машинально провел рукой по своему подбородку. — За бородой не слишком заметно ковша! А глаза? Ну, ей виднее! Собака лает — караван идет… Давно бы сделал ноги, да куда и зачем? Недавно читал прекрасного поэта и, видать, очень умного человека, нашел у него верлибр про меня и Анну. Представляешь, всего три слова, но какие: "Осознал. Содрогнулся. Привык". И ничего больше!

— А зачем ты, Виктор, написал за нее несколько работ, с которыми она вступила в Союз художников? И даже не содрогнулся? Слишком привык? — холодно спросила Таня.

Крашенинников покраснел и опустил голову, побалтывая в стакане водку.

— Убудет меня, что ли? — пробормотал он. — А ты тоже, оказывается, умеешь быть жестокой, Танечка! Ну, все правильно! Все та же страшная сила инерции, как тогда с Оксаной… Она затягивает меня, Таня, тащит за собой, волочит, словно щепку в водовороте… И я давно не сопротивляюсь. Не все ли равно? Пусть останется Анна на шее. Знаешь, — он оживился, — я расскажу тебе кое-что очень интересное, о чем мало кому известно! Но это святая правда, поверь! Один художник, так, не больно даровитый, но весьма шаловливый — он давно уже в Штатах, о нем Довлатов в книге упоминал — вступил в Союз художников с рисунками Гитлера!

— Как это? — растерялась Таня.

— А очень просто! Где-то нашел копии — он пронырлив, как ящерица! — и представил, переписав, как свои работы. Самое оно! Прошел на ура! Я видел: очень неплохие пейзажи. Гитлер все больше природу изображал. Вообще, видать, способный и образованный был юноша: рисовал, на скрипке играл… Тоже, я слышал, талантливо. Родители прочили ему карьеру музыканта. Так что талант ничего еще не оправдывает, Танюша, заметь…

— Писал, философ, а не рисовал, — лукаво поправила Таня. — Кто меня обучал тонкостям русского языка?

Виктор ухмыльнулся.

— Теперь нам, Танюша, не до тонкостей. А живопись давно уже пустое дело. Гибельное. И скульптура заодно. Потому что мы когда-то напрочь похерили религию. Но без Бога плоть греховна — и атас! Только кисть верующего человека может сотворить нравственное полотно, только духовность создаст прекрасную, а не сексуальную наготу. Чтобы любоваться и восхищаться, но не желать. У Иванова обнаженные лишены всякой заманчивости, эротики и похоти. Кощунственно даже представить такое — секс у Иванова… Люди крестились в реке, увидели Христа… Все очень просто! Блаженная чистота… Тела и души. И дело вовсе не в сюжете картины! Заявив, что Бога нет и на долгое время с ним распрощавшись, мы начали бессознательно малевать грешное тело, всячески подчеркивать его формы и выпячивать его обольстительность… Реалисты… Навострились изображать соблазнительную плоть — и ничего больше!.. А она шибко привлекательна!.. Сплошная плоть в одежде и без оной. Улет! Ты вспомни и сравни работы разных мастеров! Мы безбожники, Танюша, это страшно… Любой из нас… Значит, я занимаюсь уничтожением своей души… Ежедневно. Такой вот замечательный вывод… Актеры, правда, по слухам, живут и вовсе без нее…

— Но ты любишь живопись, Витя, — неуверенно сказала Таня.

— Любишь… — пробурчал Крашенинников. — Заладила… Не будем говорить с тобой о любви… Потому что я любил только тебя…И когда я… — он запнулся. — Когда ты… Когда ты ушла, Танюша, я остался совершенно пустой. Кисть в руках — это не шибко много… Мне не с чем было жить, понимаешь? Я и так не больно глубокий… Пустышка… Погремушка детская… Вечный мальчик, как называла меня Оксана. "А был ли мальчик-то? Может, его и не было?" Почему-то мысль о самоубийстве меня ни разу не посетила. А явись она хоть на минуту, я думаю, мы не расстались бы с ней ни за что. Явилась Оксана… Девушка с сиреневыми глазами. А потом дочка…

— Зачем ты назвал ее Таней? — спросила Таня, отодвигаясь в сторону.

— Видимо, я просто не знаю на Земле никакого другого женского имени — только одно твое, — пробормотал Виктор. — Хочешь, я вас познакомлю?

— Не надо, — сказала Таня и отодвинулась еще дальше. — Она испугается.

— Чего тут пугаться? — удивился Крашенинников. — А впрочем, ты, наверное, права. Ты приходишь ко мне, как приходит дождь, и деваться некуда. И это называется счастьем… Я не успел спросить тебя: ты любишь дождь? А какое время года больше всего? Я с тех пор люблю одну дождливую мокрую желтую осень — смутное время, когда все хочется бросить и уехать… Люблю и ненавижу… — Он осекся и замолчал. — У тебя был такой застывший, страшный профиль, словно из слоновой кости, а глаза смотрели в небо, которое непрерывно сыпало и сыпало холодным дождем… И я лежал возле тебя, уткнувшись в твое плечо, и все ждал, все надеялся, как безумный, что ты вот-вот встанешь и засмеешься… А рыжие точки превратятся в тире…

Таня не ответила. Облачко неподвижно стояло в воздухе у стены.

— Бедный мальчик! — наконец прошептала она. — Почему ты прячешь мой портрет?

Виктор вздрогнул.

— Откуда ты знаешь? О твоем портрете не знает ни одна живая душа! Я не показывал его даже Алексею!

— Ты забыл, как сам утверждал, что "мне сверху видно все"? — усмехнулась Таня. — Ты мог бы получить за мой портрет огромные деньги. Он великолепен!

— Нет! — в ужасе закричал Виктор, вскакивая на ноги. — Ты кощунствуешь, Таня! Я никогда бы не смог его продать, даже если бы мои дети умирали с голоду!

— И даже Танюшка? — спросила Таня.

Крашенинников помрачнел.

— Это вопрос на засыпку, — пробормотал он. — Нельзя ставить меня в такие тяжелые условия! Танюшка… Это какое-то неземное существо, знаешь, вроде дюймовочки! Иногда мне самому кажется удивительным и противоестественным, что у меня родилась такая вот малышка… Росинка на лепестке утреннего цветка… Что с ней будет в этой проклятой житухе? Я так боюсь за нее!

— Обалдуй! — ласково сказала Таня. — С ней будет все хорошо! А у Геры, кажется, один сын?

— Да, — оживился Виктор. — Знаешь, Танюша, из Сумнительного Георгия получился не сомнительный муж и отец! Впрочем, этого следовало ожидать. Он все всегда делал изумительно! "Сероглазый король"… У пацана была страшная аллергия, и Гера таскал его по врачам почти по всей стране, списывался с травниками, по-моему, даже из Тибета, кормил по строжайшей диете и вытащил, в конце концов! Сейчас все нормально. И с Нинкой он живет душа в душу… — Виктор снова заугрюмел. — Не то что некоторые… Не будем пальцами показывать! Останься со мной, Танечка!

Взгляд его стал умоляющим и жалким.

— Как это, Витя? — не поняла Таня. — Каким образом?

— Да очень просто… Ты останешься здесь навсегда! Все путем! Не будешь уходить и возвращаться, а поселишься в мастерской, потому что, когда ты уплываешь, я занимаюсь лишь одним: жду тебя… И очень боюсь, что ты вдруг не придешь…

— Нет, Витя, к сожалению, это невозможно, — грустно сказала Таня. — Только не вопи, что "в любви ничего невозможного нет!" Видишь, как здорово я натренировалась рядом с тобой!

Крашенинников мрачно хмыкнул.

— Невозможно… — повторил он. — Что ты как неродная? Я недавно узнал, что на всех наших ракетах, отправляющихся в космос из Плесецка, пишут на счастье одно слово: "Таня". У кого-то из конструкторов или механиков так звали любимую девушку… А если я тебя не отпущу? — он встал и решительно приблизился к облачку. — Никуда не отпущу — и дело с концом! Об этом ведь тоже по радио без конца поют!

— Не дури, Витя! — попросила Таня. — И не пробуй меня задержать — у тебя ничего не получится. А если вдруг задержусь, как ты объяснишь все друзьям и Танюше?

— Плевал я на друзей! — гавкнул Виктор. — Мне нужна только ты! — и он, потянувшись вверх, с силой стиснул облачко обеими руками. — Теперь тебе не уйти от меня!

Но это была действительно бесполезная и смешная затея. Облачко легко проскользнуло у художника между пальцев, ежесекундно меняя свои очертания и форму, то вытягиваясь, то сжимаясь, и поплыло к двери. Крашенинников стоял, опустив голову, несчастный, растерянный, красный… И Таня остановилась.

— Витя, я обещаю тебе придти завтра в это же время, — сказала она. — Мне совсем не хочется тебя огорчать, но иного варианта не существует. Прости…

Облачко растаяло.

Назавтра он впервые заметил того мужичка, встречи с которым стали повторяться со зловещей регулярностью. Наконец он рассказал о нем Тане.

15

— Что ему от тебя надо? — повторила вслед за Виктором Таня, грациозно покачиваясь рядом. — Трудно сказать. Этого не знаю даже я. Но я думаю, тебе лучше не задаваться подобным вопросом. Не бери в голову. Лучше расскажи, как продвигаются дела с исследованием поэтического песенного творчества.