Станислав Говорухин - Повести. Рассказы Страница 34

— Да, — сказала Катя. — Это наш, это его, это Митин чемодан. Он с ним обычно…

— Откройте.

Она расстегнула «молнии», отбросила мягкую крышку. Тупо уставилась на вещи мужа, небрежно, кое-как затолкнутые в чемодан.

— Вы можете взять вещи под расписку. В случае необходимости вы обязаны предоставить их нам. Проверьте, все ли на месте. Может быть, есть незнакомые вам предметы.

Катя посмотрела на Романова, точно пощады попросила.

— Проверьте, проверьте, — сказал он настойчиво, но мягко.

Перебирая тряпки, она ощутила запах, родной до ужаса, знакомый до дрожи в руках. «Сейчас как разревусь! Сейчас как…» Катя подумала, что слезы были бы даже кстати. Но Романов сказал:

— Катя, — и по тому, как он произнес ее имя, она поняла, что мишка косолапый — браво, детка! Итак попался, без всяких сентиментальных капканчиков.

— Катя, — сказал он, — вы уезжать никуда не собираетесь?

— В Австралию, — сказала Катя. — Шучу.

— Воздержитесь пока. От Австралии. А то вдруг… мало ли что…

— Что «мало ли что»? — напряглась Катя.

— Вы можете понадобиться, — сказал он и вдруг улыбнулся. Кате померещилось — насмешливо.

Она не улыбнулась в ответ, смотрела настороженно.

В тот момент, когда она, волоча в руке синий чемодан внушительных размеров, проковыляла через двор и, весело смеясь — явное следствие нервного перенапряжения, объявила из полумрака прихожей: «Можешь нас поздравить, меня вызывал следователь!» — в этот именно момент страх, присутствие которого Сергей по малодушию гордости не желал признать, тоскливый, серенький поганый страх обнаружил себя, дал себе волю.

— И что теперь будет? — бесцветным голосом спросил Сергей.

А что могло теперь быть, кроме хронического, наподобие радикулита, ожидания расплаты с мучительными неврастенического характера обострениями, либо — со вздохами временного облегчения в период отсутствия таковых.

Из многообразного спектра мощных человеческих переживаний Сергею достался страх. Не муки любви или, скажем, голода, не жажда власти или, скажем, денег, но страх, то есть наиболее гадкое, мелкое, унизительное из возможного.

— А что, что теперь будет? — Катя только плечами пожала. — Поищут, поищут да и забудут. Оказалось, что шесть месяцев спустя после исчезновения мужа его жена автоматически получает право на оформление развода. Ах, как это все просто, кто б мог подумать!

— И все! — Катя светилась. — И ты здесь — хозяин!

Блестящая перспектива: московская прописка — жена — квартира — дача — и — машина… что еще надо для счастья нашему человеку?

Если бы не кровь, совместно пролитая лихими любовниками и потому соединившая их неразрывно, но и непреодолимо разделившая их, если бы не бессмысленная кровь, безусловно, они смогли бы соорудить вполне приличное семейство, вполне традиционное, из тех, что внезапно родятся от взаимного вожделения полов, а потом сохраняются годы привычкой и неразрешимыми без существенных потерь жилищными условиями.

Однако наш бедный персонаж изначально определился как натура цельная и потому довольно примитивная, то есть собственною цельностью и ограниченная. Вожделение и страх были несовместимы в нем. А уж если ты хочешь женщину, но и боишься при этом за себя, то однажды рано или поздно все-таки придется выбирать. Что поделаешь, выбор — это не только предпочтение чего-либо, выбор — это и отказ от кое-чего.

Некоторое время Сергею удавалось прятаться от необходимости выбора, прибегая к незатруднительному самообману. С мальчишеской обиженной задиристостью и невинным лукавством Сергей уговорил себя в отсутствии какой бы то ни было вины. В конце концов, Митя сам напросился, он сам виноват, это он, он первый начал, а я чего? Я ничего, я только защищался, а что до старушки, так тут я совсем уж ни при чем, это все Катя, Катя, Катя… Вот так, извилистым путем несложных самооправданий Сергей убедил себя, что он не только ни в чем не виноват, но вроде даже как бы и жертва, трогательная такая, нежная жертвочка. Безудержная ли Катина страсть тому виной, Митина ли бездарная ревность, но — главное — лично он здесь совершенно ни при чем. Ни при чем!

Все переменилось враз. Переменилось, что называется, в одночасье. От мутноватого спасительного самообмана не осталось и тени.

Телефонный звонок прогрохотал в доме, и ватно-мягкий, приторный от усердного сочувствия женский голос уведомил Катю «об обнаружении утопленного мужского тела»… «Необходимо опознание. В силу утраты документов тела. Установление личности. Поскольку ваш супруг… то не могли бы вы… А когда?.. Чудненько».

Катя отправилась опознавать «утопленное мужское тело». Она упросила Сергея, чтобы и он поехал тоже.

«…И в распухнувшее телоРаки черные впились…»

Романов знал, что женщина должна вот-вот появиться, с минуты на минуту. Сколько ей ехать? От силы десять минут. Он ждал на дворе, вяло обсуждая с шофером желтого казенного газика текущий политический момент, и видел, как из тумана вырастает и приближается серая «Волга». Но в машине сидели два человека. Он удивился. Само собой, устная поселковая «газета», местная полиция нравов довели до его сведения, что Катя в отсутствие мужа не коротает ночи в текстильных трудах Пенелопы и уж подавно не плачет, как Ярославна на стене Путивля, но он не предполагал, что она рискнет прихватить этого парня сюда с собой. То ли безрассудная наглость, то ли легкомыслие чистой совести.

Катя вышла из машины и направилась к крыльцу. На крыльце оглянулась напоследок, уронила взгляд на этого… своего и вошла. Дверь при этом заскрипела омерзительно.

Романов порассматривал еще этого парня, обозвал его Сильвестром Сталлоне, присовокупив непристойный эпитет, и пошел в дом.

В коридоре он столкнулся с Катей, уже выяснившей, что Романова следует искать во дворе, и направлявшейся туда, и, посмотрев сверху в ее совершенно круглые глаза, понял, что не наглость, не легкомыслие, а страх управляет ею сейчас. Чего доброго в обморок кувырнется или попробует удрать. Во избежание того и другого он крепко взял Катю за локоть и отвел за дом, к строению а-ля сарай, где на земляном полу под нечистым ярким куском целлофана лежало то, что могло оказаться Катиным мужем. Как записали в протоколе нынешним утром, — труп неизвестного мужчины.

Катя отрицательно покачала головой, когда Романов, отвернув часть зашелестевшего целлофана, продемонстрировал женщине лицо покойника.

— Вы уверены? — беспощадно спросил Романов. — Внимательно посмотрите.

— О Господи, — сказала Катя, глядя не на то, что лежало на холодном полу у ее ног, а на Романова. — Неужели вы думаете, что я…

— Ладно, — сказал он.

…Сергей видел, как они появились из-за угла дома. К машине Катя шла одна, а легавый остановился и смотрел на Сергея, сидевшего перед ним за стеклом, как рыбка в аквариуме.

— Он меня видел, — сказал Сергей, как только Катя села.

— Сейчас домой поедем, — сказала она устало.

— Заводи скорее. Надо было дальше машину ставить. Зря так близко подъехала. А легавый все стоял и смотрел.

— Какая разница?

— Он же меня видел.

— Ну и что?

А он стоял и смотрел.

— А почему он на меня так смотрит?

Катя повернула голову удостовериться.

— Не смотри! Поймет, что про него говорим.

— Пусть себе понимает. Он на все так смотрит. Работа у него такая.

— Ладно, поехали отсюда, — нервничая, торопил Сергей.

Он ясно и прочно почувствовал, что влип. Что если возьмут Катю, теперь уж не отвертеться и ему. И никакая он не трогательная жертва ревности и страсти, а заурядный соучастник преступления. Понимание этого отчего-то явила Сергею физиономия Романова, выражение тупого беззастенчивого, холодноватого любопытства, с которым тот рассматривал Сергея.

Захотелось выскочить из машины навстречу равнодушной Судьбе и энергично покаяться.

По дороге небыстро шли две подружки, волокли тяжело и приятно груженные сумки. Женщины посторонились, услышав нарастающий рокот автомобильного мотора.

— Ой, Светка, твой катит! — с удовольствием сказала та, что помоложе.

— Че это мой-то? — едва оглянувшись, польщенно пробормотала та, что постарше. — Перепихнулись пару раз — всех делов-то.

Это была та пышнотелая, замученная семейными неурядицами буфетчица, в которой Кате не без некоторых оснований привиделась соперница.

— А как же любовь?! — переигрывая возмущение, заорала молодая. — Вечная, чистая, обалденная! А вот мы сейчас его спросим.

— Сонька, не дури! — только и успела сказать Светлана.

Соня, «голосуя», подняла руку с цветастым пакетом.