Лия Флеминг - Забытые письма Страница 34

– Да, но, как вы и рекомендовали, никаких деревенских, не стоит смешивать, – ответила Хестер, мягко препровождая его к дверям. – Желаю вам счастливого Рождества! – проговорила она на прощанье, недвусмысленно распахнув створку двери.

– И вам того же, и удачиста драга свалита на вас!

– Прошу прощения, на каком языке вы это сказали?

– Шотландский, леди Хестер. Пусть вам сопутствует удача в одна тысяча девятьсот семнадцатом году!

– Благодарю вас, уж я постараюсь, чтобы она не обошла нас стороной. Тысяча девятьсот шестнадцатый оказался для нас не лучшим годом.

А теперь ей пора заворачивать подарки для мальчиков: каждому по биноклю и записной книжке в кожаном переплете, нарядный тренчкот от королевских «Трешер и Гленни» для Гая, элегантный твидовый жакет от «Харрис» для Энгуса и новый томик его любимого Джона Бакена. Ну вот, все как прежде, словно вернулось детство.

Она не могла дождаться, когда же начнется праздник – с его торжественной церковной службой во славу рождения Господа. А на день подарков они приглашены к Дафне Беллерби. Там соберется столько милых девчушек! Мальчики наконец смогут потанцевать. И никаких больше ухаживаний за местными девицами. Нет-нет, пора запустить ее принцев в светское общество, и поглядим, как красотки сами будут падать к их ногам. Ах, до чего это будет весело!

Гай проспал почти всю дорогу до Большого северного шоссе, хотя Бивен несколько раз останавливался чинить проколотое колесо – как ни странно, всего четыре раза. А Гай всякий раз ждал в машине и ничем не мог помочь. Поднимать тяжести ему нельзя, а морозный воздух вреден для легких. До чего же ему осточертела эта проклятая немощь! Всякое усилие дается с неимоверным трудом. Да уж, последний медицинский осмотр – чистейший фарс, он едва дотянул до нижней границы каких-то там показателей, но по бюрократическим правилам откладывать осмотр было нельзя.

Он глядел на коричневые поля и высокое небо Линкольншира и чувствовал, как волнение его нарастает. Скорей бы увидеть родные холмы, зеленые долины, где воздух словно поскрипывает от мороза и пахнет торфом.

В кармане у него лежало письмо Сельмы, полное тревоги. Энгус передал его как открытку от всех деревенских, не зная, что письмо только от Сельмы. Никто не сообщил ей, что он в госпитале, между жизнью и смертью, и он был просто вне себя от ярости, узнав о таком неслыханном упрямстве матери. Ничего, он наконец возвращается домой и уж как-нибудь да увидится с Сельмой, пусть бы ему пришлось ползти к ней на животе.

В Стэмфорде они остановились «У Георга» перекусить и немного передохнуть, заправить машину и запасные канистры бензином на случай, если дальше не будет заправок. Гай жалел лишь о том, что пока слишком слаб, чтобы противостоять матери в ее совершенной неготовности смириться с существованием Сельмы. Он боялся, что должен будет предпринять что-то совсем из ряда вон выходящее, и только это поможет матери прозреть и ослабить хватку, с какой она пытается ограждать его частную жизнь от всего, по ее мнению, наносного.

Она умница, не отходила от него в палате в те первые дни, помогла ему собраться с мужеством и пережить боль, слабость, страх удушья. Но вскоре начала отдавать распоряжения сиделкам, и он не раз подмечал, как они с облегчением переглядываются после ее ухода. И ему становилось неловко – его явно держали за маменькина сынка.

Никто из них не представлял, через что ему пришлось пройти. Ну откуда им знать, каково оно там и какие страдания выпадают на долю его солдат? Он стыдился своих офицерских привилегий, стыдился предложенного ему комфорта. А теперь он едет домой, зная, что его бедных товарищей ждет еще одна зима в промерзших окопах – до костей отмороженные пальцы на руках и ногах, новые газовые атаки и мысли только о том, когда же наступит весна… Он легко отделался и сознавал, что ничем этого не заслужил.

Когда они миновали Совертуэйт, добрались до поворота к его деревне и в душу уже повеяло теплом родного очага, сгустились сумерки. Глаза вглядывались в темноту, но дальше отрезка, который выхватывали машинные фары, почти ничего не было видно. В луче света он увидел, что вверх по дороге перед ними двигается какая-то одинокая фигура – знакомые очертания солдатской формы, за плечом винтовка. Фуражка примята – знак того, что ее владельцу доводилось бывать в бою, плечи устало ссутулены. Наверное, идет со станции, решил устроить сюрприз домашним. В сумерках, среди теней он казался последним часовым на посту и настолько погрузился в свои мысли, что не услышал шума нагнавшего его автомобиля.

– Остановите машину, Бивен! – приказал Гай. Офицер это или нет, никто не должен брести вот так, валясь с ног от усталости, когда он тут величественно проплывает в роскоши своего авто. – Запрыгивай, приятель! – крикнул он с заднего сиденья. – Можем подвезти тебя до Вест-Шарлэнда.

– Спасибо, сэр, – взяв под козырек, ответил солдат, и Гай услышал, как тяжело тот дышит. Глаза их встретились. Это был Фрэнк Бартли. В последний раз они виделись тогда на дороге, у Перонна, много месяцев тому назад. Юноша ошеломленно уставился на Гая. – Вот уж поступок, достойный настоящего христианина! Я, если начистоту, сэр, начал подумывать, что никогда не доберусь до своих, ну просто ноги отказывают!

– Домашние знают, что ты возвращаешься? – спросил его Гай.

– Нет… Думал сделать им такой подарок, но сначала паром еле плыл, потом в поезде давка… Но вот все же я здесь. Премного вам благодарен, сэр.

– Не за что, не благодари. Как там ваша рота?

Задав этот вопрос, Гай не стал спрашивать, надолго ли его отпустили, прекрасно зная, что ни один солдат не хочет, чтобы ему напоминали, что у него есть всего несколько дней, а потом надо возвращаться в окопную грязь, ко вшам, на войну. Отпуск отмеряют всем одинаковый, и неважно, живешь ты у черта на рогах или вот сразу на Кентском побережье.

– Я сильно благодарный вам, сэр, за то, что вы тогда для меня сделали, ну… там, во Франции… На меня и впрямь помутнение будто нашло, ну чисто разум смешался… Мне тогда два дня отдыха дали, как раз бы на дорогу хватило…

– Забудь… Там другой мир, другая жизнь, не рассчитывай особенно на сочувствие дома. Они не поймут – просто не смогут понять.

– Это мой первый отпуск за все военное время, будь неладно оно, – вздохнул Фрэнк, когда машина выехала на деревенскую площадь. – Я вот тут могу выйти… Ага… Пройду пешком до своих… тут и осталось-то каких-то несколько ярдов. Я очень перед вами обязанный, капитан Кантрелл. Ну и, – он усмехнулся, – как говорится, счастливого вам Рождества!

Гай глядел ему вслед – как он подтянулся, расправил плечи, зашагал твердой поступью. Ну да, аттракцион храбрости, все мы его тут разыгрываем. Какой смысл взваливать на плечи родных все тяготы, ужасы, неопределенность?.. Вот и лепишь на физиономию веселую улыбку, как в той песенке: «Сложи свои заботы в старый походный рюкзак и улыбайся, улыбайся, улыбайся».

Он принялся насвистывать мотивчик. Да, все они именно так и делают, все стараются изображать, что все не так страшно. Это единственный способ выжить.

Эсси крутилась по хозяйству. Надо все привести в порядок перед Рождеством, так что пока Эйса и Сельма в кузнице, она вознамерилась надраить в парадной гостиной все, что может блестеть. Они разожгут огонь и будут петь, собравшись вокруг пианино. Может, пригласят кого-нибудь из соседей скрасить рождественский вечер и преломить с ними рождественский хлеб.

Стукнула калитка.

– Это ты, дорогой? Чайник на плите… Захвати потом заварку, – крикнула она, обернувшись.

– Сахару один кусочек или два?

Услышав этот голос, Эсси застыла на месте. Выпустив из рук полировочную тряпицу, она бросилась в комнату. Сын… порозовел от смущения, глаза сияют.

– О, Фрэнкланд Бартли, как ты меня напугал! Просто поверить не могу! Ну дай же поглядеть на тебя, ах ты, паршивец этакий… И ни словечком ведь не обмолвился! Слава тебе, Господи, вот так подарок на Рождество… Получше любой коробочки. А вырос-то как! А вот с лица опал. Ну, садись же, садись! Ох, сейчас и папочка-то как обрадуется!

Сын плюхнулся на ближайший стул и стал блаженно глазеть вокруг, расплываясь в улыбке – бессмысленной, блуждающей, как у младенцев.

– Как же мечтал я об этом… Дом прямо в глазах так и стоял… Какое оно тут все свое… наше… домашнее!..

В экзотике кузнечного облачения в комнату ворвалась Сельма – штаны в пыли, свитер в дырах, на голове кепка блинчиком. И вмиг все поняла.

– Фрэнк! – завопила она, а он ошалело вытаращился на нее.

– Вот, погляди, что нам ветер принес! – светясь от счастья, воскликнула Эсси.

– Ты и не говорила, что превратилась в мальчишку! Как это, Сельма? Боже праведный, что ты с собой сотворила?!