Ник Хорнби - Hi-Fi Страница 34

– Я был не прав, договорились? Ладно тебе, Роб. Нам нужно зазвать кого-нибудь из постоянных покупателей, а то вообще пустой зал будет.

– Хорошо. Как называется команда? Если название мне понравится, вешай на здоровье.

Он тычет мне в нос объявление.

– «Барритаун»… «Барритаун»? Твою мать, тебе не кажется, что ты вконец обнаглел?

– Это не в мою честь. У «Стили Дэн» есть такая песня. Она и в «Коммитментс»[76] играет.

– Ну и что? Нельзя с именем Барри петь в группе под названием «Барритаун». Это все равно что…

– У них еще до меня было это козлиное название, понял? Не я его придумал.

– То есть поэтому ты с ними и поешь?

Барри Барритаунский молчит.

– Что, не так?

– Это была всего одна из причин, почему они меня пригласили. Но…

– Обалдеть! Тебя позвали вокалистом исключительно за твое имя! Конечно, Барри, вешай, пожалуйста, свой постер. Хочу, чтобы об этом узнало как можно больше народу. Только не в витрину, ладно? Куда-нибудь сюда, над полками.

– А билетов сколько отложить?

Я хватаюсь за бока и заливаюсь невеселым хохотом:

– Ха-ха-ха. Хо-хо-хо. Не надо, Барри, сейчас концы отдам.

– Ты что, не придешь?

– Разумеется, не приду. По-твоему, я похож на человека, который попрется в какой-нибудь кошмарный паб слушать экспериментальный грохот? – Я смотрю на постер. – А-а, вонючая дыра «Гарри Лаудер»! Ха!

– Теперь я вижу, чего стоит твоя дружба. Ты злобный сукин сын, Роб, ты об этом знаешь?

– Злобный? Потому что не иду на «Барритаун»? Не думал, что одно из другого следует. А сам ты был исключительно мил с Диком и Анной, не правда ли? Благодаря тебе она теперь чувствует себя с нами как в родной семье.

Чуть было не забыл, что больше всего на свете я сейчас желаю непреходящего счастья Дику с Анной. Какой же я в таком случае злобный?

– Ну с Анной я так, немного прикололся. С ней все в порядке. И я же… я же не виноват, что у тебя со всех сторон облом.

– А если бы я где-нибудь выступал, ты, поди, первым занял бы очередь?

– Первым не первым. Но послушать пришел бы.

– Дик идет?

– Ясное дело. И Анна тоже. И Мэри со Стейком.

Неужто в мире и вправду так много добрых людей? Не знал.

Если угодно, считайте меня злобным. Сам я, правда, себя таковым не считаю, но зато я определенно разочарован в себе; я думал, что буду достоин хоть немного большего, чем имею. И дело не только в работе, не в том, что мне тридцать пять и я совсем один – пусть от этого всего и не легче. Дело в том… ну, не знаю. Вы когда-нибудь рассматривали свои детские фотографии? Или детские фотографии знаменитостей? Они, по-моему, не могут оставить равнодушным – глядя на них, либо радуешься, либо тебе становится грустно. Есть одна симпатичная фотография маленького Пола Маккартни, и, впервые увидев ее, я очень порадовался: огромный талант, огромные деньги, долгие годы безоблачной семейной жизни и очаровательные дети – а он ведь еще ни о чем этом не догадывается. Но бывают и другие фотографии – президента Кеннеди, рок-музыкантов, загнувшихся от наркотиков, людей душевнобольных и двинувшихся рассудком, людей, которые убивали, которые себе и другим приносили несчастья столь разнообразными способами, что и не перечислишь, – смотришь на них и думаешь: стоп, не надо расти! Лучше тебе уже не будет!

Последние несколько лет, рассматривая свои детские снимки, которые я так неохотно показывал подругам… я начал, глядя на них… нет, не жалеть себя, несчастного, а испытывать что-то вроде тихой щемящей грусти. На одной фотографии я запечатлен в ковбойской шляпе и с пистолетом, нацеленным прямо в объектив; я тогда очень постарался быть похожим на ковбоя, но у меня ничего не получилось. Теперь я с тяжелым чувством смотрю на этот снимок. Лоре он казался чрезвычайно милым, и она даже пришпилила его к стенке на кухне, но я его потом снял и убрал в стол. Мне все хочется извиниться перед тем парнишкой, сказать: «Прости, что подвел тебя. Я должен был за тобой приглядывать, но все напортил: принял несколько ошибочных решений и таким образом превратил тебя в меня».

Понимаете, тот маленький мальчик пошел бы слушать Барри; он бы не напрягался из-за Иеновых рэпперских штанов, из-за Пенниной ручки с фонариком (ручка с фонариком ему бы даже понравилась), из-за полетов Чарли в Штаты. Он бы не понял, почему, собственно, меня все это бесит. Если б он вдруг оказался здесь, если б спрыгнул с фотографии и попал в мой магазин, он бы не раздумывая бросился на улицу и побежал обратно в 1967 год со всей скоростью, какую только способны развить его маленькие ножки.

23

Наконец-то: через месяц или около того после своего ухода Лора заезжает забрать вещи. Имущественных споров у нас не возникает: все лучшие записи принадлежат мне, а вся лучшая мебель, большая часть посуды и книжек в твердом переплете – ей. Единственное, что я делаю, это отбираю стопку пластинок и несколько компактов, которые я ей когда-то подарил, – мне так и так хотелось их купить, но я думал, что они и ей понравятся; в итоге они растворились в моей коллекции. Я подхожу к делу очень тщательно и честно: сама бы она не вспомнила и о половине, и я легко мог бы оставить диски себе, но я отыскиваю их все до одного.

Я боялся, что она притащит с собой Иена, но она не притащила. То, что он мне звонил, ее явно смущает.

– Ерунда, забудь.

– Нет, он не имел права так поступать, и я ему об этом говорила.

– Вы все еще вместе?

Она смотрит на меня, чтобы убедиться, что я не шучу, а потом состраивает несчастную физиономию – выглядит это не слишком привлекательно, если задуматься.

– У вас все хорошо?

– Если честно, мне не хочется об этом говорить.

– То есть плохо, да?

– Ты знаешь, что я имею в виду.

Она одолжила на выходные «вольво-истейт» своего отца, и мы набиваем его до отказа; потом она поднимается в квартиру выпить чашку чаю.

– Хороша трущоба? – говорю я.

Она оглядывается по сторонам, останавливаясь взглядом на пыльных тусклых проплешинах, оставшихся на стенах там, где раньше были ее вещи, и поэтому я чувствую необходимость предварить возможные критические замечания.

– Прошу тебя, Роб, сделай ремонт. Он обойдется не очень дорого, а тебе сразу станет лучше.

– Спорим, ты сейчас и не вспомнишь, как тебя угораздило поселиться здесь.

– Почему не вспомню? Я поселилась здесь, потому что хотела быть с тобой.

– Нет, я не о том… Сколько ты зарабатываешь? Сорок пять тысяч? Пятьдесят? И с такими деньгами ты жила в убогой норе в Крауч-Энде.

– Меня это ничуть не смущало, ты же знаешь. И потом, у Рэя квартира не лучше.

– Извини, давай наконец выясним: как его по-настоящему зовут – Иен или Рэй? Ты как его называешь?

– Рэем. Имени «Иен» я не выношу.

– Вот отлично. Впредь буду знать. Ну и какая, говоришь, у Иена квартира?

Чистое ребячество, но у меня мигом поднимается настроение. Лора примеряет гримасу стоического мученичества. Скажу я вам, видал я эту ее гримасу и раньше.

– Маленькая. Меньше твоей. Но чище и не такая захламленная.

– Конечно, у него всего штук десять компактов.

– И в силу этого он не достоин внимания, да?

– С моей точки зрения – да. Мы с Барри и Диком решили, что человека нельзя воспринимать серьезно, если…

– Если у него дома меньше пятисот пластинок. Да, я знаю. Ты мне об этом уже много-много раз говорил. Но я не согласна. По-моему, человека можно воспринимать серьезно, даже если у него вообще нет пластинок.

– Как у Кейт Эйди.

Лора смотрит на меня, хмурится и приоткрывает рот – так она показывает, что я говорю глупости.

– Ты абсолютно уверен, что у Кейт Эйди нет ни одной пластинки?

– Почему ни одной? Несколько у нее наверняка есть. Паваротти с компанией. Может, еще что-нибудь Трейси Чепмэн, «Greatest Hits» Боба Дилана, два или три альбома «Битлз».

Она смеется. Я, если честно, не шутил, но коль скоро она нашла сказанное забавным, я продолжаю предложенную мне роль:

– И готов спорить на что угодно, когда-то она на вечеринках первой кричала «Вау!» на последних тактах «Brown Sugar».

– А это, по-твоему, преступление – страшнее некуда?

– Подпевать хору в «Hi Ho Silver Lining» не многим лучше.

– Я подпевала.

– Не подпевала.

Шутки кончились, я в смятении смотрю на нее. А она вдруг как заржет:

– Ты поверил! Поверил! Ты, видать, готов ждать от меня всего, чего угодно.

Она снова смеется, но быстро спохватывается и умолкает.

Я даю ей подсказку:

– Здесь ты должна бы сказать, что уже сто лет так не смеялась и теперь понимаешь, какую ошибку допустила.

Она делает безразличную физиономию:

– Да, с тобой я смеюсь чаще, чем с Рэем, если ты к этому клонишь.

Я улыбаюсь деланно-самодовольной улыбкой, но самодовольство мое отнюдь не деланное. Я действительно очень доволен собой.