Григорий Ряжский - Люди ПЕРЕХОДного периода Страница 34

Что было дальше? А дальше, как уже было сказано, мы расстались, и я ушла от неё, так и не получив остаток гонорара. Каждый из нас остался при своём: она — со своими многочисленными бизнесами не для всех, я — с Германом Веневцевым, который через месяц с небольшим стал моим законным мужем.

Так вот, про набережную, про нашу с Геркой «Шиншиллу». В успех дела, скажу откровенно, я не верила ни единой минуты. Просто заклинилось случайно и осело в голове, что если бы такое могло быть, то оно бы и стало самым желанным для нас обоих. У меня ведь, по большому счёту и если отмотать назад, никогда ничего по жизни не складывалось нормально: или мне элементарно недоставало воли, когда я не умела постоять за свои идеи, или меня опережали другие, обходя внаглую и просто спихивая с дистанции на обочину, или в дела мои вмешивалась мама, и тогда любое начинание обязательно обращалось в прах уже с самого начала. Она даже обои заставила меня поменять в её спальне дважды, после чего взяла паузу; а выйдя из спальни, распорядилась вновь отыскать в продаже те самые, что мы с ней поклеили одиннадцать лет назад, но только новые. И вернуть спальне привычный вид. А главное в этой истории даже не то, что моя неспокойная мама вообще потребовала этого, а то, что, не став затеваться с родительницей и затратив на это дикие усилия, я, как последняя дура, всё же пошла навстречу этому её безумному требованию и на последнем дыхании выполнила-таки материнский указ.

Герке я рассказала всё не сразу, сначала дала себе пару дней на то, чтобы, уняв в себе дрожь, провести с ним, по крайней мере, пару-тройку успокоительных медовых суток. Что мы и сделали, не вылезая всё это время из постели: днём — говоря, говоря, говоря… А ночью — несясь, несясь, несясь через пыльную бессветную пустыню всё тем же галопом в направлении всё тех же недостижимо отдалённых лысых холмов.

Заявление на регистрацию брака мы подали на третьи сутки, и тем же днём он перевёз мои вещи к себе на Плотников. Пожитки забирали в мамино отсутствие, уложившись за те пару часов, которые она обычно оставляет себе для полуденного променада на ланч в местной пиццерии. Это мы, посовещавшись, сделали на всякий случай, чтобы избежать падучей сцены как результата отъединения меня от мамы уже навечно. Я позвонила ей ближе к вечеру, сообщив, что срочно улетаю в командировку, есть заказ на ресторан, дизайн интерьера, и что там, в Пскове, обещали неплохо заплатить. Только таким образом я смогла бы избавить себя от истерики с её стороны, что мать остаётся брошенной своей легкомысленной полиамурной дочерью совершенно безо всякого пригляда и хоронить её придётся за государственный счёт в общую могилу с бомжами рядом со скотомогильником.

В общем, правду о замужестве я решила выдавать частями, по мере привыкания её к мысли о том, что дочь вполне уже созрела и какой-никакой постоянный мужчина рано или поздно должен появиться в их общем доме, раз подходящей замены Леночкиному отцу так и не нашлось.

А потом всё ему рассказала, Герке. Как наткнулась на сумасшедший фабричный корпус красного кирпича с окнами на реку, как сочинила у себя в голове проект будущего ресторана для всех, для нормальных, таких, как мы сами. Про то, что не знаю теперь, как мне со всем этим поступить, потому что, кроме как родить фантазию, я не способна больше ни на какое серьёзное дело. Сказала и заревела, уткнувшись ему в плечо, жалкой, безработной и всё ещё незамужней дурой.

А ещё через пятнадцать минут мы с ним любовались видом Москвы-реки уже изнутри этого обшарпанного помещения с высоченными оконными проёмами с остатком битых стёкол.

Через две недели Герка перевёл новому владельцу территории бывшей фабрики арендную плату за первый месяц. Об этом он быстро договорился, найдя того через своё же бывшее агентство. Хозяин оказался понятливым, тем более что окончательных планов на территорию и строения ещё не имел. Он выделил под будущее заведение лишь часть здания, фасадом и главным входом выходящую на набережную, но зато те самые обалденные окна оказались на нашей площади. Правда, совсем не оставалось места для кухни, но мы решили, что оборудуем её внизу, в полуподвальном пространстве, откуда официанты будут носить блюда наверх. «Как из огненной преисподней… — усмехнулся Герка и обнял меня. — С пылу, с жару — клиенту в небеса!»

На том и остановились. А перевод первой арендной платы мы сделали из аванса, что получили от покупателя Геркиной квартиры. Он возник почти сразу же, как только риелторы опубликовали нас в сети. Зашёл, осмотрелся и представился:

— Витёк.

Оказался владельцем угольного разреза, из Кузбасса, в прошлом бригадир на шагающем экскаваторе, бугор, который неожиданно для самого себя в начале девяностых сделался народным кандидатом в руководители разреза, как результат протеста угольщиков против тогдашнего хамоватого директора из бывших партийцев, и внезапно избрался, по дурке, снизу, на волне общей нелюбви рабочего коллектива к наглым и сытым начальникам, какие окопались наверху. Однако в делах новый бугор освоился быстрей любого готового верхнего. Пошептавшись с кем-то из старой гвардии, бо́льшую часть добытого уголька стал заворачивать на сторону от ранее проложенных маршрутов, ссыпать её в японские танкеры; выручка же напрямую утекала в места типа Тринидад и Тобаго, совершая попутно головоломный путь от Нижней Вольты до Верхней, где и размещался окончательный адрес директорской офшорки. Оттуда и поступил аванс, адресованный на имя Германа Веневцева неким обезличенным владельцем, которого по всем документам представлял теперь на самых законных основаниях верхний экскаваторщик из бывших нижних.

Покупая, Витёк справился, что, мол, точно это Арбат, а не Жуко́вка, а то ему сказали, что и тут и там надо брать, чтоб ортогонально городу дышать вторым воздухом по нерабочим дням. А уходя, закинул на всякий случай, чтоб уж проставить галку и по моей части, что нет ли у меня заодно другого помещения на этом Арбате, побольше, типа под банк, а то, сказали, личный банк в столице заиметь теперь считается нормальным и по приколу. А у кого банка нету, то пошли такие неудачники в жопу, и лично ему, Витьку, с ними не по пути. Смешной оказался Витёк этот и прикинут был уже совсем не по-кузбасски, хотя въевшаяся под ногти угольная пыль так окончательно и не вывелась.

В итоге оказалось, что денег за сотню родительских метров на Старом Арбате мы получим больше ожидаемых, но всё же определённо меньше, чем требуется для полного обустройства бизнеса. Опять же непонятно было, сколько средств конкретно придётся заслать в различные инстанции на подключение к сетям, на закупку оборудования, отделку, за лицензию на алкоголь, на все попутные непредсказуемости, на чёрта, дьявола и остальные добрые дела. Сами же знаете не хуже нашего — где деньги, там и чёрт.

Всё делали вместе, но только я больше занималась самим проектом, изводя Герку по любым мелочам, требуя от него вникать во все детали моих дизайнерских решений. Сам же он суетился, решая в основном практические дела. Он же взял на себя и деликатные вопросы: кому, сколько, каким путём: я даже не могла себе представить в страшном сне, что сумею когда-нибудь предложить живому человеку взять деньги из моих рук и при этом смогу выдержать его укоризненный и насмешливый взгляд.

Кроме того, следовало уже теперь обдумать концепцию — для кого наше заведение в принципе, какая будет еда, что за цены и откуда брать персонал. Оба мы не знали про это практически ничего, кроме того лишь, что мой муж замечательно чувствует еду, обожает готовить, разбирается в оттенках вкусов и любит экспериментировать с продуктами. Кстати, мужем Герман сделался тоже по плану, день в день, хотя мы с ним это дело и замотали, не стали отмечать, не до того было. «Шиншилла» оказалась важней пустой формальности, нам, честно говоря, обоим уже было всё равно, мы и так знали, что созданы друг для друга и будем любить один другого вечно, пока смерть не разлучит нас. Или, в крайнем случае, полное банкротство.

К моменту регистрации брака кузбасский угольщик уже завёз жену и детей к нам на Плотников, отложив ремонт на год, и укатил обратно на карьер, чтобы не останавливать оборот средств и не обижать вынужденной паузой японских братанов. Мы же сняли для себя крохотную смежную двушку в Матвеевском, пытаясь сэкономить на собственной аренде, чтобы каждый сбережённый рубль дополнительно пустить в дело. Часть мебели с Плотникова раздали по знакомым, что-то продали, остаток же разместился в Матвеевке, на пустых съёмных метрах. В Апрелевку мы забросили лишь залежи постельного белья и вещи долгого хранения. Тогда же я и познакомила маму с Германом, ненавидя и ругая себя за собственный страх, но так и не признавшись, что он мой муж; просто сообщила, что теперь мы живём вместе и со временем собираемся узаконить наши отношения. И снова я смалодушничала, вынесла за скобки часть важной правды, жалея маму, но почему-то не саму себя. Наверное, потому, что я была так неимоверно счастлива, порхая лёгкой птахой в самой гуще таких приятных и уже окончательно семейных забот. Господи, спасибо тебе, что в тот момент, когда мой муж затормозил у остоженского светофора, ты дал мне храбрости разыграть из себя бесстрашную стерву, благополучно совратившую его в ту счастливую для нас обоих ночь. Я даже готова отныне терпеть маму, уже не пережимая себе глотку и не так досадуя, что любое её слово, каждое сделанное ею в мою сторону движение, всякий раз сопровождаемое повышенной раздражительностью, совершаются с целью ещё глубже загнать меня в безнадёжный угол и беспрепятственно посылать туда дальнейшие команды.