Владимир Карпов - Танец единения душ (Осуохай) Страница 34

Ребёночек в животе настойчиво забил ножкой — дал команду. Аганя прошлась по дому — лиственничный сруб-то, вечный. В окна поглядела — прямо перед окнами, полисадник с кустами сирени. Ох, как Агане глянулся этот полисадник — когда ещё с улицы смотрела, глянулся! Присела она рядом с матерью и стала отсчитывать задаток.

— Маленько-то пускай сбавят, маленько сбавят, — затрясла руками мать, — чё ж так-то, сколь назвали, столь и даёшь.

— Чё ж сбавлять-то, чё ж сбавлять, сами видите, какой у нас дом, — не теряла своё опешившая хозяйка.

— Ну, маленько-то сбавим, — выгнул бровь кряжистый хозяин, — раз такое дело, раз с задатком пришли…

Из-под стола, откуда-то из-под руки Агани выпорхнула цветная бабочка. Это было странным: на улице ещё толком снег не сошёл.

— Проснулась, — как-то виновато указала хозяйка.

Небольшой участок под огород у них был и прежде, у барака, под окном. Пашню под картошку брали каждый год в лесхозе. Теперь огород, за своим домом, казался немереным — тянулся полосой до самого леса. Соток двадцать пять они засадили картошкой, а на остальных пяти разбили грядки, засеяли горох, подсолнечник. Мать не разгибалась — Аганя только и видела её, как курицу, к верху задницей. Силком с огорода утаскивать приходилось: к ночи распрямиться не может, ходит, охает на полусогнутых, а спозаранку уже на огороде! Кусты смородины, малины сажала, ранетку-дичку принесла, вкопала. Аганя помогала, но к огороду у неё мало руки лежали. Вот тёлку купили со звездой на лбу — подгадывали так, чтобы к следующей весне с молоком быть, — за «Звездочкой» Агане нравилось ходить.

Сердце, конечно, тосковало по работе, по своим, по этому общему духу, устремлённому вперед. Но что делать, жизнь устраивалась на новый лад, надолго ли, навсегда или на срок, надо было к ней привыкать. Единственное: для украса деревенской размеренности потребовалась — из кожи вон! — радиола. Эта мечта появилась ещё в Иркутске. На радиоле можно крутить пластинки, как на патефоне, и слушать её, как радио! Причем, не одну программу, как по репродуктору, а много: на длинной светящейся стеклянной планке впереди столбцами написаны названия разных городов! Нужно только повернуть колесико сбоку, передвинуть стерженек под стеклом, поймать волну — и в твоем доме заговорит Москва, Ленинград, Новосибирск, Пекин… Вся планета!

Радиолу завезли в сельпо. Приёмники и проигрыватели на ту пору были у многих, но так, чтобы всё это вместе — дивило! Люди смотрели, боязливо поглаживали жёлтые лакированные деревянные бока, сделанные с выемками впереди, как бы с гладкими лапками, любовались золотистой рифлёной тканью над стеклянной планкой. Открывали верхнюю крышку, под которой был круг для пластинок, рычажок с иглой и переключатель скорости вращения. Приглядывались, покачивали головами, и отступали.

Аганя постояла в сторонке, и помчалась домой. Сгребла деньги, какие остались, позвала мать. По дороге та узнала, что радиола эта размером с полсундука, заупрямилась, стала уговаривать вернуться, подрядить соседа с лошадью, тогда и ехать за покупкой. Но спорить с дочкой было бесполезно — она это знала. Брюхатая спешила без оглядки, прямиком прошла к прилавку, выложила деньги. Завязали они радиолу в старенькое покрывало, предусмотрительно прихваченное Аганей, просунули под узлы длинную палку, взялись за концы и понесли, чувствуя оторопелые взгляды за спинами. Была она уже на девятом месяце, и мать слезьми просила не торопиться, купили, мол, никуда теперь от тебя эта радиола не убежит, не кажилься, остановимся, спина от нее не гнется. Но — куда там — скорее хотелось щёлкнуть ручкой, и у себя дома услышать весь мир!

Ребятишки вьюнами просачивались в дом, постреливали глазенками, как мышки. Конечно, пока рядом была она или мать, а чуть отлучились: голос на пластинке заверещал или затянул вязко — давай рычажком скорости играть смеха ради! Люди постарше заходили с почтением, на улице останавливались с одобрительными кивками, дескать, вот тебе и без отца, и без мужика, а всем нос утерла! Агане становилось неловко, тем более, что со сверстниками выходила неувязка — как в детстве дичилась и чуралась она их, так теперь сторонились её.

У них в деревне «ловилось» лишь две волны: Всесоюзное радио и областное. И на том спасибо. Да просто красота! Она управлялась по дому, и лилась напевная музыка или звучал голос на всю страну знаменитого артиста! Нравилось ей слушать постановки — про героев, про любовь, — ой как нравилось! Зато с «последними известиями» была просто беда: старалась, твердила себе, что это надо, надо быть политически образованной, знать международное положение и события внутри страны… — и обнаруживала, что слушает приемник ровно в конце известий. Так было и тогда: она витала где-то, когда словно из пустоты выплыл округлый дикторский голос и пригвоздили её с мокрой тряпкой в руках к полу:

— … Открыто коренное месторождение… — и далее, почти неправдоподобное: — алмазов…

«Алмазов!» — эхом заликовало у неё всё внутри. А дикторский голос продолжал:

— Первооткрывательница геолог Лариса Попугаева…

«Лариска!» — Это она пожелала Агане «ни пуха», как своей.

— Первая открытая в Советском Союзе кембирлитовая трубка получила символическое название «Зарница»… Партия и Правительство нашей страны выражают глубокую благодарность всем труженикам сурового края…

В глазах стало сыро, а в доме тесно. Она выжала тряпку, бросила в ведро с водой. Помыла под рукомойником руки, лицо. Захотелось быть нарядной. В любимое белое платье уже не влезала. Одела специально сшитый сарафан из крепдешина. Постояла у зеркала. Вышла на крыльцо. Мать привычно ковырялась в огороде, склонившись над грядкой. Легко спустилась — почти сбежала — по ступенькам. Широко распахнула ворота. Казалось, во всей деревне должен царить праздник! Люди радуются, целуются от счастья, и духовая музыка вот-вот вырвется из репродуктора у сельсовета!

Оплавленной свечой она стояла в цветастом ярком сарафане посреди улицы, живущей будничным днём. Затарахтел трактор вдали, выбивая столб копоти из трубы. Свинья тёрлась о прясло, похрюкивая в лад. Высокий сухопарый сосед отвязывал лошадь, ловко управляясь единственной беспалой рукой. Вставил ногу в стремя, вскочил на коня.

— Скоро мальчонку-то ждать? — бросил он с суровой улыбкой, верхом проезжая мимо.

— Почему мальчонку? — крикнула она ему вслед.

— Так живот-то у тебя — огурцом выпер! — подстегнул он коня, переводя на рысцу.

Она вернулась во двор, походила кругами, пошла в огород. Наклонилась рядом с матерью над грядкой.

— Ты чё, в добром-то?.. — проворчала старуха, которой на ту пору было всего лишь сорок три года.

И под Аганей стала расходиться земля…

Сосед, понукая, крутил со свистом концами вожжей в воздухе, успевая той же рукой и править. Лошадь подбавляла хода, телегу знобило на ухабах.

Родила она в больнице. Легко — ровно оправиться сходила.

Молодая безмужняя мать никак не могла насмотреться на своё дитя. Не любовалась, не умилялась, а вот манило смотреть, и всё. Рядом с ней становилась и бабка.

— Как жисть приманывает, — удивлялась она. — От, ить, стоим, и так охота скоре увидать, каким он вырастет. Как большой станет. А, ить, впереде: у тебя — старость. А меня и вовсе изветна гостья ждет.

Жизнь перетекала в ребенка.

Мальчик спал и спал, и Аганя даже досадовала, что он спит — так хотелось ещё раз глянуть на его лучисто-голубые глаза. Когда он их открывал, меж век на умиротворенном личике сочился тихий глубокий небесный свет. Так часто — невидяще, в никуда, лучисто смотрел Андрей. Да и сомкнутые, будто в строгости, губки, прямые бровки — всё напоминало Андрея! Смотрел ребенок со странным, необычайным достоинством — и однажды, само собой, на его голову с высоким гладким лбом она мысленно примерила цилиндр. Мальчик был вылитым дедом, погибшим с гордо поднятой головой за рабочий класс. Подкачал только нос: пипочкой, с легкими белыми крапинками — это уж в неё.

— На деда находит, — заключила и мать. — А нос — он у всех маленьких такой. Я думала, ты безноса уродилась, а теперя вона какой панок.

На том и порешили: назвала она сына в честь легендарного деда, Леонидом.

Что бы она ни делала, ухаживала ли за маленьким, занималась ли хозяйством, читала ли книжку: начинались «Известия» — ухо было настороже. Ждала сообщений из алмазного края, как с фронта в войну. Что там, как?! Хотелось узнать, где нашли коренное месторождение? А то ведь сказали — «в Якутии» — а Якутия-то, говорят, в три раза больше Западной Европы. Но, что называется, как проехали! Не упоминали больше про алмазные находки. Получила от Даши письмо, с трепетом разворачивала конверт, в полной уверенности, что вот сейчас-то всё и узнает. Но та писала о человеке, с которым сошлась и собирается расписаться: Слава, рабочий Бобкова, он очень умный, изобрёл водяное колесо с черпаками, которое крутится течением реки, и само собой выскребает галечник. И ни словечка об открытии. Странная какая-то тоже!