Евгений Богданов - Случайный вальс: Рассказы. Зарисовки Страница 34

Худенькая, чуть сутулая от вечного сидения за шитьём, в простенькой ситцевой кофточке, в собственноручно сшитой юбке, легкая и шустрая на ногу, вечная хлопотунья, заботливая хозяйка — такой осталась мать в моей памяти на всю жизнь.

ОШЕВЕНСК

Старинный Ошевенский тракт начинался сразу за городом. В конце Театральной улицы надо было взять чуть вправо. Налево оставалось городское кладбище с, густым ельником и спрятанной в нём старой церквушкой.

Дорога пролегала среди полей и небольших деревенек. Более населенными были Поздышево и Река. Почти до самой Реки — села, расположенного километрах в тридцати от Каргополя, — летом тракт был сухим и пыльным. По нему машины тогда почти не ходили — их было еще очень мало, да и от Реки до Ошевенского Погоста большак для них был почти непроезжим: низкие, болотистые места, старые полусгнившие гати. Только в очень сухое время изредка здесь проезжали грузовики полуторатонки.

Ездили преимущественно на лошадях: за промтоварами для сельских лавок, за вином на спирто-водочный завод или на городские ярмарки.

Тащится, бывало, телега по деревянной гати через болото, по низинкам через множество узких дренажных мостиков, перекинутых от канавы до канавы поперек дороги, посреди ельника и чернолесья.

Село Поздышево стояло примерно на половине пути от Каргополя до Ошевенска. Здесь обычно давали отдых лошадям.

В школьные годы мать отправляла меня с попутной подводой в Ошевенск к бабушке «на молоко». Я садился на сено поверх тщательно уложенной и увязанной клади, а то и в передок телеги рядом с возчиком, и весь длинный путь смотрел по сторонам на деревеньки с полями и поскотинами вокруг них, на заросли придорожного кустарника, на сиреневые островки иван-чая по обочинам. Возчик дядя Лёня, дядя Александр или еще какой-нибудь «дядя» сидел, свесив ноги в смазанных сапогах с грядки телеги, помахивал кнутом, покрикивал на коня и в минуты хорошего настроения что-нибудь напевал себе под нос. На трудном участке пути колеса вязли по ступицы в болоте, он соскакивал с телеги и шёл по обочине. Я тоже спрыгивал на землю и топал за ним. Коняга, напрягаясь всем телом, налегая «плечом» на хомут и усиленно мотая головой, с трудом переваливал воз с ухаба на ухаб, и копыта чмокали в грязи. Я глядел на задок повозки, где была обычно привязана «дегтярка» — небольшая деревянная кадушка с колесной мазью. Лошадь отмахивалась хвостом от гнуса и фыркала. Возчик, держа вожжи в левой руке, а кнут-погонялку в правой, покрикивал на савраску, иногда подхлестывая её под брюхо — так было чувствительней…

Когда наконец выбирались из болота на плотный грунт, он останавливал коня, поправлял шлею и подпругу, проверял супонь у хомута, и мы опять садились в повозку. Оглянувшись на оставленную позади лужу и лукаво подмигнув мне, «дядя» вдруг запевал частушку:

Эх, Инда — озеро глубоко, –

Погонялка не хватат…

Я не знал что такое «Инда», но спросить не решался. Позже выяснилось, что Инда — это название глухого лесного озерка.

Придорожные кусты мягко хлестали нас ветками с шелковистыми июньскими листьями. Приходилось пригибаться или отворачиваться, защищая лицо от ударов.

Это в лесу. А в полях, на открытых местах, кусты не мешали обозревать окрестность, где уже выходила в трубку молодая рожь, а иногда она уже и цвела, и были видны с телеги на зеленоватых колосках ее бахромчатые белёсые цветки. Возле какой-нибудь деревеньки на поскотине пощипывали траву разбредшиеся коровы, зеленели ковры ярового ячменя и овса. Иногда можно было видеть на взгорке трактор, пахавший пары. Передние колеса у него были железные, небольшие, а задние — тоже железные, больше раза в три, оснащённые шипами. Из трубы попыхивал дымок. Тракторист сидел за рулём. Ветер доносил грохот двигателя. За плугами оставались ряды тёмной вспаханной земли, над ними перелетали грачи, вороны, склевывая дождевых червяков.

Этим поездкам я обязан первому знакомству с неброской и живописной нашей северной природой. Вечером и утром пылали у горизонта зори, в серые полдни небо было тоже серым от плотных облаков. Шумели под ветром леса, хлеба на полях, надвигались дождевые тучи, и на нас обрушивались веселые ливни с грозами. Иной раз над полями сухо полыхали зарницы:

Упала, упала зарница в рожь,Хотела хлеб сжечь, да сама погасла.От дальнего грома — осину в дрожь.От ветра кора шебаршит на прясле.Синь наплывает на поле с вечера,Коростели бобылями скрипят.Замер просёлок, копытами меченый,Пыль улеглась.В деревне не спят.Белый телёнок плутает в потемках, —Хлев потерял. Тревожно мычит…Эхом ответила тишина ёмкая.Белый теленок напуган, молчит…

Упала, упала зарница в рожь,Хотела хлеб сжечь,Да сама погасла…

Под осень, когда я возвращался в город, тянулись к югу косяки журавлей. Всё было привычным, знакомым — и дорожные ухабы, и лужицы с ржавой болотной водой, и придорожные канавы, поросшие осокой.

Летом дни были длинные, и мы ехали обычно без ночёвок. Только останавливались на час-другой в деревне дать отдых лошадям, накормить и напоить их. Возчик приносил в избу котомку с хлебом, хозяева грели самовар, мы чаевничали, а затем ехали дальше.

Запомнились во время таких поездок два примечательных места. Одно из них — небольшая деревенька Спас с церковью и озерком, будто пришедшая из северной сказки. Помню, как проезжали мимо неё в сумерках. Озеро загадочно и маняще поблёскивало в лучах вечерней зари, спокойное, тихое. На берегу высилась темной громадой церковь, седая от старости, крытая лемехом.

Но вот мы приближались к большому, оживленному селу — Реке. Долго ехали мимо изб, выстроившихся по обеим сторонам большака, а затем спускались к мосту. Лошадь стучала копытами по его деревянному поперечному настилу, внизу шумела по камням речка, телегу трясло на кругляшах мелкой дрожью. Потом лошадь выбиралась на подъём на другом берегу, и, минуя село, мы выезжали на последний участок тракта — от Реки до Ошевенского Погоста, длиной около двенадцати километров. Он был прямой, словно прорубленный по натянутому шнуру в дремучем ельнике и назывался волоком. Название «волок» сохранилось с древних времен, когда новгородцы, пробираясь на Север реками, перетаскивали свои лодки-ушкуи с плоским днищем по суху — из одной реки в другую: «волокли» ушкуй, подобно тому, как бурлаки тянули лямками баржи. С той разницей, что здесь — не по реке, а по земле. Самым длинным волоком у нас на Севере, вероятно, была знаменитая «государева дорога» — путь, по которому корабли, построенные в Архангельске, тянули через леса и болота на Ладогу.

Позднее волоками стали называться большие участки пути между деревнями по лесам в местах удалённых и глухих.

Подъезжали к Ошевенску уже поздно вечером. Было тихо и безлюдно. Башенка-колокольня монастыря встречала нас издали, словно указывала прямой и безопасный путь. Её в хорошую погоду было видно почти от самой Реки. Затем вырастали перед нами белокаменные стены. Мы при въезде в Ошевенский Погост, или в Ошевенскую слободу, сворачивали направо и спускались под небольшой уклон к мосту через Чурьегу. Мост был срублен на «быках», имевших вид большого остроносого корабля или ладьи, из круглых бревен. В середине «быка» были навалены большие камни. «Быки» предохраняли мост от сноса во время ледохода. В те времена Чурьега была еще довольно глубока, и, купаясь, мы прыгали в нее с «быков» «солдатиком», а вечерами брали длинные удочки и ловили ершей.

Прямо напротив моста на правом берегу Чурьеги стоял большой двухэтажный дом моего деда по матери Алексея Яковлевича Попова. Перед ним дорога расходилась на две стороны: на Ширяиху, Низ и Халуй и к деревне Бор.

— Ну вот и приехали, — говорил возчик. Я доставал из-под сена свой узелок и прощался с ним. Он ехал дальше в Ширяиху, а я тихонько шёл к нашему дому, прислушиваясь к шуму воды у плотины монастырской мельницы.

Перед дверьми в сени были две ступеньки из вросших в землю каменных плит. Нижняя — округлая, из синеватого камня-голыша, верхняя — совершенно плоская и широкая из песчаника. Я останавливался тут и, если все уже спали и дверь была заперта, стучал по ней кованым витым железным кольцом.

Открывала мне почти всегда бабушка Марья Константиновна. В тёмном прямоугольнике раскрытой двери белело её небольшое сухонькое остроглазое лицо. Она всплескивала руками и обнимала меня, теплая со сна, лёгонькая.

— Енюшка приехал! Вот радость-то! Не озяб ли? Давай, дитятко, проходи. Гостем будешь!

Примечательно историческое прошлое Ошевенска. Село возникло в XV веке и состояло из деревень Погост, Обресково, Ширяиха, Фёдорово, Михеево, Подгорье-Низ на правом берегу реки Чурьеги. На левом, напротив Погоста, стояла небольшая красивая деревенька Кукуй, но она, к сожалению, сгорела в 1950 году во время пожара. С Погоста через речку на Кукуй ходили по наплавному пешеходному мостику — «плавунцам».