Жан Фрестье - Выдавать только по рецепту Страница 34

Иногда, чтобы подстегнуть мою панику, оно подавало мне знак. Один раз стиснуло больную ногу, так сильно, что я чуть не закричал. Я позвал Клэр.

— Мы забыли о главном. Мне не дали отпуска. Я должен явиться сегодня вечером в управление.

— Все улажено, — сказала Клэр. — Я сообщила, что ты болен. Сюда пришлют врача, чтобы он тебя осмотрел. Вы коллеги, вы друг друга поймете.

Я поостерегся настаивать. Пришло время хитрить, усыпить недоверчивость Клэр. Она накинула свой плащ. Скоро она уйдет, оставив меня одного.

Я стал следить за всеми ее движениями. Она открывала и закрывала шкафы. С каждым закрытым шкафом моя надежда становилась все более шаткой. Клэр пришла за моей одеждой:

— Она тебе не нужна, раз ты не выходишь из дома.

Я подавил возражения. Однако почувствовал унижение. Меня принуждают жить в ночной рубашке, как слабоумных стариков в домах престарелых, чьи выходки пресекают, забирая у них брюки.

Свежая, в своем утреннем туалете, собрав волосы на затылке, Клэр была символом молодости и здоровья, символом мира тех, кто свободен пойти куда угодно в повседневной одежде.

— Я вернусь через час.

Я услышал, как ключ повернулся в замке входной двери. Я был заперт; но один; но свободен.

Бесполезно терять время на поиски своей одежды. Я пошел прямо в комнату Рене. В своем шкафу он хранил гражданский костюм из серой фланели, рубашку, летние туфли. «В военное время, — говорил Рене, — надо иметь под рукой гражданскую одежду». Как он был прав!

Слишком тесный пиджак сдавил мне грудь, брюки доходили до щиколоток. Но я худо-бедно был одет. Больше пришлось повозиться с туфлями, особенно с правым. Я распорол его кухонным ножом и все-таки надел.

Теперь ключ. Найти ключ. Один за другим я перепробовал на входной двери все ключи в квартире, и слишком большие, которые не пролезали в скважину, и до смешного маленькие, проворачивавшиеся в замке во все стороны. Замок крепился к двери тремя шурупами. Я вывинтил их кончиком ножа. Я оставил дверь приоткрытой. Я отойду недалеко. Выбор у меня небольшой. Я выбираю самое простое решение. Во-первых, не выздоравливать; обеспечить себя наркотиком на день. А до вечера я найду способ получить обратно свой чемодан.

По ту сторону городского сада, на одном из балконов на углу улицы написаны золотыми буквами слова: «Врач, доктор медицины».

Я вошел без звонка, как советовала табличка на двери. Я был один в приемной. Несколько кресел с выпирающими пружинами под потертой обивкой окружали бамбуковый стол, заваленный журналами. Я сел лицом к двойной двери, обитой кожей, в которую мне скоро надо будет войти.

В комнате у меня над головой кто-то ходил. Затем послышался шум передвигаемой мебели, что-то упало. Плакал ребенок. Тихий голос что-то напевал. Наверное, никто не слышал, как я вошел. Я кашлянул. Затем стал ходить по приемной. В окно я видел городской сад и, сквозь деревья, подъезд моего дома. Начинался дождь. Люди на улице ускоряли шаг. Вдруг я увидел Клэр. Она несла продуктовую сумку. Она огибала площадь. Через минуту она будет дома, увидит, что меня нет, и между нами все будет кончено.

Все уже было кончено. Мне оставалось только отказаться от Клэр. Если мне это не удастся теперь же, мой трудный шаг станет невозможным.

Дверь передо мной раскрылась. Теперь я думал только о цели своего посещения. Если я и потерял Клэр, то это лишний стимул добиться успеха. Мне надо объясниться, привлечь на свою сторону сурового старика, сидящего напротив меня.

Доктор слушал меня, не перебивая, сложив руки под подбородком, полузакрыв глаза. Я не готовился заранее. Однако я говорил очень хорошо. Я сказал, что живу у подруги. У нее поутру был приступ печеночных колик. У меня в аптечке никакого успокоительного. Аптекарь меня не знает, отказывается мне его продать.

— Я увидел табличку у вас на двери, подумал, что, может быть, вы мне поможете.

Я замолчал. Старый врач не говорил ни слова. Он шумно дышал, опустив подбородок, так что складки его шеи упирались в галстук.

— Одной-двух ампул морфия будет достаточно, чтобы унять у нее боль, — добавил я.

Может быть, старик уснул? Он направил на меня влажный взгляд покрасневших глаз.

— Вас заставили ждать, — сказал он мягким голосом. — Прошу меня извинить. Обычно я не заставляю ждать своих коллег. Вам следовало позвонить.

Он поднялся, постоял перед столом, достаточно долго, чтобы мне пришлось встать, в свою очередь.

Он направился к двери:

— Мне очень жаль, что вам пришлось ждать.

Он открыл передо мной дверь, прошел за мной в приемную, подтолкнул меня в коридор, положил руку мне на плечо:

— Я ничего не могу для вас сделать. Прощайте, коллега, мужайтесь.

Свет на улице был слишком ярким. Я покачнулся на краю тротуара, ноги у меня были как ватные. К горлу подступала тошнота. На мгновение у меня промелькнула мысль сделать еще попытку, еще усилие. Но я слишком устал.

Я обогнул площадь, как Клэр несколько минут тому назад. Я заметил, что дождь перестал. Я медленно поднялся по лестнице.

Клэр была в столовой. Она заканчивала выкладывать на стол содержимое своей сумки: хлеб, вино, цветную капусту, печенье. Я прошел мимо нее, не останавливаясь. Вошел к себе в комнату, бросился на постель.

Делать и говорить больше было нечего. Клэр ходила в соседней комнате, но без спешки. Она пару раз кашлянула печальным голоском, от которого у меня сжалось сердце. Потом я услышал, как она ушла. Дверь без замка несколько раз стукнула после ее ухода.

Я заплакал. На меня нахлынула внезапная волна жалости. Мне было жаль Клэр, жаль самого себя. Затем наступил приступ страха, иссушавший мою душу. Я больше не испытывал жалости. Мне было страшно, но я не смог бы сказать, чего именно. Я чувствовал себя чрезвычайно слабым, или же это мое тело стало таким тяжелым. Я ощущал по очереди вес моих членов, частей моих членов, соединенных друг с другом тяжелыми суставами. Я, такой хилый, оказался заперт в бронзовом теле. Однако эта тяжесть была моей; моя броня причиняла мне боль. Усталость залегла в локтях, в коленях, в пояснице.

Я попытался не шевелиться. Мне это удалось, страдания прекратились. Но движение моих мыслей пришло на смену движениям моего тела. Мои возможные жесты причиняли мне страдания, а над этим движением я был не властен.

Я попытался забыть о своем теле. Я устремил вперед свое воображение. А нужно ли это было? Ужасная реальность, немыслимая действительность — нет больше наркотиков — доводила меня до исступления.

Боль, да, именно, и ничто иное: я больше не мог, не умел жить без наркотика. Если бы у меня были на это силы, я бы спустился на улицу, всполошил прохожих, кричал бы до тех пор, пока бы мне не принесли наркотик.

Я не искал потерянного рая. Я просто требовал тот минимум надежды, без которого нельзя жить и который во мне поддерживал только морфий. Ломка — это без всякой причины и в буквальном смысле слова отчаяние.

Оно овладевало мною приступами. Несколько минут я бесился, колотил в стены своей тюрьмы. «Найти морфий, найти его, любой ценой». Я вставал, ощущал свою неподъемную усталость, снова падал на кровать.

Бесполезно продолжать поиски. Если бы существовал какой-нибудь способ заполучить мой наркотик, такая мысль пришла бы ко мне уже давно. Мое воображение, разогнавшись, неслось ложными тропами, подсказывая мне решения, заранее обреченные на провал. А потом, было слишком поздно. Мне бы недостало сил довести до конца какое бы то ни было предприятие.

Шло время, оно расслабляло мои ноги и голову, делало меня неспособным к действию.

По тишине на улице, по сгустившемуся шуму в доме я понял, что теперь полдень. Весь дом суетился вокруг тарелок. Затем он разразился разговорами, проходившими сквозь перегородки, утих в отзвуках мотивчиков по радио, уснул после обеда.

Улица снова оживилась.

Наступил вечер.

С гудящей головой я ощупью добрался до кухни. Оторвал корку хлеба и съел. Жадно выпил вина прямо из бутылки. Оно было приятно терпким, и я снова ощутил подобие крепости в своих ногах. Я хлебнул еще. Голове стало легче, и все же, несмотря на опьянение, дурнота не отпускала меня. Я был все еще слаб, так слаб, что мне надо было спать, там, где был, сидя за кухонным столом, положив голову на скрещенные руки.

Я спал, но ни один из шумов в доме не ускользал от меня. Эти звуки откликались во мне эхом с бесконечными перекатами.

Кто-то поднимался ко мне по лестнице, тяжелыми шагами. Этот звук имел ко мне отношение; я был в этом совершенно уверен. Я напряг слух; меня охватил страх. Ни одно живое существо еще не поднималось по лестнице таким шагом. Каждая ступенька под ним стонала. Ко мне поднималась огромная Сила, которая не могла заключаться в человеческой оболочке. Она, кажется, остановилась этажом ниже; продолжила подъем. От каждого шага дрожали стены. Если бы Сила того захотела, она добралась бы до меня в один миг, взломав стены и перегородки. Еще три ступени, Сила дошла до площадки. Она постояла какое-то время молча за дверью, готовая ворваться сквозь обломки двери.